И несчастный потомок в какой-то момент, вероятно, примет то же решение. Родит ребёнка, то есть уже внука того первого мерзавца, не решив при этом ни одной из терзавших его проблем. И таким образом кумулятивная сумма страдания множится в геометрической прогрессии с приростом населения и с увеличением продолжительности жизни.
Наша несчастная планета тонет, захлёбываясь в боли и ужасе. Задыхается в немых мольбах об избавлении. И при этом некоторым особо одарённым индивидуумам удаётся настолько себя обманывать, что им кажется, будто они творят благодеяние… ДАРУЮТ ЖИЗНЬ!!!
Мы зажмуриваемся и улыбаемся. Мы говорим: дети – это счастье. Дети – цветы жизни. Мы умиляемся и поздравляем друг друга с явлением на свет нового, заведомо обречённого существа. А какое право мы имеем за них решать – быть им цветами или нет? Кто сказал, что за сомнительное удовольствие стать счастьем чьей-то жизни они готовы расплачиваться грядущим страданием? С чего вы это взяли, если сами не справились?! Если не нашли внутри достаточно оправданий для собственного бытия, и вам пришлось… Да, я настаиваю, пришлось! Вам пришлось рожать, чтобы свалить на них это бремя и взамен черпать силы и смысл жить дальше.
Возможно, родителям казалось, что они производят потомство от избытка счастья и любви?! Чёрта с два! Всё это ложь! Во-первых, не стоит путать гормональную эйфорию юношеской влюблённости и сексуального влечения со счастьем. А во-вторых, большинство людей становятся родителями в довольно раннем возрасте, ещё мало что осмыслив, а потом уже не до того. В этом-то, в сущности, и дело. Так механизм и работает. Ибо нефиг, меньше знаешь – крепче спишь. К чему шевелить мозгами? Айда плодиться!
Это не сознательное решение, а животный и стадный инстинкт, слепое следование социальным нормативам. Целостному человеку нет нужды перекладывать ответственность на других, чтобы найти оправдание собственному существованию. Но к чему брать на себя непосильный труд, когда так удобно спрятаться за лицемерной ширмой общественной нравственности?
И ещё раз: кто сказал, что дети хотят быть цветами жизни? Готовы ли они ценой своих страданий скрасить старость дедушек и бабушек и унавозить останками почву для будущих поколений? Ведь их родители не готовы! И вы не готовы! Мы все не готовы! Просто у нас уже нет выбора…
Помимо того, дети – идеальная отмазка для заурядного индивидуума. Помогает создать иллюзию, что ты что-то сделал и чего-то стоишь. Кем бы ты ни был, пусть самым последним ничтожеством, а произвёл потомство и опля – ты отец или мать. Звучит весомо и позволяет отгородиться от собственной никчёмности. Тебе причитаются хвала, почёт и уважение, да и перед собой легче оправдаться. И потом, оглядываясь назад, можно говорить, что делал всё ради детей, жертвовал карьерой, стремлениями, творческими или душевными порывами, которых, возможно, и в помине не было…
В общем, дети крайне удобны во многих отношениях, не говоря уж о своекорыстном соображении заблаговременно заручиться опорой в старости, низводящем потомство до уровня тягловой скотины. Но это уже столь невообразимая степень эгоизма, что кружится голова от колоссальной высоты кургана истлевших костей, уходящего фундаментом во мглу истории.
Вдумайтесь: сколько кругом людишек, кроме этого папства и мамства, ничего из себя не представляющих! А мы гладим их по головке и приговариваем: молодцы, не из вас, так хоть из ваших детей что-то выйдет…
И снова эта извечная убаюкивающая иллюзия счастливого будущего…
На самом деле, избежать этой доли невероятно сложно. Это ловушка. Мы назвали её – «инстинкт продолжения рода» и сняли с себя ответственность. Инстинкт – и мы не при чём. А по сути, это слабоволие.
Сложно остаться чистым. Одного осознания мало. Это, действительно, ловушка, и прехитро сконструированная. Человек с годами становится более и более одинок. И на горизонте всё явственней маячит финишная прямая. «А что может быть хуже смерти? Одинокая смерть!» – кричат ему отовсюду.
Кроме того, если не рожать – на тебя начинает давить социум, друзья и родители, которые так хотят внуков. Человечество со всей многовековой историей, культурой и ценностями смотрит с укором и вопрошает: «Как же так?! Почему ты не произвёл потомства?!» И нет тут ничего странного, ведь адепты моей точки зрения вымирают в первом поколении. Осознал, не продолжил род и всё, твоя точка зрения гордо умерла вместе с тобой.
А выживают малодушные подлецы с гнусной идеологией, из которой, как лопухи из навоза, эти ценности и произрастают. Они смотрят с укором и говорят: «Как же так!» И может показаться, что они правы. Но на самом деле все неосознанно хотят перемазаться кровью и страданием будущих поколений и забыться… забыться… забыться…
Они не просто хотят, им жизненно необходимо, чтобы ты тоже поскорее перемазался кровью и не совал им в рожи оскорбительные обвинения.
А дилемма донельзя проста: надо выбрать между своим страданием и страданием другого.
И мне кажется, что в свете всеобщего безумия – малодушного, чудовищного предательства собственных детей и заклания будущих внуков и правнуков – гораздо честнее глушить страх спиртом и наркотой. И следующий стакан я выпью за вас – бездетных наркоманов и алкоголиков! Хочется верить, что мне хватит воли достойно умереть рядом с вами. Всеми забытым и заброшенным, во мраке и холоде одиночества. Изуродованным морально и физически, но хоть немного чистым душой.
* * *
Ещё по стаканчику? Стопроцентная гарантия! Два глотка и сутки счастливого анабиоза! Ваше здоровье, дорогие мои! И долгих лет жизни!
* * *
Три недели ухнули в никуда. Днём я работал в тупом остервенении, потом приезжал в тот же мотель, пил, курил и валился в постель. Ночевать у друзей я прекратил. Пропало всякое желание видеть, а тем более слышать кого бы то ни было. Не хотелось, чтобы кто-то жалел, утешал или отвлекал меня от погружения в объятия депрессии.
Вечера я гробил в ближайшем пабе. Садился в дальнем краю стойки, и бармен без лишних разговоров приносил мне стакан. Он хваткий малый и сразу усёк, что меня лучше не трогать. На выходные я возвращался домой. Задраивал окна, чтоб солнечный свет не резал воспалённые глаза, и закидывался кислотой. А на отходняках – валиум и четыре банки пива, и ещё таблетку, чтобы поскорее забыться и уснуть.
* * *
Алекс трижды назвал меня «папа».
Мысль останавливается на этой фразе. Это настолько больше того, что умещается в сознании и дано выразить словами, что мне нечего добавить.
– Папа, – говорит Алекс, беря меня за руку.
– Папа…
– Папа…
* * *
Маэстро, ещё стакан! Я СКАЗАЛ ЕЩЁ!!!
* * *
Я переел трипов[4]. Меня плющит. Не спится. За окнами раскисла сизая муть. Светает. Только в такое время, пока солнце ещё не встало, пока не навалился изнуряющий зной и обыватели ещё не выползли из своих логовищ, я отваживаюсь выбраться наружу.
Выхожу, раскуриваю косяк и понуро плетусь куда глаза глядят. Странный монотонный стук привлекает внимание. Останавливаюсь. Передо мной деревянный столб телекоммуникаций. Для устойчивости он привязан тросом. Неясно, как этот архаичный объект пережил эпоху модернизации. Чтобы металл не перетирал древесину, под петлю троса хозяйственной рукой подложен кусок жести.
На узле, скрепляющем петлю, сидит дятел. И долбит. Его голова как раз напротив жестяной заплатки. Чувствуется, что устроился он всерьёз и надолго. Это зрелище завораживает меня. Дятел остановил свой выбор не на одном из вязов, растущих вдоль улицы, или хотя бы на другой точке опорного столба. Нет, он облюбовал именно самый центр металлической поверхности.
– Траа-та-та… Траа-та-та… Траа-та-та…
Размеренно, методично, с неубывающим воодушевлением.
– Траа-та-та…
И так битый час. Он колотит, а я смотрю.
– Траа-та-та…
Вот кто отлично усвоил метафорический смысл образа Сизифа. Воистину, успех есть переход от неудачи к неудаче со всевозрастающим энтузиазмом, как говаривал товарищ Черчилль.
Проходят люди, задирают головы, дивятся на дятла, потом на меня, недоумённо пожимают плечами и идут дальше. А я залип. Сижу в оцепенении и гляжу.
– Траа-та-та…
От долгого смотрения вверх немеет шея, а ему хоть бы хны – он невозмутимо продолжает свой труд.
– Траа-та-та…
Спустя некоторое время перемещаюсь на соседний пригорок. Боясь надолго терять дятла из поля зрения, очередной косяк скручиваю на ощупь.
Это же я. Я! Только я способен отыскать в современном мегаполисе чудом уцелевший деревянный столб. Только я мог удумать основательно засесть напротив жестяной заплатки. И долбить. Долбить. Годами. Несмотря ни на что – ни на здравый смысл, ни на боль в распухшем клюве. И окружающим всё понятно. Они даже будут делать робкие попытки вразумить меня. Куда там! Я буду колотить, пока не рухну вниз в полном изнеможении. Но песнь мою не задушишь, не убьёшь! Я отлежусь и полезу долбить дальше.
Сколько таких столбов в моей жизни… Тьма-тьмущая. Дремучие леса. И каков результат? Да, конечно, я неизменно доказываю, что у меня отменный клюв, упорство и целеустремлённость. А что в остатке?
– Траа-та-та…
Куда ведёт мой путь? К чему я прилагаю целеустремлённость? Каков смысл моих колоссальных усилий?
– Траа-та-та…
В остатке – боль и эмоциональное похмелье от доведённой до маразма, наивной мечты. Одиночество, сублимируемое в пустые металлические звуки. Разочарование, стыд и самобичевание.
– Траа-та-та…
И потом скитания, омерзительная жалость к себе и в итоге новый столб и новая жестяная поверхность.
– Траа… та… та…
* * *
Маэстро, до краёв!.. Не то расплескаю!
* * *
Вера – это то, что сейчас нужно. Вера – идеальная секс-игрушка, созданная и отточенная под меня. Она истошно кончает от любого моего проявления. От прикосновения, от звука моего голоса и даже от того, как я испражняюсь.