Все это продолжалось довольно долго, казалось, время замерло, а пространство сжалось до размеров этой маленькой ветхой избушки. И не осталось ничего, лишь старая колдунья да мерцающая свеча. Огонек стал сжиматься, быстро угасать, превращаясь в еле заметную тлеющую искру. И вдруг полыхнул гигантским огненным шаром, заполнив собой все свободное пространство, но сразу упал, затеплился ровно и сильно. Власьевна с опаленными бровями и розовым помолодевшим лицом резко обернулась к гостям. Куда-то исчезла безобразная бородавка с торчащим пучком черных волос, губы налились, щеки разрумянились. Глаза сверкали яростью и беспокойством.

– Ну что, касатушка? – она прямо и долго смотрела, будто прожигая глаза Светланы. – Может, и я через тебя спасусь? И Васеньке место в небесных чертогах отыщется?

– Бабушка! Неужели поможешь? – она радостно бросилась обнимать старушку, с удивлением чувствуя, что сжимает в объятиях не иссохшую закостенелую мумию, а вполне гибкое и упругое тело.

– Рано радоваться! Бойня нешуточная будет! Выдержишь, дева невинная? Ведь на погибель идешь. Кого ты встретила сегодня?

– Монаха одного знакомого, – смутилась Светлана. – Ой, а вы откуда…

– Монаха… – пробурчала Власьевна. Ты помни, встречу-то, – добавила загадочно. И тут же, не давая опомниться, заявила:

– Дорого это обойдется! Сто тысяч рублей сейчас, и еще пятьдесят после того, как цветок сорвешь. Помни – ты не можешь ошибиться. Я помогу, но все будет зависеть от тебя одной. И моя судьба в твоих руках!.. – опять таинственно добавила она.

– А почему так дорого, бабушка? – это спросила Лариса. Деньги для деревни были огромными. – Зачем вам столько?

– А это не мне нужно. Я и так свой век доживу, а на похороны у меня давно припасено. Это ей нужно, – она кивнула на Светлану. – И тебе, кстати, – произнесла непонятно. – Деньги – это жертва! Бескровная жертва. Что ты в чародействе на алтарь положить сможешь? Душу свою грешную или плоть никому не нужную? А то, может, чувство сердечное в залог оставишь? Иль агнца-младенца, кровиночку единоутробную? Если нет денег, то только так в ведовских делах чего-то для себя добиться можно.

– Ничего, бабушка, у меня есть сто тысяч. Мы ведь в Крым собирались, – она достала из сумочки пачку банкнот. – И дома еще тридцать осталось. Не знаю, где остальные взять…

– Найдешь! – заявила Власьевна, пряча деньги куда-то под юбку. – Родственники помогут, – кивнула в сторону Ларисы.

– Поможем, – та виновато опустила глаза. – Лишь бы все получилось.

– А это ты у племянницы спрашивай. Сейчас домой иди. Завтра вечером она с Васькой в лес пойдет. А все это время здесь будет. На улицу выходить нельзя. Послезавтра, как солнце сядет, сюда беги. Заберешь ее.

– А как же Даша? Как она без меня будет? – Светлана не ожидала такого поворота.

– Не знаю! – отрезала старуха. – Но никуда тебя не отпущу!

– Да не волнуйся, Света! Я найду, что сказать, – Лариса поднялась и подошла, обняла племянницу. – Ты себя береги! Про Вадима и ребенка думай. Я приду за тобой.

Светлана тихо заплакала. Казалось, будто что-то последнее родное и близкое уходит навсегда из ее жизни. Не остается никого рядом, лишь старая бабка да странный немой и скособоченный Василий, внимательно наблюдающий за их прощанием. Сможет ли она когда-нибудь увидеть свою дочь, мужа, родителей? Сможет ли вернуться домой? Черная тоска, глубокая внутренняя тревога и острая горестная печаль вдруг нахлынули разом. Она не выдержала, заревела в голос. Закрыла лицо руками, опустилась на стул.

– Ну все, иди уже, – бабка бесцеремонно вытолкала Ларису за дверь. – Васька, собаку привяжи!

Глава 9

Светлана сидела за столом и мелкими глотками прихлебывала крепкий ароматный чай. На душу легла черная неодолимая тягость, она понимала, что делая такой выбор, не остается пути назад. Счастливая беззаботная жизнь виднелась далеко в прошлом. Будущее смотрело в глаза тревожной неизвестностью и гнетущими сомнениями. Она не верила в себя, остро чувствовала внутреннее бессилие перед начертанной судьбой. Хотелось зарыться лицом в подушку и рыдать от разъедающего сердце отчаяния. Забрать Дашу и бежать отсюда прочь.

В памяти возник образ ее загорелого, мужественного, полного сил мужа. Тот миг встречи из дальнего похода, блеск орденов и радостные лица моряков. Их жаркие объятия, сияющий полет ярких воздушных шаров, украшенные флагами корабли на рейде…

И все сменилось видением белой больничной палаты. Вадим в бессознательном состоянии с капельницами и кислородной маской. Мерцающие приборы, писк многочисленных датчиков, медсестра в стерильном, застегнутом наглухо халате и неразговорчивые, разводящие руками врачи-профессора. Наталья Леонидовна, сокрушенная горем, совершенно разбитая трагедией и непонятно как державшаяся на ногах. Даша, замкнувшаяся, будто повзрослевшая, со скорбными детскими глазами.

Горький ком застрял в горле. Слезы капали в чашку, смешиваясь с кружащимися чаинками. Постепенно проходила слабость, душистый мятный чай ощутимо приносил успокоение. Власьевна убирала со стола, подкидывала поленья в печь, часто взглядывая на нее, видно оценивая состояние.

– Жарко как, бабушка! Куда вы так натопили?

– Еще жарче будет! Сейчас мыть тебя стану, телу очищение делать.

Вошел с улицы Василий. Замычал что-то, показывая руками вверх. Бабка выглянула в окно. В чистом ночном небе пугая своими размерами, застыла огромная кроваво-красная луна. Блеск звезд померк на фоне столь необычного явления. Тишина и покой укрывали землю и оттого близкий лес, камыши на берегу пруда казались волшебными, скорыми и зловещими предвестниками бесовского праздника Купала. Власьевна долго смотрела на расстилающуюся панораму. Наконец резко повернулась, задернула занавески:

– Чего ты всполошился? К дождю это. Завтра ливень и гроза будет. Принеси еще два ведра воды, да дров захвати. И спать иди.

Василий замотал головой, вышел. Принес, что велено и отправился на другую половину дома. Бабка поставила ведра на печь, вытащила из чулана жестяное корыто.

– Раздевайся! – приказала Светлане. – Одежду сюда положи, она тебе не понадобится.

Девушка сняла нарядное платье, нижнее белье, аккуратно сложила в стопку. Опустилась на табурет, робко прикрываясь руками.

– Справная молодица! Жизненного, женского много в тебе. Дети добрые, здоровые будут. Только дух свой крепить надо! – Власьевна со всех сторон осмотрела ее. – Меня не стесняйся, голубица. Подними руки! – ведунья трогала грудь. – Только на одного молока хватит. Следующего уже не выкормишь, знай! Другая мамка нужна будет.

Светлана молчала, смущенная бабкиной бесцеремонностью. Но не было стыда, стеснения. Она понимала важность момента и во всем подчинялась строгой старухе. Та подошла сзади, вытащила заколки и шпильки. Густые темные волосы волной рассыпались по плечам. Власьевна старинным черепаховым гребнем стала медленно и осторожно расчесывать длинные вьющиеся пряди, произнося скороговоркой непонятные приворотные слова. Голос срывался в еле слышный шепот, затем повышался до обычной громкости. Потом опять переходил в странное бесконечное шипение. Волосы под гребнем искрились фиолетовыми змеями, тихонько трещали, сверкая статическим электричеством. У Светланы закрывались глаза, блаженное состояние охватывало размякшее тело, кружило и дурманило голову. Забывалось обо всем плохом, трудном. Мысли растворялись, пульсируя в унисон с колдовскими речениями. Уносились вдаль проблемы и житейская суета, наступал долгожданный покой. Одинокие искрящиеся импульсы возникали в мозгу и тут же исчезали, затухая угасающим эхом. Состояние приятного забытья и томной неподвижности зачаровывало сознание, усмиряя стук пылающего сердца. Ощущение сладостной неги заполняло плоть, а внизу живота, там, где зарождалась новая жизнь, отзывалась трепещущим биением крохотная живая сущность. Это было настолько необычным, особенным и нежным, что хотелось навсегда сберечь такое желанное чувство соединения матери и ребенка. Ничего подобного при беременности Дашей она не испытывала. Из забытья вывел скрипучий голос Власьевны: