Елена Заславская: по направлению к Эдему

Первое же знакомство с поэзией Елены За­славской превращает читателя-гурмана в ЗА­ЛОЖНИКА. Смакуешь, наслаждаешься — и вроде бы все вкусно, добротно, грамотно, «культурно», понятно, комфортно — можно спокойно продол­жать священнодействие потребления без риска лишиться аппетита, натолкнувшись на неудобо­варимый риф, который встанет поперек горла. Однако стоит оторвать взгляд и сознание от тек­ста — чтобы перевести дух — как получаешь мощ­ный магический удар. Обнаруживаешь себя обездвиженным — не в силах не то что «двинуться с места», а даже пошевелить мозговой извилиной. Классический эффект двойного дна, сравнимый с ситуацией, когда простая девушка, с которой ты только что познакомился, этакое далекое от неожиданностей скромное дитя народа, в постели оказывается именно тем, что тебе надо, чего ты так долго ждал и по кому неистово тосковал всю предыдущую жизнь. Захлебываясь от востор­га, ты не знаешь, как жить дальше. Постепенно приходя в себя, ты начинаешь осознавать свои желания и понимаешь, что тебе мучительно, до боли хочется, чтобы все, к чему ты приобщился во время погружения в поэзию Лены, мгновенно материализовалось — правда, тебе самому не по­нятно, в каком виде поэтические метафоры мо­гут предстать в виде атомов и молекул.

Сама Лена с обескураживающей искреннос­тью предлагает нам «формулу себя»:

«Правда всегда физиологична — на то она и правда».

В самом деле, на фоне всеобщей сдутости, безликости и усредненности эстетика интима ока­залась единственной реальностью, которая с честью выдержала вызов времени, приняла мак­симально интеллектуальные, экстремистские, наполненные креативом формы, благодаря чему эволюционировала в позитивном направлении.

Именно в триединстве любовь-секс-физиология сегодня воплотилось все лучшее, что рождено человеческим сознанием, разумом и интеллектом. И пока экспертное сообщество не устает констатировать «смерть» всего на свете — искусства, литературы, кинематографа, театра, СМИ, высокой моды, института семьи, брака, веры, религии, этики, морали, качества — физиология остается единственным, что по-прежнему живее всех живых. Более того, ее роль и значение в повседневной жизни неук­лонно возрастают. Мы все согласны, что любовь в ее современных формах и проявлениях — тот максимум, идеал, вершина и высший пилотаж, на который нужно ориентироваться каждому, что хочет жить, а не прозябать в бессмыслен­ной текучке повседневности.

Нас издавна приучили, что любовь бывает либо счастливой, когда авторы возносят учас­тников мистерии на седьмое небо, либо тра­гической, когда персонажей бросают в топку страстей, где они сгорают дотла. В зависимости от варианта на глаза читателя наворачиваются слезы умиления или сострадания.

Елена Заславская не так проста, чтобы заво­дить себя и нас в тупик привычных решений. Не­даром у нее репутация бунтаря и ниспровергате­ля основ. Лена прекрасно знает, какая закваска необходима для получения актуального продукта, обладающего эффектом посвящения в «главную тайну бытия». Ее рецепт — дендизм высшей про­бы, отстраненное участие,

истерика с холодным сердцем.

Ее лирические герои готовы на многое, практически на все — но только не на смерть или буржуазный хэппи-энд. Не такие уж они простаки, чтобы всерьез воспринимать даже самые жесто­кие эксперименты, в которых с радостью согласи­лись участвовать. Окружающий нас мир не стоит того, чтобы отдавать за него жизнь. Поэтому для современного продвинутого человека главное — проходя инициацию, вовремя остановиться, не позволив себе поверить в реальность происхо­дящего — в какие бы чудовищные бездны нас ни занесло. Мы — всего лишь участники, но — отнюдь не жертвы. Все страсти-мордасти, которые мы за­хотели испытать на себе, на самом деле не более, чем плод нашего истосковавшегося по любви и страданиям воображения. Поэтому

физиологизм правды

космоса, в котором мы оказались, под­сказывает, что сегодня все-таки аристократичнее пролить свекольный сок, чем собственную кровь.

Однако у всякой шоковой терапии есть своя сверхзадача. По мере погружения в поэтические чары Елены Заславской, ее шокирующий де­ндизм и сверхчеловеческая ирония оказывают­ся неким методом, путем, способом познания. С его помощью Елена раскрывает для нас интим­ную, органичную, онтологическую, генетическую связь своего творчества с субстанцией, которую проще всего определить как Первозданную Це­ломудренность Бытия. В конце концов, мы ока­зываемся на территории реальности, какой она была до Великого Грехопадения. С точки зрения основополагающего принципа христианства

Бог есть любовь,

поэзию Лены даже можно назвать «наивной» — особенно в контексте того периода эволюции мироздания, который принято назы­вать буколическим. Когда любезный пастушок впервые в жизни видит на лугу обнаженную подружку-пастушку. Он растерян, шокирован. Не знает, что делать. Его распирают смутные и не до конца понятные ему самому желания.

Видимо, его состояние и есть та самая изна­чальная, заветная точка отсчета,

обездвижен­ность,

которую испытываешь под воздействием магии Елены Заславской.

Игорь Дудинский

Онлайн

 

Крио-Пэрис

Солнце, горьковатое, как пампельмус,

Вечер мохитовый.

Когда тебя разморозят[1], Пэрис,

Красивую, голую, с табличкою Хилтон,

Каждый андроид отдаст за тебя свою материнскую плату,

Лишь бы ты пела в клетке его золотой,

Голосом нежным, живым, иногда с холодком,

Носила прозрачные платья.

Когда тебя разморозят, Пэрис,

Тебя поцелует в губы влюбленный криолог.

Скажи, я воскресла?

—   Нет, нет, ты немного согрелась!

—   Как сон мой был крепок и долог.

И сердце ее забьется пронзительно резко,

И на виске затрепещет синяя жилка,

—   Мир твой исчез, он забытая песня, Пэрис.

И по щекам потекут голубые снежинки.

Рокко, застрахуй...

Застрахуй[2] свое сердце, Рокко,

А то остановится ненароком.

Много любви, слишком много.

Ты любишь всех и одновременно,

И этим, наверное, подобен Богу.

Прости за сравнение,

Поэтическая привычка

Выражаться высокопарно,

А правда всегда физиологична,

На то она и правда.

Твой орган — мотор,

А моторы могут ломаться,

Твой Орган-оргАн,

Музыка должна продолжаться.

Журналистка спросит: «И сколько?»

Потом уточнит: «И все-таки?»

Если любовь измеряется в долларах, Рокко,

Тогда говори ей: «Дорого!»

И пусть она примет на веру,

В божественном твоем теле,

Сифредди Рокко,

Застрахованное от остановки

Бьется человеческое сердце,

Словно йо-йо

На тонкой аорте.

Верь Ю

Как же ей верили!

Как же в нее только верили!

Так, что однажды замироточил биг-борд[3].

Смотрите, нимб на ее голове, —

Говорил народ.

Как же ей верили!

Казалось, можно портрет и в ладанку —

Носить возле сердца, и быть уверенным —

Сбережет.

Как же в нее только верили!

Так, будто головы наши были из дерева.

А впрочем, вера всегда иррациональна,