Если б кто чужой подслушивал, шпик затаившийся или сам Господь Бог, то ожидал бы после, чтобы Высокий вышел. Ан нет. Заглянешь в пристройку, там пусто уже, только дверь вовнутрь неплотно затворена. Оно что значит? Что если и был кто здесь, то ушел через полицмейстерство. Может и вовсе не покинул его, а до сих пор там ходит.

Только Моршану к тому равнодушен, столица Славии спит беспробудным сном. И все равно ей, что тут заговорщики толкуют, что в полицмейстерстве человек с дурной совестью появился, что вскорости в Захожей слободе не самый честный эльфариец умрет. Безразличен ко всему Моршан, не верит чужим слезам и горестям, впрочем, как и всегда.

Глава 9,

в которой появляется призрачный шанс выйти на след Черного

Крепкий табурет под орчуком скрипнул, но с его тяжелой тушей справился. Вздохнул Мих, отер пот, по шее скатывающийся, — так часто бывает, когда с улицы раскаленной в погреб земляной заходишь или ледник, — и стал за хозяином следить. Витольд Львович снова марлю к лицу поднес, но вопреки духу (хотя вовсе и не смердит покойник, вполне ничего) близко подошел.

Элариэль лежал перед ним. Самый обычный эльфиец: руки рыхлы, ноги худы, живот по бокам растекся. Только кожа странно потемнела, но доктор (к слову, тот же, что и в прошлый раз) сказал, оттого, дескать, что кровь свернулась. Нос и вправду, как оговорено было, на бок скошен заметно так, про глаз теперь не разобрать, оба закрыты. Сбоку, у сердца, прореха с застывшей темной юшкой. Но не аккуратная, как у Логофета была, а небрежная, развороченная.

— Удар нанесен сбоку, меж ребер, — точно услышал мысли Миха покойный доктор. — Могу предположить, что эльфиец спал…

Ну еще бы, хмыкнул про себя орчук, конечно почивал, ведь в комнате съемной его и нашли.

— … но услышал преступника. Даже попытался сопротивляться, — зачем-то поднял он одну из рук мертвеца.

— Обломаны ногти, — констатировал Меркулов, поэтому заинтересованному орчуку даже не пришлось привставать, дабы рассмотреть что там да как, — он что-то держал?

— Нож.

— А в кулаке другом что зажато?

— Не знаю, Ваше благородие. Не смог раскрыть.

— Мих, — позвал Меркулов.

Скрипнул табурет, и орчук оказался на ногах. Вот неймется им, только хорошо пристроился. Подошел, позыркал, языком даже поцокал, взял холодный кулак в руки.

— Только аккуратнее, не сломайте, — взмолился врач.

Справился орчук, не без труда, но разжал. Сцепил кулак покойный крепко, будто там бриллиант какой был, а оказалось, тю — тряпица. Даже вздохнул от разочарования. А вот Витольд Львович оживился, даже бинт смоченный от лица оторвал. Ветошь темную взял аккуратно, пощупал, понюхал и улыбнулся, как умалишенный. Потом переменился, разговаривать стал сам с собой.

— Итак… я лежу, с левой стороны нож, — он сжал руку, — слышу, как кто-то залезает в комнату. Успеваю схватить незнакомца и ударить ножом, — короткий взмах, от которого даже доктор вздрогнул, — но не попадаю по нему, лишь удается полоснуть по краю плаща. Разрезаю его, небольшой клочок остается в руке и в следующую секунду меня убивают.

— Господь с вами, нельзя такое говорить, накличете, — забормотал Мих.

Витольд Львович на это лишь рукой махнул, дескать, прекрати, и стал клочок плаща исследовать. Щупает его, щупает, того и гляди дырку протрет. Потом к доктору мертвецкому подошел, руку пожал.

— Спасибо Альберт Карлович, мы пойдем.

Мих только удивился, когда только успел познакомиться? Вроде все время подле господина был, а имени доктора не запомнил. Но подумать не смог, в Меркулова точно дьявол вселился, ни минуты не может спокойно усидеть. Вот и сейчас, только был, а уже нет его, наружу выскочил. Неужто там интересное что? Тут и прохладнее, и не в пример тише. Нет, тянет его на пыльную улицу с раскаленным камнем. И не спросит, чего ж, ты Мих, мил человек, ходишь так медленно, вроде не торопишься, не жмут ли тебе новые сапоги? А ведь видит Господь, какие мучения орчук испытывал, каждый шаг с трудом давался, какая тут беготня?

Все ж пришлось подыматься вслед за господином. Служба есть служба, как бы тяжело она не давалась. Сразу дыхнул жаром и пылью разгоряченный проспект, закричали десятками голосов его обитатели, ударил в нос запах конского навоза и пота. А посреди всего этого «благолепия» стоит, скрестив руки на груди, Витольд Львович, смотрит вниз и улыбается. Глядит он на тот самый клочок, что Мих из цепких покойницких культяпок вытащил.

— Зачем же вы его уронили, господин, это же, как его… слово такое интересное.

— Улика, — подсказал Меркулов, — и вовсе я его не уронил, а специально положил. Провожу следственный эксперимент.

Первое слово орчук понял — то, что к следствию относится. А вот на второе, с заумью которое, подивился. Даже в книжках отцовских такое не встречал, а у него они разностные были: и Псалтырь, и Библия, и Жития. Были и интереснее, к слову, тот же Загоскин, из наших, славийских. Романы у него исторические отец читал, а вместе с тем и Мих. Или другой поэт, фамилию орчук запамятовал, какой-то Ушкин, внук арапа, с катайской кровью. Тоже весьма презабавно писал. Но никто из них никаких «экспериментов» не упоминал. А спрашивать вроде как неловко.

— И долго этот эксперимент… проистекать будет?

— Примерно минуту, — зачем-то задрал голову Меркулов, смотря вверх. Улыбнулся, хлопнул орчука по плечу, — солнце сегодня шпарит, а?

— Шпарит, — согласился Мих, — сладу с ним нет. Хоть бы туча какая набежала.

— Это как раз то, что нам нужно, — он подождал еще минуту и поднял клочок. — Потрогай, липнет к рукам?

— Нет, только раскалился, незнамо как. А должен липнуть?

— Плащи подобного покроя обычно делаются из натурального каучука. Распространены там же, где и придуманы, в Великогоблинарии. Очень хорошо приспособлены для дождливой погоды. Однако есть одно но…

— Какое?

— В условиях Славии эти плащи оказались бесполезны. В жару они становились липкими, а в холод ломкими. Пока один замечательный ученый, дай Бог памяти, Гудьир, кажется…

— Гоблинарец? — Догадался орчук по диковинной фамилии.

— Наполовину человек, хотя да, живет там. Так вот, он экспериментировал, соединяя каучук с серой на открытом пламени, и заметил, что каучук не плавится, как обычно. Смекаешь?

— Серу обычно дьявольские отродья используют, — буркнул полукровка.

— Да ну тебя, Мих. В общем, этот процесс назвали вулканизацией, в честь древнего эльфарийского бога. Самое же важное другое — магазинов подобных новых плащей из вулканизированного каучука совсем немного. Например, в Моршане всего один.

— Откуда вы все знаете, господин?

Вместо ответа Меркулов махнул рукой горланящему невдалеке перемазанному мальчугану с огроменной стопкой под рукой. Тот подбежал, еле вытащил свернутую газету и, сунув мелкую деньгу в карман, вернулся на свое место. Витольд Львович открыл ее не как обычно, а с последней страницы, побегал глазами, и, найдя необходимое, стал читать.

— Партнерство «Гудьир и сыновья». Плащи из вулканизированного каучука модели «Макинтош». Высокая прочность, удивительная эластичность, хорошая защита от дождя. Истринская 43, рядом с бакалейной лавкой.

— Высокая прочность, — хмыкнул орчук, — а эльфиец у него кусок оттяпал.

— Ну не против же оружия. Еще неизвестно, каков там нож был, тоже надо будет посмотреть.

— А откуда вы знали, что в этой газете весть о них будет?

— Внимательнее надо быть, Мих. Ты вот за мной газеты читаешь?

— Читаю, — напрягся полукровка, чувствуя, что его согласие в данном вопросе не приведет ни к чему замечательному.

— А меж тем «Гудьир и сыновья» уже с месяц в каждом номере объявление дают. Называется рекламная кампания.

Мих сурово насупился, но чего тут ответишь? Прав Витольд Львович. Сам орчук постоянно читал только любопытное, что по нраву ему. А Меркулов вон, не для собственного удовольствия каждое утро вдоль строк рыщет, все запоминает, светлая голова.