Леонид Нетребо

ЛЕОНТИЙ

Берег, со стороны которого двигались передовые части наступающих войск, оказался пустым: лишь чахлый кустарник, да жидкая рощица вдали от воды. Поэтому старый деревянный мост, который немцы торопливо взорвали при отступлении, разрушив только середину, было решено восстанавливать с противоположной стороны, где на крутом берегу чернела старая лесопосадка, — хороший строительный лес.

Перед саперным подразделением из тридцати конных гвардейцев была поставлена задача к вечеру следующего дня восстановить мост. О дальнейших целях командование не распространялось, но по опыту предыдущих наступлений саперы догадывались, что уже следующей ночью здесь, в стороне от основного удара, планируется прохождение мобильной группы, в задачу которой обычно входит нарушение планов отступающего противника. Дело осложнялось тем, что подразделение на этот раз не было обеспечено взводом охраны, как принято. Но гвардейцы, как всегда, приказ не обсуждали, только посетовали: «Эх, хотя бы пару пулеметов! Да винтовки б поменять на „пэпэша“!..» Да куда там! Бегом-бегом: на коней, и вперед!

Переправлялись ночью. Кони везли на спинах вьюки с инструментом. В рощице изготовили два небольших плота, на них погрузили корм для коней, мотки проволоки, бечевы, ящики с гвоздями…

Переправляться вплавь для Леонтия было всегда неприятно. По простой причине, в которой ему, крестьянину, признаваться было не с руки: плавал он плохо, можно сказать, совсем не умел. Выручал в таких случаях конь, непременный спутник солдата саперной части, в которую был реорганизован в начале войны кавалерийский эскадрон. Но Орлик, который верно служил последние полгода, на вчерашнем перегоне был ранен осколком снаряда, и его пришлось пристрелить. К новому коню, какому-то случайному, неизвестно от какого хозяина, безымянному хилому «воронку» Леонтий ещё не приноровился, одно хорошо — жеребец вел себя смирно. Даже имя ему не стал давать — временное животное. Когда входили в воду, Леонтий думал об одном: только б «доходяга» держался на воде, иначе труба дело.

Вошли в воду, «воронок» послушно устремился за остальными конями. Леонтий плыл рядом, держась за седло, подгребая свободной рукой. Но на самой середине реки коняшка, тихо захрапев, пошёл ко дну. Леонтий успел отцепить от седла мешок с личным инструментом, однако с этой тяжестью тоже пошёл вслед за конём. Благо все это происходило возле плота, и Леонтия, изловчившись, ухватил за гимнастерку лейтенант: «Левко, ты чего там потерял? Там добра нема, залазь до нас…»

Всю ночь просидели в леске, с оружием наизготовку, немного обсохли. Наутро, изучив местность, лейтенант приказал валить лес, рубить сучья и скатывать бревна к воде, к мосту. До этого определил дозоры. Один пост поставил в лесополосе, которая закрывала берег со стороны бесконечного поля. Здесь всё хорошо просматривалось.

Выше по течению обзор закрывали высокие холмы, за которыми виднелась грунтовая дорога, расходившаяся двумя ветками: одна дальше вдоль реки, скрываясь за следующим участком лесопосадки, другая, под прямым углом от первой, ныряла в низину за холмы. Если немцы подойдут с какой-либо стороны незаметно, — что вполне возможно из-за рельефа местности, — то саперов перестреляют как куропаток.

— Ты ж смотри, Леонтий, — наставлял лейтенант, — если что, дай знать, только без шума. Чтобы мы успели выдвинуться к холмам и там встретить. Фрицам ни мост, ни наше саперное хозяйство, — он кивнул на бойцов, готовящихся к работе, — видеть никак нельзя. Мы ведь с горки как на ладони, с двух «шмайсеров» покосить можно. Да и, главное, мост потом спокойно доломают… А вот если сами их сверху шугнём, подумают, что мы либо авангард, либо сильная разведка, связываться не станут и больше не сунутся, пуганые: все-таки мы наступаем, а не они. Конкретно: увидишь фрицев — тикай сюда!..

…Леонтий нашел удобную воронку от бомбы, обработал ее саперной лопатой, получился хороший окоп с бруствером. Причем, учитывая, что кругом такие же воронки, издалека его укрепление вряд ли можно определить как рукотворное. Устроился спиной к холмам, за которыми мост, лицом — к дороге. Все ничего, только штаны да гимнастёрка сыроваты. Мешает нагрудный карман, — это разбухли, намокнув, письма от жены и семейные фотографии, которые он всегда носил у сердца. Леонтий вынул влажный брикет из кармана. Выпала фотография, присланная в последнем письме. Семья почти в полном составе, только без него, хозяина, — жена Ульяна и дети: Ананий, Василий, Варвара. Подсушить бы, — с сожалением подумал, и уложил фотографии обратно…

Вглядываясь в окрестности речки с не запомнившимся названием, подумал: чужие края, а также все почти, как дома. Иногда прямо чудится: не сон ли все то, что происходит? Вот и сейчас, даже земля цветом и запахом — как в Узбекистане. Черноты, а значит плодородия, маловато, не то, что на Воронежских просторах… Эх, Господи, все перепуталось. Который год война. Ладно, — германцы, здесь все понятно, а сами-то чего?..

…Только Леонтий женился — дошла до их воронежского села коллективизация. По улицам ходили счастливые активисты в чужих сапогах и кожухах: «Кто был никем, тот станет всем!» — бывшая голытьба да пьянь «рассчитывалась» с зажиточными земляками-трудягами. Отца, сельского мельника, «раскулачили», но не выслали, — оставили работать на теперь уже колхозной мельнице. Мельница — считай завод, там одним «маузером» работу не обеспечишь, мозги да руки нужны. Большой дом, правда, отобрали в пользу одной малоимущей семьи, зато другой, поменьше, оставили, — сыновья с семьями, да дочка малая, народу много, где-то жить нужно. Кстати, отобранный отчий дом со временем пришел в разоренье: дырявая крыша, поросший сорняком двор, некормленая скотина… В конце концов, его сжег вместе с собой новый пьяный хозяин, старый сельский «невдаха».

Отца предупредил сосед, из активистов: «Сергей, оставили тебя в покое до поры. Политика такая идет: ликвидация кулачества как класса. Ждем указаний. Тем более, за тобой грешок еще с продразверстки». Намекал на случай с губернским уполномоченным, которого Сергей, ветеран германского фронта, не желая отдавать хлеб нового урожая, буквально насадил на вилы: «Вот так нас учили немцев бить!..» Продразвёрстник остался в живых, его спас толстый казенный кожух да ремень с медной бляхой. Рядом шли бои — белые сменяли красных, следом заходили казаки… — и Сергеем никто в суматохе заниматься не стал. Красный обоз с отнятым у сельчан продовольствием ушел дальше, но случай запомнился. В соседних селах некоторых «раскулаченных», вместе с семьями, уже ссылали в Сибирь. Сергей, не желая подвергать близких опасности, расселил сыновьев по хатам на разных концах деревни, потихоньку продал дом, отбыл из села вместе с дочкой (жены на тот момент уже не было в живых). Уезжая, сыновьям сказал: «Найду волю — дам знать. Авось пока вас не тронут».

Обратив всю землю в пользу колхоза, всем новоявленным колхозникам нарезали небольшие участки по окраинам под огороды. Актив уверял: насчет хлеба, картошки, овощей не беспокойтесь, что вырастим — то наше. На том колхозники и успокоились, высадив на личных огородах бахчу да огурцы.

Леонтий во дворе своей усадебки, рядом с хаткой стал строить добротный дом. Огород ему достался на окраине села, пнистый клин у перелеска. Выкорчевал сосновые корневища, распахал землю и посеял… пшеницу. «Глупый ты, Левко, — посмеивались земляки, — на одном хлебе следующий год жить собрался? А как же насчет солененьких огурчиков на закусь? У нас покупать будешь?»

Богатый выдался урожай. Колхозный хлеб загрузили на подводы и увезли. Остались колхозники с «гарбузами» да тыквой на всю зиму — живи, как хочешь. С огорода намолотил Леонтий два мешка муки, они и спасли молодую семью — он да жена — от настоящего лютого голода, который довелось пережить черноземной губернии в тот черногод.