Вольтер

Марк Аврелий и францисканский монах

Марк Аврелий [1]. Кажется, я осмотрелся. Это, конечно, Капитолий [2], а то базилика – храм; а человек, которого вижу, несомненно, жрец Юпитера. Друг, пожалуйста, на пару слов.

Францисканский монах. Друг – обращение фамильярное. Вы, должно быть, чужеземец, что обращаетесь так к брату Фульгенцию, францисканцу, живущему в Капитолии, духовнику герцогини Пополи, которому случалось разговаривать с самим папой как с простым человеком.

М. А. Брат Фульгенций в Капитолии! Вещи немного изменились! Ничего не понимаю, что вы мне говорите. Разве здесь не храм Юпитера?

Ф. м. Не сумасбродствуйте, добрый человек. Будьте любезны сказать, кто вы такой с вашим античным одеянием и бородкой? Откуда пожаловали и чего хотите?

М. А. Я в обычной своей одежде, вернулся посмотреть Рим. Я – Марк, Аврелий.

Ф. м. Марк Аврелий? Приходилось слышать о подобном имени. Был, кажется, языческий император, который так назывался.

М. А. Я самый. Хочу повидать Рим, который любил меня и был любим мною, Капитолий, где я торжествовал, пренебрегая триумфами, эту землю, которую я сделал счастливой. Но я не узнаю Рима. Я увидел вновь колонну, воздвигнутую в мою честь, но не нахожу статуи мудрого Антонина, моего отца, тут совсем другое лицо.

Ф. м. Еще бы, господин Проклятый, Сикст Пятый [3] реставрировал вашу колонну, но поставил на нее статую человека, стоившего большего, нежели ваш отец и вы [4].

М. А. Я всегда полагал, что весьма легко стоить большего, чем я, но считал, что трудно стоить большего, чем мой отец. Моя почтительность легко могла ввести меня в заблуждение – ведь всякий человек подвержен ошибкам. Но почему вы называете меня проклятым?

Ф. м. Именно потому, что вы прокляты. Разве не вы, насколько я припоминаю, преследовали тех людей, которым были так обязаны, людей, доставивших вам дождь, чтобы вы могли победить своих врагов.

М. А. Увы! Я был весьма далек от того, чтобы преследовать кого бы то ни было; я принес благодарность небу за то, что по счастливому стечению обстоятельств разразилась гроза как раз в тот момент, когда мои войска изнемогали от жажды. Но мне никогда не приходилось слышать, что этой грозой я обязан людям, о которых вы мне говорите, хотя они и были вполне хорошими солдатами. Клянусь вам, что я не проклят. Я слишком много сделал добра, чтобы божественное существо пожелало мне сделать зло. Однако скажите мне, пожалуйста, где дворец императора, моего преемника? Все ли он еще на Палатинском холме [5]? Ибо, сказать по правде, я совсем не узнаю свою страну.

Ф. м. Охотно верю, ведь вы все усовершенствовали. Если хотите, я отведу вас на Монте-Кавалло; вы поцелуете ноги святого отца и получите прощение грехов, в котором, мне кажется, очень нуждаетесь.

М. А. Простите меня, но прежде всего прямо мне скажите, неужели нет больше императора и Римской империи?

Ф. м. Как же, как же, есть и император и империя, но все это в четырехстах милях отсюда, в маленьком городке, называемом Веной, расположенном на Дунае. Я советую вам отправиться туда посмотреть вашего преемника, так как здесь вы рискуете познакомиться с инквизицией. Предупреждаю вас, что преподобные отцы-доминиканцы не любят шуток и что они круто обойдутся с Марками Аврелиями, Адатонинами, Траянами и Титами [6], людьми, незнакомыми с катехизисом [7].

М. А. Катехизис! Инквизиция! Доминиканцы! Францисканцы! Папа! И Римская империя в маленькой городке на Дунае! Не ожидал. Понимаю, что за шестнадцать столетий вещи этого мира должны были измениться. Любопытно было бы мне увидеть римскими императорами Маркомана, Квада, Кимвра или Тевтона [8].

Ф. м. Если захотите, то получите это удовольствие, и даже большее. Вы, конечно, очень бы удивились, если бы я вам сказал, что скифы владеют половиной вашей империи, а мы – другой, что такой же священник, как я, стал повелителем Рима, что брат Фульгенций может стать им в свою очередь, и что я буду раздавать благословения на том самом месте, где вы влачили за своей колесницей побежденных царей, что ваш дунайский наследник не властен полностью ни в одном городе, но что там находится священник, который при случае должен предоставлять ему временно свой.

М. А. Вы рассказываете мне поразительные вещи. Все эти изменения не могли произойти без великих несчастий. И все же, как и прежде, я люблю человеческий род и жалею его.

Ф. м. Вы слишком добры. Это стоило, действительно, потоков крови, и сотни областей были разорены, во чтобы брат Фульгенций мог спокойно спать в Капитолии, это все было просто необходимо.

М. А. Рим, столица мира, так низко пал итак несчастен! Ф. м. Пал, если хотите, но несчастен – нет! Напротив, в нем царит мир и процветают изящные искусства. Бывшие владыки мира стали учителями музыки. Вместо колонизаторов мы посылаем в Англию кастратов и скрипачей. У нас нет больше Сципиона [9], уничтожающего Карфаген, но нет и проскрипций: мы променяли славу на покой-

М. А. Я старался в жизни быть философом и впоследствии, действительно, стал им. Я нахожу, что покой стоит славы; но по всему, что вы мне говорите, я мог бы заподозрить, что брат Фульгенций – не философ.

Ф. м. Как! Я не философ? Я до неистовства философ! Я преподавал философию и более того – даже теологию.

М. А. Что такое эта теология, будьте добры объяснить? Ф. м. Теология… это то, что я тут, а императоров больше нет. Вы, по-видимому, раздражены моей славой и маленькой революцией, приключившейся в вашей империи.

М. А. Я преклоняюсь перед извечными декретами, и знаю, что не подобает роптать на судьбу. Я удивляюсь превратности человеческих дел, но раз необходимо, чтобы все изменилось, раз Римская империя пала, до францисканских монахов ведь тоже может дойти очередь.

Ф. м. Отлучаю вас от церкви и иду к заутрене. М. А. А я воссоединяюсь с существом существ.