— Спасибо… — пробормотала она, выпихнув языком последний кусочек батиста. — Это очень вовремя! Когда самолет нырял, я боялась, что платок заткнет мне дыхательное горло.

— Не надейся, живая долетишь! — пообещал Юрка.

— Я хочу есть… — пробормотала Ханнелора, словно стесняясь, и опять Юрка отнесся к этому спокойно. Он взял банку с остатками тушенки, намазал на галеты и стал кормить Ханнелору. С некоторой опаской, так, как незнакомую собаку — вдруг укусит?!

— Спасибо! — снова сказала Ханнелора и внимательно посмотрела на Юрку.

«А ведь он принадлежит к арийской, даже, вероятнее всего, к одной из ветвей нордической расы, — подумала Ханнелора. — Фюрер явно недооценил наличие и массовость этой расовой группы в России! Необходимо было жестче проводить отбор! Этих сероглазых остролицых мальчиков мы сами толкнули в лагерь большевиков! Если бы в сорок первом году мы набрали в России хотя бы миллион таких мальчиков, сделали их немцами, показали им, что они избранные, что им суждено великое будущее, то уже к пятидесятому году мы получили бы миллион солдат, с которыми можно было идти в любую страну: в Америку, в Африку, в Антарктиду, в Австралию — куда угодно! Коренные немцы изнежены, они плохо воюют зимой, им нужен достаточно высокий уровень комфорта. Кроме того, если не считать СС, в немецких войсках все-таки мало солдат, по-настоящему готовых на все ради идеи. Берлинский слесарь-механик уверен, что после этой войны он сможет открыть автомастерскую и иметь собственный „Фольксваген“. Рурский горняк убежден, что после войны он будет командовать иностранными рабочими и ему не надо будет лезть самому в шахту и орудовать отбойным молотком. Бауэр из Саксонии уверен, что ему дадут на Востоке имение с послушным человекообразным скотом и ему останется только подстегивать его плеткой… Болваны! Великая идея нации разваливается на какие-то пошлые низменные идейки, приземленные мечты! Убивать во имя таких идеек вполне возможно, но рисковать, умирать — только из-под палки! Свиньи! Вонючие свиньи!» Ханнелора застонала и повернула голову в сторону от тускло светящего в фюзеляже фонарика, словно там стояла двухсотваттная лампа с рефлектором, как в гестаповской комнате для допросов.

— Болит, что ли? — спросил Юрка, услышав стон.

— Нет, — проскрипела зубами Ханнелора. «Да! — думала она. — Мы упустили шанс! Время упущено! Теперь фюрер набирает какие-то битые горшки в Русскую Освободительную Армию… Тухлые вонючки! Их вытаскивают из лагерей, где они дрожали за свою шкуру, надевают мундиры с андреевскими крестами на рукавах и думают, что дело в шляпе! Большая часть наверняка вступит в эту армию, намереваясь удрать к русским… Конечно, можно найти способы предупредить это, например, предложить солдатам РОА расстреливать своих соотечественников. Те, кто откажется, разоблачат себя, остальные будут надежно замараны. Но все это мелко, примитивно, пошло… Это — пушечное мясо, не больше. Это не бойцы за идею. Эти будут убивать, только чтобы выжить, у них даже не будет того, что согревает сейчас души немцев — надежды на имения, автомастерские, „Фольксвагены“… Только выжить!»

— Юрий, — спросила Ханнелора, повернувшись снова к свету, — можешь не отвечать, если не желаешь, но я хотела бы спросить: если бы мы, немцы, не пришли сюда первые, ты бы ненавидел нас так же сильно?

Юрка подал ей галету с тушенкой и ответил не сразу.

— Если бы у вас был социализм, то я бы вас, немцев, любил, наверно… — произнес он. — Пролетариев, конечно, а не буржуев. А буржуев все равно бы ненавидел… Даже если они, как нэпманы при Советской власти, мирно жили и налоги платили… Я сам не помню их, мне мать рассказывала, что такие были… Потому что у них — все себе, все для себя, даром другому — ничего!

— Почему? — сказала Ханнелора. — Когда мы в России помогали раненым солдатикам, мы делали это бескорыстно… А в двадцать девятом году, когда был кризис, многие безработные умерли бы с голоду, если бы буржуи не кормили их бесплатным супом…

— Ты еще про милостыню вспомни! — усмехнулся Юрка. — Есть чем попрекнуть… И вообще дрыхни! Неохота с тобой болтать… Это если б войны не было, тогда можно было бы рассуждать: хорошие буржуи или плохие… А сейчас вы сами нам все объяснили. Вон у нас в отряде один мужик есть, бывший раскулаченный, сидел, говорят, даже… Власть не любил, это все подтверждают. В прошлом году пришел, так Климыч было без разговора хотел его шлепнуть: «Я его-де знаю, он кулак, немцы его подослали!» А Майор сказал: «Пусть в бой без оружия идет, пока автомат не заслужит…» Там дело одно было, так этот «кулак» двух ваших голыми руками придавил! Спросили его потом, что это он так за Советскую власть воюет, раз она его обидела? А он говорит: «Потому что увидел, до чего можно дойти, ежели только свое уважать!» Сознался, что немцев ждал прямо-таки как родных. Думал, что они только затем и идут, чтобы ему три гектара земли отрезать и разрешить батраков держать. Увидел, что они вытворяют, вы то есть, и в лес ушел! И воюет, будь здоров как воюет! А предатели и среди коммунистов бывают… Один тип в райпо работал, а когда немцы пришли — билет немцам отдал и в ногах валялся, лишь бы его пощадили… Те живенько организовали собрание, согнали народ, и этот гад при всех свой билет сжег… Повесили его наши!

— Холодно мне… — пожаловалась Ханнелора, и это была правда, в фюзеляже за полчаса полета тепла не прибыло. — У меня руки и ноги немеют. Отвяжи, я не убегу отсюда!

— Шнапс пей! — подсовывая немке фляжку, сказал Юрка. — Пей, а то закоченеешь, сука! Хоть ты и сволочь, но помереть я тебе не дам… Только много не глотай!

Последнюю фразу Юрка произнес потому, что Ханнелора жадно припала к фляге.

— Закуси хотя бы! — проворчал Юрка, убирая фляжку и подавая галету с тушенкой. — Пьянь несчастная!

— Ха-ха-ха-ха! — залилась в ответ Ханнелора. — Ты боишься, что тебе не достанется! Ха-ха-ха-ха! Нох айн шнапс, битте!

«Окосела, курва! — подумал Юрка, накрепко завинчивая флягу. — Еще блеванет с перепою, убирай потом за ней!»

— Скажи, — спросила Ханнелора, — твои девушки не будут ревновать?

— Не мели, дура пьяная! — проворчал Юрка.

— О, у нас утром был такой разговор! — хихикнула Ханнелора. — У этой мужеподобной девицы в летном комбинезоне на груди оказался след поцелуя…

— А тебе какое дело? — вспыхнул Юрка.

— Мне?! Ха-ха-ха-ха! Мне — никакого! Но вот ваша медсестра, кажется, была очень шокирована… Так это действительно был поцелуй или нет?

— Не твое дело… — буркнул Юрка.

— Значит, был! — снова хихикнула Ханнелора. — Как это романтично! «Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж!»

— Какой там паж… — сплюнул Юрка. — Заткнись!

— Это стихи о любви, подобной вашей. Их сочинил Игорь Северянин, которого вы выгнали из России!

— Опять контру разводишь?! Белогвардейка фашистская!

— А что, застрелишь?! — вызывающе спросила немка.

— Сволочь… — не поддаваясь на провокацию, процедил Юрка. — Болтай, гадина, сколько влезет! Все равно не пристрелю!

— А как прекрасно писал Гумилев?! Гений был! — произнесла Ханнелора, видимо намереваясь спьяну высказать все. — Но вы его расстреляли! Вы, которые изображаете защитников искусства от варварства и называете нас вандалами!

— Мы зря никого не стреляем! — уверенно заявил Юрка. — Стихи он, может, и хорошо писал, я не читал, не знаю… А если его наши расстреляли, значит, за дело!

От этой неотразимой логики она сразу остыла и поникла.

— Я очень пьяная? — спросила Ханнелора, сонно закрывая глаза.

— С тебя хватит… — буркнул Юрка. — Свинья свиньей…

— Отвяжи меня, — опять попросила немка. — Честное слово, одной рукой мне тебя не задушить! У меня отмерзнут пальцы!

— Ладно, — сказал Юрка и отвязал ее руки от носилок.

— Слава Богу, — скорее капризно, чем благодарно, произнесла Ханнелора, выпростала из-под одеяла здоровую руку и, закладывая ее ладонь под голову, прищурилась:

— Так ты спал с ней?