Сергей Мосияш

ХАНСКИЙ ЯРЛЫК

Часть первая ИСТОКИ (1271 - 1286 годы)

1. ЗЛЕЕ ЗЛА

Большое горе обрушилось на великую княгиню Ксению Юрьевну — муж ее Ярослав Ярославич воротился из Орды не в седле позлащенном, а в гробу долбленом, повторив последний путь старшего брата своего Александра Невского, тоже умершего при возвращении из татар восемь лет назад лишь. • Злой рок висел над семьей великокняжеской, ведь и отец их Ярослав Всеволодович был погублен в Орде, испив чашу с ядом. А ведь все они ехали на честь туда. Нет, не напрасно восклицал южный летописец: «О, злее зла честь татарская!»

К отпеванию великого князя приехал в Тверь из Костромы младший брат его князь Василий Ярославич. Стоял в церкви рядом с княгиней Ксенией, не скрывая слез, срывавшихся с ресниц на бороду. С другой стороны от княгини стоял сын Ярослава от первой жены Святослав, слез не лил, но был хмур и задумчив. Смерть отца, внезапная и неожиданная, вышибла и его из седла. Заступать место его по молодости он не мог, не имел права, но и Тверь униженной по отношению к другим городам русским не хотел видеть.

Отпевал Ярослава Ярославича тверской епископ Симеон. Князь Василий незаметно поддерживал под локоть Ксению, так как была молодая вдова на сносях, тяжела. За те два дня, которые провела она у гроба, совсем исхудала и едва на ногах держалась. Ближняя боярыня Михеевна, пытавшаяся поддержать силы беременной княгини, приносила ей чего вкусненького, но Ксения Юрьевна ни к чему не притрагивалась.

— Да ты что ж, милая,— журила ее Михеевна,— Его уж не воротишь, Бог призвал. Ты о том подумай, кого во чреве носишь.

— Не могу, Михеевна. Прости. Душа не принимает.

Ксения Юрьевна едва ль не в два раза моложе мужа была, когда поженились они в Новгороде. Счастливо жили, грех жаловаться. Первый раз забеременела три года тому уж, хотела мужа сыном порадовать, ан нет, Бог дочку дал. Расстраивалась. Сам же Ярослав утешал ее:

— Ничего, милая, дочь тоже хорошо, стола просить не станет. Отец вон наш за голову хватался, когда один за одним парни являться стали: где ж, мол, я вам столов напасусь?

Оно и впрямь князю много сынов иметь и хлопотно и боязно. Пока под отцовым крылом, и дружны и нежны, а как разлетелись, жди беды. У Святослава Первого эвон всего трое было, а погиб отец — передрались, перебили друг дружку. Ярославу Всеволодовичу семерых родили жены, осчастливили, озадачили. Ну, Федор умер юным, а остальным шестерым достань-ка столы...

И если б не татары (хотя и грех говорить так), а поломал бы голову Ярослав Всеволодович. Пришел Батый, убил не только Юрия, брата его старшего, но и всех сыновей его. Став великим князем после ухода Орды, Ярослав каждому сыну своему по столу отвалил, правда, от тех городов стольных одни головешки и названия остались.

Тогда-то и досталась Тверь Ярославу Ярославичу, еще юному отроку. Василию, родившемуся уже после ухода татар, в 1241 году, Ярослав Кострому успел выделить.

Там вырос Василий, возмужал, женился. И все бы хорошо, да Бог детей не давал князю. А уж ныне ему тридцать — муж в годах. Оттого втайне и завидовал брату Ярославу, у которого сын рос и уж вторая жена дочь Ефросиньюшку родила и вот опять рожать готовится.

Может, оттого и приятно князю Василию поддерживать под руку невестку затяжелевшую, коль своя жена пустопорожняя сколь лет уж ходит. Бедная Ксения Юрьевна едва стоит, не желания, но чина ради, не столь епископа поющего молитвы слушает, сколь себя. Дите беспокойное ныне, ворочается так, что кажется, локотками готово чрево прорвать. Княгиня иной раз ладонью живот прижмет пугливо: «Ой, никак, парень будет, уж больно беспокоен. Ефросиньюшка тише была, и если ворочалась, то как-то нежнее, мягче. А этот...»

И вдруг сильная боль перепоясала княгиню, отдала в низ живота. «Господи! Началось!» — захолонуло сердце у Ксении, ноги ослабли. Если б не рука князя Василия, и упасть могла б.

Стоявшая за княгиней опытная Михеевна догадалась, бабьим чутьем дошла, взяла за рукав, потянула к себе, прошептала в ухо:

— А ну, девонька, айда отсель.

Никто не посмел осудить великую княгиню за уход из церкви, все понимали причину, сочувствовали, жалели.

Едва пришли в опочивальню, Михеевна тут же распорядилась баню топить, позвала бабку-повитуху.

— Давай-ка, старая, пособляй княгинюшке поскоре опростаться.

Однако «поскоре» не получилось. Успели и баню истопить, и перевести туда роженицу под вечер, а «опростанья» все не видно было. Меж приступами, когда боль отпускала княгиню, Михеевна ворчала:

— Эх, сколь говорено было: ешь, ешь. Не ела, силов не набралась, вот и надуться как следовать не можешь.

Все же к утру, когда и Михеевна и повитуха семью потами изошли, словно тоже рожали, наконец-то разродилась великая княгиня мальчиком. Мальчишка не орал, пищал как мышонок, видно, и он намаялся. Михеевна крестилась, бормотала, всхлипывая:

— Слава Богу, слава Богу.

Ксения Юрьевна не имела сил и этого сказать, и даже на радость ее уже не хватало, лежала пластом с полуприкрытыми глазами, измученная, до донышка выжатая.

Пока бабка перевязывала новорожденному пуповину, Михеевна умиротворенно поглаживала по плечу княгиню:

— Ну все, милая, все, родная, все ладом. Поспи, если сможешь.

Но, как выяснилось, не все «ладом» было. У роженицы не оказалось молока, и Михеевна, чуть не плача, причитала:

— Ведь говорила ж: исть надо. Не слушала. Что ж, дитю помирать теперь?

Надеялись, что, как подпустят мальчика к груди, так и прильет молоко. Не получилось. Мальчик хватал грудь, сосал жадно, ничего не получал, выплевывал, орал, сучил ножками.

— Что ж делать? Что ж делать? — беспокоилась и Ксения Юрьевна.

Молоко не прибывало. Наконец повитуха голос подала:

— Надысь Настасья, коровница, родила тоже парнишку, може, к ней отнести?

— Как отнести? — возмутилась Михеевна.— Малец княжич, а ты его в коровник? Да? Я счас,— И убежала.

Вскоре к княгине в опочивальню привели Настю — здоровенную бабу. Привела сама Михеевна.

— Вот наша ведерница,— сказала с порога.— А ну-к, Настя, бери княжича. Корми.

— Садись сюда,— указала княгиня на край своего ложа.

Настя умело подхватила ребенка, достала через ворот рубашки большую белую грудь, сунула сосок в ротик княжичу.

Тот клещом вцепился в нее, засосал быстро, жадно. Настя, улыбаясь, бормотала:

— Кушай, батюшка, кушай, Ярославич.

— Мишей назовем,— сказала княгиня, умиротворенно откидываясь на подушки.

Теперь ей можно было не опасаться за жизнь ребенка — нашлась кормилица. А княжич сосал жадно. Словно боясь потерять ее.

— Пожалуй, хватит для начала,— сказала погодя Михеевна.— А то объесся, срыгнет все.

Настя отобрала грудь, спрятала ее, положила ребенка рядом с княгиней. Спросила нерешительно:

— Ну, я пойду?..

— Иди. Спаси тебя Бог.

После ухода кормилицы Ксения Юрьевна, любуясь ребенком, сказала:

— Какой он красный.

— Небось покраснеешь,— заметила Михеевна,— едва не сутки выбирался на волю. Думаешь, только ты тужилась. Ему тоже досталось. Как с кормилицей будем? Куда ее?

— Да, может, у меня еще появится молоко.

— Вряд ли. А если и появится, нельзя его подпускать. Он уж Настиного вкусил. Твоего может и не схотеть. Да и вредны для него эти перемены, кабы худа не было. Придется Настю пристегивать. Как решим? Ей отдадим княжича или еще как?

— Нет-нет,— возразила Ксения Юрьевна,— Я хочу, чтоб он рядом был.

— Выходит, и Настю переселять сюда из коровника?

— Ну а что ж делать?

— Беспокойство тебе будет, княгинюшка. Она со своим сосунком явится, в два-то голосища взревут.

— Тогда поселите ее в соседней горнице.

— Там княжна Ефросинья с няней.