Однако Тимару и в эту ночь не суждено было отдохнуть. На барке царила мертвая тишина. Казалось, она стоит на якоре, и только волна, плещущая о борт, нарушала молчание ночи. Сквозь эту тишину Тимар вдруг услышал какую-то возню за стеной. Через тонкую перегородку до него донеслись странные звуки. Сперва они напоминали звон монет, потом — хлопанье вытаскиваемой пробки, всплеск ладоней, постукивание ложки о стакан и, наконец, бульканье воды в тазу. В довершение всего послышался глубокий вздох и восточное восклицание: «О аллах!»

В перегородку тихо постучали.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне, сударь, — послышался голос Эфтима.

Быстро одевшись, Тимар поспешил на зов.

В соседней каюте стояли две койки, разделенные столиком. Одна была отгорожена занавесом, на другой лежал Эфтим. На столике стояла какая-то шкатулка и два флакона.

— Что прикажете, сударь? — спросил Тимар.

— Я не приказываю, я прошу.

— Какая-нибудь беда?

— Сейчас все кончится. Я умираю, друг мой. Я сам это сделал. Принял яд. Не вздумай поднять шум. Садись рядом и выслушай меня до конца. Тимея проснется не скоро: я напоил ее маковым отваром, чтобы она крепче спала. Ей сейчас ни к чему бодрствовать. Не перебивай меня. Мне уже не помогут твои уговоры. Пойми, я должен сказать тебе очень многое. У меня мало времени — яд очень сильный. Нет, нет, не пытайся помочь мне. Видишь, в моей руке противоядие. Стоит мне захотеть, и я снова буду жить. Но я не хочу и думаю, что прав. Садись и слушай внимательно.

Меня зовут не Эфтим Трикалис, я — Али Чорбаджи, бывший правитель Кандии, а в последнее время — казначей Стамбула. Ты знаешь, что сейчас происходит в Турции? Султан вводит новшества, и против него восстают мусульманские священники, местные шейхи и предводители племен. В такое смутное время жизнь человеческая ценится дешево. Султан со своими приверженцами убивает тех, кто не согласен с ним, шейхи поджигают дома сторонников султанской власти, и нет в стране покоя. Стамбульский наместник приказал удавить более шестисот знатных людей в столице, а потом его собственный раб совершил на него покушение в мечети. Дервиш Шейх напал на самого султана и грозил его убить. За каждое новшество султана люди платят кровью. Появление в Босфоре первого английского парохода обошлось турецким рыбакам в двести отрубленных голов. Когда султан посетил Адрианополь, двадцать шесть знатнейших мужей города были арестованы, из них двадцать казнены, а шестеро подверглись пыткам, дав ужасные показания на своих единоверцев. Убили доносчиков и стали преследовать тех, на кого они донесли. Министры, паши, высшие офицеры, священники — все подверглись страшной каре. Взятые под подозрение люди исчезали без вести. Личного секретаря султана эфенди Вадифата направили в Сирию, но по дороге его нагнали и растерзали убийцы. Адрианопольский правитель Эмин-паша пригласил к себе на обед Петрев-пашу и, когда на десерт подали черный кофе, объявил ему, что по приказанию султана тот должен принять яд. Петрев-паша попросил лишь об одном одолжении: размешать в кофе яд, который он принес с собой, — он действует мгновенно. Воздав хвалу султану, совершив омовение, он умер, вознеся молитву аллаху. С тех пор все знатные турки носят с собой в перстне яд, готовые в любую минуту прибегнуть к нему.

Я вовремя узнал, что черед скоро дойдет до меня.

Я не участвовал в заговоре, но у меня были две причины опасаться наихудшего: мое богатство и моя дочь. Деньги нужны были султанской казне, а моя дочь — султанскому сералю.

Умереть — дело нехитрое, я был готов принять смерть, но я не мог допустить, чтобы дочь моя была заточена в сераль или сделалась нищей.

И тогда я решил обмануть своих врагов и бежать из страны со своей дочерью и своим богатством.

Морем бежать было опасно, меня бы в момент догнали на быстроходном корабле. Тогда я раздобыл себе венгерский паспорт на имя греческого купца, сбрил бороду и, запутав следы, добрался до Галаца. Оттуда путь по суше был закрыт. Я зафрахтовал это судно и, закупив пшеницу, увез с собою то, что смог. Когда я узнал имя владельца барки, то очень обрадовался. Атанас Бразович — мой дальний родственник. Мать Тимеи была гречанка из семьи Бразовичей. Атанас многим обязан мне, и теперь я попрошу его отплатить добром за добро. Аллах велик и всемогущ! Никому не избежать своей судьбы. От твоих глаз, видимо, не укрылось, что я беглец, но ты не мог догадаться, злодей я или политический преступник. Честно выполняя свой долг, ты невольно помог моему бегству. Чудом проскочили мы через Железные ворота, спаслись от турецкой галеры, ловко миновали оршовский карантин, и когда, казалось бы, все главные опасности остались позади, я споткнулся на маленьком бугорке.

Человек, выследивший вчера нас на острове, — турецкий шпион. Мы узнали друг друга. Никто, кроме него, не мог бы напасть на мой след. Он ускользнул от меня, и в Панчове теперь мне наверняка уже готовят встречу. Не перебивай, я знаю, что ты хочешь возразить, — мы, мол, на венгерской земле, а здешнее правительство не выдает политических беженцев. Да, это так. Но дело в том, что меня потребуют выдать просто как вора. Это, конечно, ложь. Я везу с собой лишь то, что принадлежало мне. Если султан захотел бы взыскать с меня контрибуцию — пусть бы взял мои двадцать семь домов в Галате! Но им этого мало. Они заявят, будто я похитил все сокровища казны, что я вор. Австрия обычно выдает таких беглых преступников Турции, особенно если на их след наткнется турецкий лазутчик. Этот человек узнал меня — и моя судьба предрешена.

Пожелтевший лоб Али покрылся крупными бисеринками холодного пота. Лицо его становилось восковым.

— Мне еще многое надо сказать тебе, а говорить уже трудно. Дай мне глоток воды!

Так вот, мне уже не спастись, но, умерев, я хочу спасти дочь и ее достояние. Так повелел мне аллах, да никто не избежит воли его!

Поклянись же верой своей исполнить все, что я тебе завещаю.

Во-первых, ты похоронишь меня не на берегу, — мусульманину не подобает быть захороненным по христианскому обряду. Ты зашьешь меня в брезент, по морскому обычаю, привяжешь камни к ногам и голове и спустишь на дно, где Дунай поглубже. Заклинаю тебя, сын мой, сделай так.

Судно ты поведешь в Комаром. И позаботишься о Тимее.

В этой шкатулке — все мои наличные деньги — тысяча золотых. Остальное мое богатство — в мешках с пшеницей. Я оставил письмо-завещание, на, возьми его, спрячь. В нем я подтверждаю, что, во-первых, умер естественной смертью от дизентерии. Во-вторых, что все мое состояние выражается в одной тысяче золотых. Это, чтобы тебя никто не мог обвинить в преднамеренном убийстве с целью грабежа.

Тебе я ничего не обещаю, никакой награды. Ты поступаешь по велению своего сердца, а за это награждает всемогущий. Лучшего должника на земле ты не сыщешь. Ты доставишь Тимею к Атанасу Бразовичу и попросишь от моего имени, чтобы он приютил ее как приемную дочь. У него тоже есть дочка, пусть Тимея станет ей сестрою. Передай ему деньги, пусть положит их на имя моей дочери. Ему же передай и весь груз на корабле и скажи, чтобы он обязательно лично наблюдал за разгрузкой: я везу чистую пшеницу и не хочу, чтобы мешки подменили, — понимаешь? — чтобы не подменили мешки…

Умирающий взглянул на Тимара горящими глазами: видно было, что он, превозмогая агонию, хочет что-то досказать.

— Потому что…

Он снова замолчал.

— Я что-то сказал? Я что-то хотел сказать, но разум помутился. Почему ночь такая багровая?.. Красный полумесяц на небе… Да-да… Запомни… Красный полумесяц…

Протяжный стон раздался за занавесью, где спала Тимея, и этот стон заставил Эфтима снова собраться с мыслями. Он тревожно приподнялся с койки, трясущимися руками стал что-то искать под подушкой, глаза его вылезли из орбит и остекленели.

— Ах, чуть не забыл! Тимея! Ведь я дал ей сильное снотворное: если не разбудить ее вовремя, она может заснуть навеки. В этом флаконе — противоядие. Когда я умру, возьми его и сильно натри им лоб Тимее, виски и под сердцем, — пока она не проснется. О аллах! Я чуть не взял с собой дочь! Нет, я не хочу этого. Она должна жить. Дай слово и поклянись, что ты вернешь Тимею к жизни, не допустишь, чтобы она заснула навеки.