Аркадий Борман

СИНЕЕ ЗОЛОТО

Роман

I

В РЕСТОРАНЕ

В монмартрском кавказском ресторане было шумно и суетливо. Часам к одиннадцати съехалось много публики. Почти все столики уже были заняты. Большинство посетителей принадлежало к международному Парижу. Дельцы, биржевики — удачные завсегдатаи игорных домов — те, кто умеют зарабатывать большие деньги или кому случай помог их заработать в тот день.

Деньги не считались в монмартском ресторане и посетители, уходя, нередко оплачивали счета в тысячи франков.

Кавказец в черкеске предлагал шашлык. Лакеи уже начали откупоривать шампанское. Все шло своим чередом. Опытный глаз хозяина-грузина уже видел, что выручка будет хорошая. Но в этот вечер он ждал важных гостей и не обращал особого внимания на остальных посетителей.

Для этих гостей был оставлен столик в далеком углу и грузин то и дело подходил к нему, одергивая белоснежную скатерть или поправлял приборы.

Много знал старый грузин, и хотелось ему угодить Абраму Романовичу Лангу, который вечером заказал столик на четверых.

Они прибыли поздно из театра.

После длительных переговоров, наконец, в тот день было заключено соглашение между советским Трестом особых металлов и французской Компанией редких металлов. Обе стороны по-своему были довольны этим соглашением.

Бернье, директор французской компании, получал многомиллионные заказы, а представитель советского треста, кроме похвал от начальства за удачное окончание переговоров, получал хорошую комиссию от поставщиков.

Ланг предложил Бернье — одному из самых крупных французских промышленных тузов — спрыснуть сделку «по русскому обычаю»…

Маленький толстый Ланг с жирными губами любил употреблять это выражение. Когда он произносил эти слова, то хитрый огонек мелькал в его маслянистых глазах, а его короткие пальцы начинали как-то особенно шевелиться, выражая этим движением общее удовольствие.

Ланг почти не говорил по-французски. Переводчицей ему служила Галя, которую он выдавал то за племянницу, то за секретаршу, то за подругу жизни. В начале переговоров он предложил Бернье воспользоваться услугами Гали, но француз предпочел свою секретаршу Таню Дикову.

Французскому промышленнику было лет сорок пять. Это был новатор во французском деловом мире. Человек с большим размахом, он вводил американские методы в дела. Он не боялся рисковать и его тянули широкие масштабы. Ему везло и он уже много сделал для развития французской торговли и пользовался большой репутацией. В петлице его пиджака красовалась розетка высокой степени Почетного Легиона.

Его давно манил русский размах.

Таня Дикова, дочь русского белого эмигранта, работала у Бернье уже больше двух лет. Ей было двадцать лет, когда, после окончания школы машинисток, она поступила в Компанию редких металлов. Таня не окончила лицей, так как надо было помогать семье. Отец, шофер такси, не мог один содержать всех.

Маленькой служащей, да еще иностранке, далеко до директорского кабинета. Таня усердно стучала на машинке в большой комнате, где, кроме нее, еще двадцать таких же молодых существ переписывали непонятные, совершенно чуждые им бумаги, когда вошел грозный заведующий персоналом и спросил, кто знает английскую стенографию — к патрону приехал американский делец, а директорская машинистка заболела.

Машинистки бросили работу и быстро заговорили между собой.

— Ах, я бы хотела пойти, все же разнообразие, да боюсь, не справлюсь.

— Патрон такой интересный, — хихикнула другая, — да я не знаю английского.

Оказалось, что только Таня знает английское стено.

— Ну идите, русская недотрога, — добродушно-хмуро сказал заведующий персоналом. — Только помните, что вам придется там быть более любезной, чем со мной.

Пожилой француз, привыкший распоряжаться молоденькими машинистками как ему было угодно, не мог примириться с тем, что Таня не соглашалась на все его требования. Но он знал разницу между полезным и приятным и не хотел расставаться с хорошей работницей.

— Господин директор, вот «ля петит рюсс»[1] говорит, что знает английское стено, — почтительно докладывал он Бернье, вводя Таню в директорский кабинет.

— Хорошо, хорошо, скорее за работу, — бросил Бернье. — Мистер Хилл сейчас будет диктовать вам важные и секретные бумаги, не беритесь за работу, не зная языка.

— Вы русская эмигрантка, — поморщился Бернье. — Помните, что никто не должен знать содержания писем.

— Господин директор, это элементарное правило мне хорошо известно, — с едва заметной усмешкой ответила Таня, прямо глядя на Бернье своими большими серыми глазами. Она чуть-чуть выпрямила свою стройную фигуру.

Бернье не привык к таким ответам служащих и нашел, что русская машинистка недостаточно почтительна и особенно в присутствии иностранца. Ему это не понравилось и он сухо заметил:

— Ну, хорошо, садитесь за работу.

Таниной работой остались так довольны, что через несколько дней ее опять вызвали к директору.

Она была быстра, точна и сообразительна. Но, кроме того, француза дразнило что-то новое, необычное в молодой русской… Он так привык к типу «петит дактило»[2], так хорошо знал его. А в Тане было что-то непонятное для него.

Она держалась очень просто, так как привыкла вести себя со старшими. Но в ней не чувствовалось страха перед начальством. Наоборот, иногда усмешка быстро мелькала в ее больших глазах.

Сколько молодых лиц видел Бернье. Сколько покорных лиц прошло перед ним и вдруг эта неожиданная усмешка в чужой русской машинистке.

— Кто ваш отец? — как-то спросил Бернье.

— Шофер такси, — коротко ответила она.

— Да, но он русский эмигрант. Что он делал раньше в России, почему вы так хорошо знаете языки?

— Я не знаю, господин директор, что отец делал в России. Я была маленькой девочкой, когда мы уехали. Я не помню.

Ей было внушено дома никогда не рассказывать на службе, что отец командовал полком и что ее мать, воспитанная английской гувернанткой, тоже выписала для трехлетней дочери молодую англичанку, которая позже вместе с ними бежала от революции за границу.

У Тани было два мира — свой русский беженский и весь остальной.

Внешне русский мир состоял из шоферов такси, фабричных рабочих, лакеев из ресторанов, манекенш из портняжных домов или конторских служащих. Но это был только их внешний однообразный облик. Внутренний же их мир, почти недоступный для нерусского глаза, совершению не соответствовал этому облику.

Таня хорошо знала свой русский мир и жила его интересами. Большинство русских для нее были связаны со славным прошлым, а иногда и настоящим.

По праздникам у них собирались рабочие с заскорузлыми руками. Вот этот командовал подводной лодкой и подходил к самому Босфору, вот тот сбил пять вражеских аэропланов. Имя ее отца было связано с лихими кавалерийскими атаками. Отец вот этой хорошенькой манекенши был убит на улице за то, что не скрывал своего отвращения к большевикам.

Ваня, брат ее подруги, тоже шофер такси, время от времени куда-то уезжал из Парижа на два-три месяца. И было не принято спрашивать, где он пропадал. Может быть, не принято потому, что всем известно. Он возвращался как всегда веселый, только после одной из поездок его черные волосы совсем поседели.

Нерусский мир для Тани был связан с заработком, с трудной добычей денег. Никто и ни от какого заработка не отказывался. Мыли посуду в ресторанах, были поварами и кухарками в частных домах, кормили диких зверей у каких-то южно-американских художников. Брали шитье на дом и подвергались бесконтрольной эксплуатации.