Через три дня прибываю в Нью-Йорк. Я больше не та влюбленная семнадцатилетняя девушка, которая сбежала со своим парнем годы назад. Я двадцатиоднолетняя женщина с разбитым сердцем, та, которая не знает, что является ее домом.

Таксист высаживает меня у тротуара перед двухэтажным белым домом в Беннетт-Ландинг. Отдаю ему последние пенни из своего кармана. Меня тошнит, и я измучена, очень сильно хочется плакать, но слезы не льются.

Идет снег, и мир снаружи кажется ледяным. Мой пиджак тонкий, я дрожу, ведь в Калифорнии все еще светит солнце.

Как только такси уезжает, открывается входная дверь дома и на крыльцо выходит мой отец, молча стоит и смотрит на меня. Он не удивлен. Знал, что я приеду.

― Кеннеди, это ты? ― Моя мать выбегает из дома, чтобы обнять меня. ― Не могу поверить, что ты здесь!

Из-за ее радости я испытываю головокружение. Ее пальто закрывает мне вид.

Она тянет меня в дом, мимо отца, который все еще ничего не делает и не говорит, но все в его взгляде. Мама хочет поболтать. Я просто хочу перестать испытывать ощущение, будто сейчас потеряю сознание.

― Можно мне где-нибудь полежать?

― Конечно, милая, ― отвечает мама. ― Ты знаешь, где твоя комната.

Моя комната осталась в таком же состоянии с момента моего отъезда. Ничего не изменилось, за исключением того, что на кровати свежее постельное белье. Они ждали меня, и не из-за предчувствия, что я когда-нибудь объявляюсь. Кто-то их предупредил.

Забираюсь под одеяло и, накрываясь им с головой, снова пытаюсь найти хоть какое-то тепло. Не хочу думать о том, кем может быть этот «кто-то».

Проходит три дня. Я не совершаю лишних движений. Меня тошнит, чувствую слабость, а мама продолжает проверять меня, принося воду и заставляя есть крекеры, или просто гладит меня по волосам и говорит, что все будет хорошо ― делает все, что должна делать мать для своего ребенка. И я люблю ее, и знаю, что все это она делает из-за любви ко мне, но я хочу закричать на нее, потому что как можно любить кого-то настолько безоговорочно? Как она может смотреть на меня и улыбаться, и быть такой счастливой, что я вернулась, что я существую, когда у нее есть множество причин злиться из-за тех проблем, что я создала? Все ее бессонные ночи, стресс и беспокойство...

― Какой у тебя срок? ― спрашивает мама на третью ночь, когда находит меня, свернувшуюся на полу ванной. Ее голос нежный, когда она садится рядом.

Я просто пялюсь на нее.

Она нежно улыбается.

― Мама всегда понимает.

― Я не уверена.

― Хочешь об этом поговорить?

Открываю рот, чтобы сказать нет, потому что разговоры ― это последнее, чего мне хочется. Но отрицание умирает на моих губах и выходит всхлипом, а дальше не могу остановить истерику. Мама притягивает меня и кладет голову к себе на колени. Слова просачиваются из меня вместе со слезами, все страхи и ссоры, ложь и нарушенные обещания, негодование, которое росло, когда Джонатан был подхвачен ураганом и оставил меня позади, сражаться со штормом.

― Он звонил сюда, ― рассказывает мама. ― Пьяный. Твой отец ответил на первый звонок. Джонатан хотел узнать, слышали ли мы что-то от тебя. Сказал, что пришел домой, а ты ушла, поэтому решил, что ты можешь быть здесь. И он продолжал звонить, но твой отец не отвечал до сегодняшнего дня, когда сказал Джонатану, знает ли он, как для него будет лучше. Тот перестал звонить.

― Извини, ― шепчу.

― Тебе не за что извиняться, ― уверяет. ― Я знаю, каково это. Твой отец самый лучший мужчина из всех, кого я знаю, но он ужасно пил. Алкоголь меняет людей, и нет никакого оправдания, но все же есть надежда. Они могут исправиться, но ты не можешь их изменить. Человек должен сам этого захотеть.

― Он не хочет.

― Может, нет, ― продолжает мама. ― Или, может, еще нет, твоему отцу понадобилось какое-то время. Но что бы он ни делал, я знала, что должна заботиться о себе… и о своем ребенке. И у меня нет никаких сомнений, что ты будешь делать то же самое, потому что ты моя дочь.

Услышав это, чувствую себя лучше. Не полностью, конечно, потому что будущее пугает, а мое сердце все еще разбито, и парень, которого я полюбила, исчез, но этого достаточно, чтобы собраться с силами и продолжать жить.

Проходит дни. Неделя. Месяц.

Наступает Новый год.

Собираюсь с духом посетить доктора. Я все еще на первом триместре. Мы с отцом особо не разговариваем, но он знает, что я беременна. Он называет это «любовное страдание».

Еще больше дней.

Я нахожу работу в продуктовом супермаркете, и ненавижу ее, но там мне дали много рабочих часов, а мне нужны деньги.

Еще больше недель.

Я становлюсь больше. Смотрю в зеркало, глажу живот, чувствуя выпуклость. Так странно. Сейчас внутри меня растет жизнь.

Доктор говорит, что это девочка.

У тебя будет дочь, Джонатан, а ты даже не знаешь. Ощущаю бабочек в животе, когда она шевелится, и мое сердце парит. Я все еще напугана, но когда чувствую ее, сквозь меня проносится ощущение безграничной любви, и я улыбаюсь.

Снова улыбаюсь.

Как будто, наконец-то, разобралась в смысле всего этого, в цели нашей истории ― это она.

Еще больше месяцев.

Жизнь идет своим чередом. Наступает весна.

Я на седьмом месяце беременности, сижу на крыльце в одном из кресел-качалок, вся укутанная, чтобы не замерзнуть, когда появляешься ты. Черный таун-кар останавливается перед домом, и ты выходишь. Моя мать пытается остановить отца, чтобы он не выбежал из дома.

Издалека ты выглядишь похожим на себя, но по мере приближения вижу, что глаза ошибаются. Раннее утро, солнце едва встало, а ты все еще не спал. Ты где-то посередине между пьяным и похмельем, можешь стоять на ногах, но ты не трезвый.

Хотя все еще такой же красивый. На тебе надет костюм, галстук ослаблен ― проблеск твоего подросткового мятежа.

― Мы можем поговорить минутку? ― спрашиваешь, останавливаясь рядом с крыльцом, и я почти смеюсь из-за выбора слов, потому что именно об этом я и просила.

Ничего не говорю, пялясь на тебя.

― Извини, ― говоришь, твой голос дрожит от эмоций. ― Извини, детка.

Ты никогда не узнаешь, но в этот момент я прощаю тебя. Не знаю на самом деле, за что ты извиняешься, но прощаю за все. Не говорю тебе этого, хотя бы потому, что делаю это не ради тебя.

Я делаю это ради нее.

Продолжаю молча смотреть на тебя.

Ты говоришь еще что-то, снова и снова о том, как ошибался, и как скучаешь по мне, и что не можешь спать, как тяжело приходить домой, где нет меня, и все, о чем я могу думать, в процессе твоей речи, ― это как сильно тебе нужно вырасти, Джонатан. Потому что каждое твое предложение наполнено «я», «мне», но ты больше не центр Вселенной.

Не в этой Вселенной.

― Так это правда? ― спрашиваешь. ― Ты беременна?

Отвожу взгляд и киваю, потому что ты заслуживаешь знать, но я не могу найти слов, чтобы сказать тебе об этом.

― Я вижу, ― говоришь. ― Ты вся светишься. Такая красивая.

Смотрю на тебя после этих слов.

― Вернись ко мне, ― просишь. ― Мне нужен еще один шанс, всего один. Мы не можем так закончить наши отношения. У нас ребенок, и я даже не знаю... Это мальчик? Девочка? Когда тебе рожать? Я ничего не знаю, но хочу. Поэтому поехали со мной. Пожалуйста. Теперь у меня есть деньги, и я позабочусь о вас.

Если кто-то читает это или будет читать, это тот момент, когда я растеряю своих читателей, и они скажут, что глупый персонаж испортил всю историю. И я понимаю, потому что огромная часть меня жаждет, чтобы ты был моим «долго и счастливо», но я не буду извиняться за свое правильное решение.

Встаю с кресла и спускаюсь с крыльца. Твой взгляд опускается прямо на мой живот, когда твои руки тянутся к нему. Я не останавливаю тебя, хотя сердце в моей груди обливается кровью. Твои глаза светятся, и я понимаю ― боже, я понимаю ― ты станешь отличным отцом, одним из самых лучших, и будешь любить эту девочку каждой фиброй своей души.

Но этого не случится, пока ты не будешь готов.