82. За-ма-ки-бо

Генерал-майор Фрэнклин Хониккер к ужину не явился.

Он позвонил по телефону и настаивал, чтобы с ним поговорил я, и никто другой. Он сказал мне, что дежурит у постели «Папы» и что «Папа» умирает в страшных муках. Голос Фрэнка звучал испуганно и одиноко.

– Слушайте, – сказал я, – а почему бы мне не вернуться в отель, а потом, когда все кончится, мы с вами могли бы встретиться.

– Нет, нет, нет. Не уходите никуда. Надо, чтобы вы были там, где я сразу смогу вас поймать. – Видно было, что он ужасно боится выпустить меня из рук. И оттого, что мне было непонятно, почему он так интересуется мной, мне тоже стало жутковато.

– А вы не можете объяснить, зачем вам надо меня видеть? – спросил я.

– Только не по телефону.

– Это насчет вашего отца?

– Насчет вас.

– Насчет того, что я сделал?

– Насчет того, что вам надо сделать.

Я услышал, как где-то там, у Фрэнка, закудахтала курица. Услышал, как там открылись двери и откуда-то донеслась музыка – заиграли на ксилофоне. Опять играли «На склоне дня». Потом двери закрылись, и музыки я больше не слыхал.

– Я был бы очень благодарен, если бы вы мне хоть намекнули, чего вы от меня ждете, надо же мне как-то подготовиться, – сказал я.

– За-ма-ки-бо.

– Что такое?

– Это боконистское слово.

– Никаких боконистских слов я не знаю.

– Джулиан Касл там?

– Да.

– Спросите его, – сказал Фрэнк. – Мне надо идти. – И он повесил трубку.

Тогда я спросил Джулиана Касла, что значит за-ма-ки-бо.

– Хотите простой ответ или подробное разъяснение?

– Давайте начнем с простого.

– Судьба, – сказал он. – Неумолимый рок.

83. Доктор Шлихтер Фон Кенигсвальд приближается к точке равновесия

– Рак, – сказал Джулиан Касл, когда я ему сообщил, что «Папа» умирает в мучениях.

– Рак чего?

– Чуть ли не всего. Вы сказали, что он упал в обморок на трибуне?

– Ну конечно, – сказала Анджела.

– Это от наркотиков, – заявил Касл. – Он сейчас дошел до той точки, когда наркотики и боли примерно уравновешиваются. Увеличить долю наркотиков – значит убить его.

– Наверно, я когда-нибудь покончу с собой, – пробормотал Ньют. Он сидел на чем-то вроде высокого складного кресла, которое он брал с собой в гости. Кресло было сделано из алюминиевых трубок и парусины. – Лучше, чем подкладывать словарь, атлас и телефонный справочник, – сказал Ньют, расставляя кресло.

– А капрал Маккэйб так и сделал, – сказал Касл. – Назначил своего дворецкого себе в преемники и застрелился.

– Тоже рак? – спросил я.

– Не уверен. Скорее всего, нет. По-моему, он просто извелся от бесчисленных злодеяний. Впрочем, все это было до меня.

– До чего веселый разговор! – сказала Анджела.

– Думаю, все согласятся, что время сейчас веселое, – сказал Касл.

– Знаете что, – сказал я ему, – по-моему, у вас есть больше оснований веселиться, чем у кого бы то ни было, вы столько добра делаете.

– Знаете, а у меня когда-то была своя яхта.

– При чем тут это?

– У владельца яхты тоже больше оснований веселиться, чем у многих других.

– Кто же лечит «Папу», если не вы? – спросил я.

– Один из моих врачей, некий доктор Шлихтер фон Кенигсвальд.

– Немец?

– Вроде того. Он четырнадцать лет служил в эсэсовских частях. Шесть лет он был лагерным врачом в Освенциме.

– Искупает, что ли, свою вину в Обители Надежды и Милосердия?

– Да, – сказал Касл. – И делает большие успехи, спасает жизнь направо и налево.

– Молодец.

– Да, – сказал Касл. – Если он будет продолжать такими темпами, то число спасенных им людей сравняется с числом убитых им же примерно к три тысячи десятому году.

Так в мой карасе вошел еще один человек, доктор Шлихтер фон Кенигсвальд.

84. Затемнение

Прошло три часа после ужина, а Фрэнк все еще не вернулся. Джулиан Касл попрощался с нами и ушел в Обитель Надежды и Милосердия.

Анджела, Ньют и я сидели на висячей террасе. Мягко светились внизу огни Боливара. Над административным зданием аэропорта «Монзано» высился огромный сияющий крест. Его медленно вращал какой-то механизм, распространяя электрифицированную благодать на все четыре стороны света.

На северной стороне острова находилось еще несколько ярко освещенных мест. Но горы заслоняли все, и только отсвет озарял небо. Я попросил Стэнли, дворецкого Фрэнка, объяснить мне, откуда идет это зарево.

Он назвал источник света, водя пальцем против часовой стрелки:

– Обитель Надежды и Милосердия в джунглях, дворец «Папы» и форт Иисус.

– Форт Иисус?

– Учебный лагерь для наших солдат.

– И его назвали в честь Иисуса Христа?

– Конечно. А что тут такого?

Новые клубы света озарили небо на северной стороне. Прежде чем я успел спросить, откуда идет свет, оказалось, что это фары машин, еще скрытых горами. Свет фар приближался к нам.

Это подъезжал патруль.

Патруль состоял из пяти американских грузовиков армейского образца. Пулеметчики стояли наготове у своих орудий.

Патруль остановился у въезда в поместье Фрэнка. Солдаты сразу спрыгнули с машин. Они тут же взялись за работу, копая в саду гнезда для пулеметов и небольшие окопчики. Я вышел вместе с дворецким Фрэнка узнать, что происходит.

– Приказано охранять будущего президента Сан-Лоренцо, – сказал офицер на местном диалекте.

– А его тут нет, – сообщил я ему.

– Ничего не знаю, – сказал он. – Приказано окопаться тут. Вот все, что мне известно.

Я сообщил об этом Анджеле и Ньюту.

– Как по-вашему, ему действительно грозит опасность? – спросила меня Анджела.

– Я здесь человек посторонний, – сказал я. В эту минуту испортилось электричество. Во всем Сан-Лоренцо погас свет.

85. Сплошная фома

Слуги Фрэнка принесли керосиновые фонари, сказали, что в Сан-Лоренцо электричество портится очень часто и что тревожиться нечего. Однако мне было трудно подавить беспокойство, потому что Фрэнк говорил мне про мою за-ма-ки-бо.

От того у меня и появилось такое чувство, словно моя собственная воля значила ничуть не больше, чем воля поросенка, привезенного на чикагские бойни.

Мне снова вспомнился мраморный ангел в Илиуме.

И я стал прислушиваться к солдатам в саду, их стуку, звяканью и бормотанью.

Мне было трудно сосредоточиться и слушать Анджелу и Ньюта, хотя они рассказывали довольно интересные вещи. Они рассказывали, что у их отца был брат-близнец. Но они никогда его не видели. Звали его Рудольф. В последний раз они слышали, будто у него мастерская музыкальных шкатулок в Швейцарии, в Цюрихе.

– Отец никогда о нем не вспоминал, – сказала Анджела.

– Отец почти никогда ни о ком не вспоминал, – сказал Ньют.

Как они мне рассказали, у старика еще была сестра. Ее звали Селия. Она выводила огромных шнауцеров на Шелтер-Айленде, в штате Нью-Йорк.

– До сих пор посылает нам открытки к рождеству, – сказала Анджела.

– С изображением огромного шнауцера, – сказал маленький Ньют.

– Правда, странно, какая разная судьба у разных людей в одной семье? – заметила Анджела.

– Очень верно, очень точно сказано, – подтвердил я. И, извинившись перед блестящим обществом, спросил у Стэнли, дворецкого Фрэнка, нет ли у них в доме экземпляра Книг Боконона.

Сначала Стэнли сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Потом проворчал, что Книги Боконона – гадость. Потом стал утверждать, что всякого, кто читает Боконона, надо повесить на крюке. А потом принес экземпляр книги с ночной тумбочки Фрэнка.

Это был тяжелый том весом с большой словарь. Он был переписан от руки. Я унес книгу в свою спальню, на свою каменную лежанку с поролоновым матрасом.