Я киваю в приветствии, стараясь не поморщиться, когда она так меня зовет.

— Мэм.

— Уже поздно, — говорит она. — Ты ужинал?

Я качаю головой.

— Не жди, что я буду для тебя готовить, — причитает. — Хочешь есть, значит, приходи в приличное время.

— Да, мэм, — говорю тихо. Ей не нужно ухаживать за другими гостями, так как я тут единственный. Убедить ее поселить меня здесь, было достаточно сложно. Когда она узнала, что я арендую всю гостиницу на неопределенный срок, и больше никого не будет, то чуть не вышвырнула меня.

Единственная причина, почему не сделала это, потому что я выгляжу жалко.

— И не шуми, — ворчит. — Я иду спать.

— Да, мэм, — снова повторяю, направляясь на кухню. Не включаю свет. Достаточно освещения от парочки ночных фонарей снаружи. Я не ел особо с нечастного случая. Черт, если быть честным, у меня не было хорошего аппетита годами.

Открыв дверь холодильника, вижу маленькую тарелку на верхней полке, на которой несколько сэндвичей в обертке. Сверху лежит клочок бумаге с нацарапанным: «Не стоит благодарности!».

Беру сэндвич, откусывая кусок, пока поднимаюсь наверх, и слышу крик миссис Маклески:

— Накрошишь на ковер, будешь пылесосить!

— Да, мэм, — бормочу, покачивая головой и все еще жуя. Я никогда не переживал о таком явлении, как карма, но у меня есть чертовски странное предчувствие, что она меня настигла.

Утро.

Светит солнце.

Яркий свет просачивается через открытые жалюзи, переливаясь на тонких белых занавесках, согревая комнату. Я не спал больше, чем несколько минут время от времени, которые казались больше секундами, когда мои глаза закрывались, прежде чем реальность потрясала меня — реальность нахождения в этом городе, реальность того, что снова видел Кеннеди.

Раздается стук в дверь, но я игнорирую его. Еще нет и восьми утра, слишком рано для меня иметь дело с тем, что сегодня на повестке дня. Еще один стук, и затем дверь распахивается. Я накрываю левой рукой глаза и стону, когда вваливается миссис Маклески.

— К тебе посетитель, — объявляет она.

— Никто не знает, что я здесь.

— Кто-то знает или она бы не пришла сюда.

Она уходит, оставляя дверь открытой. Лежу в тишине мгновение, прежде чем поднимаю руку. Посетитель. Только один человек знает, что я в городе.

Кеннеди.

Поднявшись на ноги, выхожу из комнаты и спускаюсь вниз. Кеннеди стоит в фойе, одетая в рабочую форму, и выглядит нервной. Она замечает меня, из-за взгляда на ее лице чувствую чертову тяжесть в груди. Недоверие освещает ее глаза, как будто она ждет.

Ждет, что я облажаюсь.

Ждет, что я причиню ей боль.

— Привет, — говорю, останавливаясь в фойе перед ней. — Не ожидал так скоро тебя увидеть.

— Да, ну, знаешь, — бормочет она, не заканчивая мысль, отводя взгляд и оглядываясь вокруг, как будто ищет какой-то выход.

— Ты хочешь присесть? — предлагаю, указывая на диван, надеясь, что миссис Маклески не будет возражать.

— Нет, я не могу остаться. Просто кое-что тебе принесла.

— Ладно.

Она остается на месте, затихая на мгновение, закусив щеку изнутри, как она делала, когда мы были детьми. Детьми. Иногда я все еще считаю нас таковыми. Или ну, себя. Она выросла слишком быстро, а я? Никогда особо не пытался перерасти этого глупого восемнадцатилетнего парня с почти полным отсутствием морали и большими мечтами.

Потянувшись в задний карман, она вытаскивает конверт, на нем что-то написано красным карандашом.

Мой желудок ухает вниз.

— Это...?

Она кивает. Я даже не заканчиваю вопрос. С осторожность Кеннеди протягивает конверт, ее голос тихий:

— Я пообещала ей отправить его, но раз ты здесь...

— Спасибо, — говорю, уставившись на конверт. Он адресован Бризо. — Она...?

— Нет, — перебивает Кеннеди, понимая, что я пытался сказать. — Она не знает, что ты ее отец. Она, эм... Она считает, что герои реальны, неважно, сколько раз я пыталась объяснить, что они просто люди, и Мэдди смотрит на тебя, будто ты один из них. Она слишком юна, чтобы увидеть тебя в другом свете. Вот почему....

Кеннеди замолкает. Я понимаю, к чему она ведет. Вот почему ей так сложно дать мне шанс, потому что, если я окажусь кем-то, кроме как героем Мэдисон, это раздавит ее. И я понимаю, что она не имеет в виду в сценическом смысле. Никто не ждет, что я надену костюм и стану невидимым. Но у меня есть чертовски длинный послужной список, когда дело касается разочарования людей.

— Я понимаю, — говорю. — И знаю, что прошу многого, говоря о доверии...

— Но ты не сбежишь на это раз?

— Нет.

Я раздумываю, что это может разозлить ее — мое давление, но она протяжно выдыхает, ее поза становится более расслабленной.

— Я должна вернуться на работу. Просто хотела завезти тебе конверт.

— Ох, хорошо.

После ухода Кеннеди я открываю конверт и вытаскиваю листок, изучая его. Мэдисон нарисовала рисунок. Читаю слова, и моя грудь сжимается, глаза жжет, но, черт побери, я улыбаюсь как идиот. Не могу сдержаться.

— Ты похож на кота, поймавшего канарейку, — говорит миссис Маклески, вплывая в фойе, явно подслушивая.

— Да, она привезла это, — говорю, махнув листом. — Это от Мэдисон.

— Ах, малютка Мэдди, — говорит женщина. — Немного сложный ребенок, но чего ты хотел? Посмотри на ее родителей.

Групповые неприятности

Этот блокнот собственность Кеннеди Гарфилд  

Она дает тебе комиксы в среду днем.

Ты стоишь снаружи после занятий, ждешь, когда тебя заберут, когда девушка вытаскивает толстую стопку комиксов из сумки. Она три дня носила их с собой, собираясь с нервами отдать тебе.

Ты другой на этой неделе. Она чувствует. Молчалив, замкнут, тем не менее, твое присутствие ощущается больше, чем обычно. В твоих глазах злость, а челюсти напряжены. Ты едва на нее смотришь. Едва смотришь на людей.

Она сует тебе комиксы, и ты пялишься на них в замешательстве. Проходят секунды, прежде чем наступает момент узнавания. Ты бормочешь:

— Спасибо.

Вот и все.

Ты уходишь минуту спустя.

Не приходишь в школу на следующий день.

В пятницу появляешься во время ланча. Проходишь через двери школы, не удосуживаясь отметить время прибытия. Идешь через коридоры, минуя кафетерий, вместо этого направляясь в библиотеку, где сидит она. Она всегда проводит время ланча среди полок в библиотеке, никогда не кушая и не находясь с другими людьми.

Сидит одна за длинным деревянным столом, зарывшись носом в свой блокнот. Ты приближаешься, говоря:

— Что пишешь?

Она сразу же закрывает блокнот, кладя сверху ручку. Девушка пялится на тебя, не отвечая на вопрос.

Кладешь стопку комиксов на стол. Ее внимание перемещается на них, когда она спрашивает:

— Ты вообще их читал?

— Прочитал все, — отвечаешь, вытаскивая стул возле нее, но не садишься. Вместо этого прыгаешь на стол и сидишь там, сложив ноги в кроссовках на стул. Ты не носишь черные туфли, как положено к форме. — Они лучше, чем я ожидал. Немного взбешен, что должен ждать концовки.

— Теперь ты знаешь, как я себя чувствую, — говорит она, перебирая комиксы, приводя их в порядок. — Я удивлена, что ты их прочитал.

— Я говорил, что хочу.

— Думала, что ты просто пытаешься проявить уважение.

— С чего мне делать это?

— Потому что так делают все, — говорит она. — Не знаю, заметил ли ты, но я не вписалась здесь. Люди не злые, но они и не милые. Они просто терпят мое присутствие.

— Ну, не знаю, заметила ли ты, — противостоишь. — Но я тоже не их любимчик. Многие из них меня ненавидят. Большинство игнорирует. Раньше они потакали мне, а сейчас? Черт, посмотри на меня. Я могу сидеть здесь целый день, и никто не скажет ни слова, будто я невидимка.

— Как Бризо, — говорит она. — Ты исчезаешь.