2 февраля, в день Канделярии 23, отряд погрузился на бригантину и каноэ. С собой мы захватили всю пищу, которую можно было найти в селении, и кое-что из домашней утвари индейцев. Они уступили нам свое имущество без звука: настолько были рады нашему отплытию. Да и солдаты не сожалели, покидая селение: месячный отдых на суше сгладил воспоминания о тяготах пути. К тому же за день до отплытия бискаец Перучо увидел вещий сон: ему приснилось огромное озеро, в водах которого отражались золоченые крыши дворцов. Перучо рассказал нам, что явственно слышал женский голос, говоривший ему о близости Эльдорадо. Голос посоветовал скорее отправляться в путь, ибо до страны Эльдорадо осталось всего лишь десять дней пути. Солдаты рассказывали друг другу сон бискайца, добавляли новые подробности и буквально рвались в дорогу. Я не слишком полагался на слова болтливого Перучо, и все же мне очень хотелось верить ему.
Снова ударили весла по желтым водам реки, снова потянулся мимо запутавшийся в зеленой пряже размытый берег. На десятый день пути мы увидели, что Напо сливается с могучей бурной рекой. Она стремительно несла десятки огромных стволов, бурные водовороты играли ими, как соломинками. Беспощадное течение подхватило бригантину, закружило ее и понесло на восток…
Это случилось 12 февраля 1542 года. Никто из нас не подозревал тогда, что в этот день мы открыли Великую реку Амазонок.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГАРСИЯ ПОКАЗЫВАЕТ ЗУБЫ
О том, что патер 24 Гаспар де Карвахаль ведет подробный дневник нашего похода, я узнал лишь в последний день пребывания отряда в селении Гвоздей. До сих пор я старался по мере сил беспристрастно и точно излагать ход событий, ибо я не вполне убежден, вел ли преподобный отец свои записи раньше, до того, как мы покинули жилища «большеухих». Но я суверенностью могу утверждать, что все, происшедшее с нами позднее 2 февраля, патер Карвахаль запечатлел в своем дневнике. Так что теперь я с облегчением могу снять с себя бремя хронологически точного летописца и буду излагать лишь то, что касалось непосредственно меня и моих товарищей по оружию. Если мне удастся сделать это, я буду вполне удовлетворен.
Итак, водовороты неведомой реки закружили нашу хрупкую бригантину, бросив нас навстречу смертельной опасности, но счастье и здесь улыбнулось нам: мощное течение выхватило «Сан-Педро» из скопища омутов и понесло судно на восток, вдоль необитаемых берегов, мимо погруженных в воду лесов - туда, где лежала земля наших грез, - Эльдорадо.
Эльдорадо, где ты, Эльдорадо?.. Дни сменялись днями, дождливыми и знойными, пасмурными и безоблачными, но не было конца нашему плаванию по Великой реке. Вот уже миновало три месяца с тех пор, как мы вошли в ее полноводное русло, а заветные берега Золотой страны оставались для нас все такой же зыбкой мечтой, туманной легендой, как и раньше. За это время мы чуть было не потеряли свои каноэ, двое суток плутавшие среди островов, много раз встречали индейцев, с которыми капитану удавалось завязать дружественные отношения и, наконец, несколько недель прожили в селении Апариана, где построили большую и достаточно крепкую для продолжения плавания бригантину, названную «Викторией». Там же мы привели в порядок и меньшее судно - проконопатили и заново прошпаклевали его днище и борта удивительной смолой, что приносили нам из лесу индейцы. Смолу они добывали, делая надрезы на некоторых породах деревьев и собирая стекающий сок, который на воздухе постепенно темнеет и затвердевает. У жителей Апарианы я видел замечательные факелы, могущие гореть целые сутки благодаря этой смоле 25. Но больше всего меня поразили легкие неразбивающиеся сосуды из индейской смолы. Чтобы сделать такой сосуд - бутылку или кувшин, достаточно обмазать глиняную форму смолой, а затем, когда последняя затвердеет, разбить форму и выбросить осколки глины. Удобней бутылок я не знаю.
Однако не о чудной смоле, конечно же, намерен я рассказать. Не она была главным открытием, которое я сделал для себя за эти дни. Более важным кажется мне рассказ о людях, меня окружавших. И прежде всего я хочу говорить о нашем капитане - о великолепном сеньоре Франсиско де Орельяне.
Год назад увидел я впервые одноглазого конкистадора, а увидев, всем сердцем понял, что этот человек стоит на голову выше любого из нас. Долгие недели и месяцы я шел с ним бок о бок в трудном походе, делил с ним тяготы и лишения и не переставал восхищаться мужеством его характера, глубиной и тонкостью ума, несгибаемой твердостью воли. Он был приветлив и весел, когда другие с тоской готовились к смерти, он умел найти ключик к самым загрубевшим и заскорузлым солдатским сердцам, он мог не спать и не есть по нескольку суток, оставаясь бодрым, стойким, сильным. Орельяна был для меня олицетворением лучших черт испанского дворянина - храброго и религиозного, честного и гуманного. Я мог без колебаний отдать за него жизнь и пронзил бы мечом каждого, кто посмел бы бросить тень на его славное имя. Я обожал своего капитана, я поклонялся ему и свято верил в правдивость и благородство каждого его слова. Так было во время похода через горы. Так было, когда мы продирались сквозь буйные заросли. Так было и в начале нашего плавания по Напо.
Вот отчего столь мучительно я переживал, когда стал свидетелем дешевого обмана, к которому прибегнул Орельяна во время происходившей без переводчика церемонии «ввода во владение» селения Гвоздей. А потом - подслушанный мною разговор капитана с Гарсией… Постыдная уловка, что обеспечила сеньору Орельяне оправдание перед королевским судом, но заживо хоронила оставшихся в зеленых дебрях товарищей. Я знал, что капитан презирает и не любит Гарсию - но ведь тогда воспользовался он именно его услугами: он знал, что Скелет более подл, чем другие.
Много раз я слышал от сеньора Франсиско искренние и высокопарные рассуждения о чистоте веры, о священной ненависти к язычеству. Однако при встрече с индейцами Апарианы, которые поклоняются «чисэ», солнцу, он не постыдился объявить себя и всех нас детьми языческого божества, после чего доверчивые дикари стали поклоняться нам. А на другой день Орельяна «принял во владение» Апариану - и снова обманул туземцев, ибо они не могли понимать произносимых им по-испански речей о христианстве, о низвержении идолов, о покровительстве и гневе короля Карлоса, нашего государя. И большой крест, водруженный на площади, был таким же надувательством, потому что никто из индейцев так и не узнал, что означает христианский крест. Недаром вокруг него, разряженные и размалеванные, они плясали по вечерам.
Хитрость, ложь, обман… Никогда раньше не мог я подозревать Орельяну в таких пороках. Смущенный до глубины души, я уже не мог смотреть на него прежними глазами. Я исповедался в своих сомнениях патеру Карвахалю.
- Сын мой, - сказал преподобный отец. - Бывают святая ложь и богоугодный обман. Сеньор Франсиско верно служит христианскому королю, и бог простит ему и хитрость, и вынужденное лукавство. Выбрось дурные мысли из головы и помни, что ложь христианина лучше и чище всякой языческой правды…
Но меня не утешили его ласковые нравоучения. Червь сомнения по-прежнему грыз меня.
Тогда я поделился своими мыслями с Хуаном. Тот пришел в ярость.
- Так вот до чего довело тебя якшанье с дикарями! - в бешенстве крикнул он. - Сегодня ты осуждаешь капитана, завтра - проклянешь короля, а послезавтра - отречешься от бога, да? Стыдно, Блас де Медина, стыдно!..
Однако заметив мое искреннее огорчение, смягчился :
- Не размышлять, а верить, не вздыхать, а сражаться должен истинный конкистадор, - сдвинув тонкие брови, убежденно сказал Хуан. - Святой Яго, наш покровитель, руководит поступками капитана, Блас….
Он закрыл глаза, истово перекрестился и зашептал молитву. В последнее время Хуан де Аревало становился все более религиозен.