На шестой день пленный вымотался, сидел только в углу и под монотонный голос Власа, зачитывающего вопросы, зыркал злобно на нас. К концу шестого дня, когда уже уходить собирались, голос из темноты клетки спросил:
- Что с сыном моим? Что с людьми моими? - все, сломали мужика, пошел процесс.
- С сыном твоим все в порядке, люди тоже целы и невредимы. Не будешь буянить - сына приведу.
Больше пленный ничего не сказал.
На утро попросил Ладимира взять с собой Держислава, тому тоже глаза завязали, отмыли в бане, устроили свиданку. Пацан при виде папки, грязного, да еще и сопровождаемого не самым приятным ароматом, бросился к клетке:
- Папка! Папка!
- Сыночек! Кровиночка моя! Последняя надежа, - Святослав пытался грязной рукой погладить через решетку сынишку, который стоял на коленях перед решеткой. Я вышел на улицу.
Настроение было препоганнейшее. Сильного, волевого мужика, ломали через колено, да еще и при помощи его собственного сына. Руки тряслись, захотелось курить, чего со мной уже давно не было. Так и стоял возле водокачки, пока Влас не вывел заплаканного парнишку. Отвели его вместе в предбанник, сдали Ладимиру. Я опять вышел на улицу, на мороз. Какой я все-таки тут сволочью стал!
Сзади неслышно подошел Влас:
- Дядь Сереж, ты так не переживай. Он одет, обут, в тепле, Ладимир еды всем выторговал у Буревоя, еще три дня взял на изучение. Мелкого, он, правда, почти как я возрастом, покормили, отмыли. Ничего страшного...
- Да тяжко, Влас, тяжко. Гнидой последней себя чувствую...
- А девке той каково было бы, если бы не мы, а кто другой тут был? - в голосе Власа почувствовалась сталь, как тогда, когда он данов оглушенных дорезал, - Порченная - это навсегда, не исправить уже. Этот отсидит, если поймет все, выпустим, с сыном жить будет. А девке, если бы у него получилось, только в прорубь. Правильно мы все сделали, по-другому никак. Теперь и у этих просвет будет, которые в бомжатнике. А Святослав - пусть отдохнет, да подумает. Не кручинься...
Я посмотрел на младшего пасынка с уважением. Блин, пацану тринадцать лет, мне под сорок, я ему это говорить должен, а не он мне! Все правильно, тут по-другому никак, не поймут. А поломаем мужика - так если мужик цельный, так срастется, не беда. Унижений никаких тут нет, только Закон. Закон, будь он не ладен, да упрямство его. От того, что сейчас происходит, убытков никому не будет, да и крови меж нами нет, помиримся, не страшно. Я облегченно вздохнул, потрепал Власа по волосам:
- Спасибо тебе, спасибо...
- Да не за что... Пойду я.
Ладимир выторговал себе три дня, под это дело кухня начала выезжать снова. Теперь в основном была рыба - картошку на семена оставили. Народ кормили весь, несмотря на пол и возраст. Вояки только стеснялись, у нас с ними были конфликты, но вроде все устаканилось.
После посещения сына Святослав начал перестал буянить, ушел весь в себя. В таком полукоматозном состоянии его помыли в бане, связанным, убрали в камере, заменили нары и ведро, переодели. Сидел пленный весь в чистом, молча, уставившись в стену. Добились от него односложных ответов на наши вопросы. Да, сделал, да, сам, никого не брал, да ударил, да хотел топоры, нет, не выгнал бы, да, виновен. Под такое мы еще раз свидание устроили - ответы пошли точнее. Потом Ладимир поговорить с ним пошел, часа два они беседовали. А потом мужик сломался.
Я зашел, повесил светильник, начал было задавать уточняющие вопросы. Святослав односложно отвечал, потом чуть больше говорить начал, потом еще, еще, и разрыдался. Здоровый, крепкий мужик плакал навзрыд, сквозь слезы бормоча монотонно о своей жизни. Говорил много, долго, светильник менять пришлось, да Власа отпустить, нечего ему тут делать, насмотрится еще, как людей жизнь ломает.
Закончили мы вдвоем, в три часа ночи. Я сидел на полу, напротив камеры, Святослав в камере, тоже на полу, в дальнем конце. Настроение мое было ни к черту. Опять захотелось курить. Рассказ Святослава был мрачным и жутким.
Он был сыном главы городка-поселка. Своя дружина, свои лодки, отец на месте управлял, Святослав в походы ходил, торговал. Началось все в позапрошлом году, осенью. Пошла болезнь по поселкам. Зима ее чуть остановила, но как потеплело, началась эпидемия. По симптомам - обычный грипп, но народ сгорал в горячке, мало тут жаропонижающих. Болезнь пришла с юга, пошла по торговым городкам, потом по селам, и более мелким деревням. Народ прыснул от торговых путей, которые, вместе с торговцами, что по ним ходили, и были переносчиками заразы. В разные стороны от Волхова, рек и речушек потянулись в безлюдные месте караваны беженцев. Нельзя сказать, что такое было в первый раз, но это поколение предыдущих эпидемий не застало. Свое дело сделали и несколько неурожайных лет, ослабевший от бескормицы народ умирал как мухи.
До их села зараза дошла по осени. Зараза была в виде такой же колонны беженцев, какой они пришли к нам. Отец Святослава их на порог не пустил, те прокричали про мор, и пошли дальше сами, или гибнуть от болезни, или на новое место становиться, где заразы нет. Но то ли кто-то таки от этих беженцев подцепил заразу, то ли на торговле вирус подхватили, но начались массовые заболевания. Отец Святослава крутился, как белка в колесе, и сам подхватил болезнь. Крепкий старик сгорал на глазах. Святослав похоронил жену, детей, семьи братьев в полном составе, остался только отец и Держислав. В городке был мор. Первыми гибли малые дети, старики, женщины...
Отец дал Святославу последний приказ, как единственному наследнику. Уходить на север. Там, где морозы сильнее, где мор не берет, идти до тех пор, пока не будет знак какой, чтобы встать там, и обосноваться. Деревню перед выходом сжечь. Мужик собрал всю свою волю в кулак, собрал всех выживших, их было сильно меньше половины поселка, с ними обложили дома и постройки сеном и дровами, и подожгли. Вслед уходящей колоне неслись крики сгорающих, но уже обреченных людей, которых болезнь не успела доконать, они оставались в домах, в горячке...
Колонна ушла на север в декабре, по устоявшемуся снегу. На Ладоге был шторм - ждать было нельзя, уходить на лодках опасно. Их тоже сожгли, как символ привнесенной заразы, отец Святослава так сказал, подозревал, наверно, как болезни распространяются. Шли долго, месяц. Колонна разделилась на две - в первой шли люди без признаков болезни, во второй - те, у кого были симптомы. Таких было десятка три, все они полегли по дороге. Тела с санями и лошадьми, у кого были, сжигали. Через неделю умерли все, кто заразился еще в деревне. Морозы не дали развиться болезни, остальных Святослав довел без потерь. Еще трое умерли во время грандиозной метели, ушли в лес и не вернулись, за дровами ходили. Их тела нашли через несколько дней, когда пурга прекратилась. Двинулись в путь, и наткнулись на хромую лосиху. Люди вымотаны, собирались впопыхах, а тут здоровый хромой лось. Такие обычно не живут, а эта знай себе ходит, как ни в чем не бывало, и людей не сильно-то боится. Святослав узрел в том знак. И повел людей по ее следам. Лучник их хотел было лосиху ту на мясо взять, да требы оставить богам, за знак. Но непонятный звук и упавший с дерева снег не дали ему нормально прицелиться. Потом был девичий крик, лосиха убежали, а по ее следам Святослав вывел народ свой к нашей крепости. Дальше я сам все знал...
Сидели, молчали вдвоем. Я примерял на себя, смог бы я так повести людей, после смерти Зоряны и детей? Смог бы так поджечь дома, с больными людьми, чтобы зараза дальше не шла? Даже думать о том не хочу. Святослав моих глазах поднялся очень сильно, своей железной волей вывел людей, да и потерял в походе мало. Потому и слушались его беспрекословно. Железный Мужик, настоящий, с большой буквы. А я его судить буду...
- Ты чего говорить сразу не стал, - я прервал наше молчание, - глядишь, и договорились бы о чем.
- Мои люди, я отвечаю, за жизнь их на себя ношу взял. Пока шли, стычки были, лихие люди, такие же как мы, от мора спасавшиеся, ото всех отбился. Не было нам нигде пристанища да подмоги. Крепость ваша, думал, зимняя, по весне уйдете, лодка опять же. А оно вишь как обернулось... - тихо в ответ ответил пленник.