— Гвен…

— А потом эта фотка…. У тебя из уха шла кровь! — закричала я.

Он поймал меня в свои объятия и крепко прижал к себе, прошептав:

— Детка.

Я уперлась руками ему в грудь, пока он гладил меня по спине.

— Мне стоило выбрать — ты или моя сестра. Знаешь, что происходит с твоей головой, когда ты пытаешься принять такое решение?

— Все хорошо, Душистый горошек, я понимаю, — нежно сказал он.

— Да, Кейб, — я взглянула ему в глаза, — тебе никогда не приходилось проходить через такое. Знаешь, с чем я столкнулась сегодня. Знаешь? — Я видела, как он прикрыл глаза, я перестала хвататься за его рубашку, и обхватила его за шею, он посмотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что он все понял. Поэтому тихо сказала:

— Я понимаю, почему ты злишься, милый, но сделай мне поблажку. Я пыталась сделать лучшее, что могла, чтобы у меня не осталось всего лишь воспоминаний — твоя фотография на моем гребанном холодильнике.

Он наклонился и прислонился ко мне своим лбом, затем его щека коснулась моей, и заскользила вниз, и его лицо зарылось мне в шею, а его руки крепко сжали меня.

Я обняла его за плечи, сильнее прижалась к нему.

— Давайте оставим их вдвоем, — услышала я голос Люка.

И в комнате все закопашились, я услышала, как закрылась дверь. Я повернула голову и прошептала Хоку на ухо.

— Как ты думаешь, ты не мог бы позвонить федералам, чтобы они отпустили Троя? —спросила я.

Хок поднял голову и посмотрел на меня.

— Да, — ответил он, его губы подергивались.

— А как ты думаешь, прежде чем Джинджер заберут федералы, не могли бы папа и Мередит повидаться с ней?

В его глазах светилась теплота, и он повторил:

— Да.

— Ладно, — кивнула я, расслабляясь всем телом. — А теперь как ты думаешь, поскольку ты достаточно близко и уже пять минут сжимаешь меня в своих объятиях, находишься в безопасности и здоров, и злишься на меня, может ты, наконец, поцелуешь меня?

Его глаза потеплели, и он выдохнул более резко:

— Да.

Я взяла его лицо в ладони.

— Тогда поцелуй меня, малыш, — прошептала я.

Он посмотрел мне в глаза, потом моргнул, наклонился и дал мне то, что может дать мне только Хок, что я хотела больше всего на свете.

Эпилог

Покажи мне ямочки

Кейб Дельгадо ждал, пока откроется дверь гаража, потом въехал внутрь на своем Camaro, остановившись рядом с Mustang Гвен. Он выключил мотор, схватил спортивную сумку с соседнего сидения и вышел из машины.

Обошел спереди Mustang и заметил Expedition, стоявший с другой стороны Mustang. Гвен называла его «микроавтобусом» и ненавидела ездить на нем, поскольку он был огромным. Однако, у Хока был с ней уговор. Как только она собиралась куда-нибудь отправиться с детьми, она брала Expedition. Если же она отправлялась по своим собственным делам, она могла использовать Mustang. Она поцеловала его, сказав, что он слишком властный, на этом ее спор с ним и закончился. Она прекрасно понимала, что внедорожник Expedition более безопасный, а Гвен предпочитала делать все, когда вопрос стоял о безопасности ее мальчиков.

Он обошел спереди Expedition, вошел в двери, ведущие в дом, по дороге забросил свою спортивную сумку в подсобку, стоя в огромной кухне. Над столешницей она оставила гореть свет для него. Он прошел вперед и выключил свет, направляясь к широкой лестнице, покрытой паласом, которую тоже освещал ночник. Ему не нужно было освещение, чтобы добраться наверх, но Гвен все равно оставляла включенным свет, если один из мальчиков просыпался, она не хотела, чтобы он передвигался в темноте, а еще она оставляла включенным свет, чтобы муж, возвращаясь домой, знал, что она думает о нем.

Он обманул Гвен, хотя тогда даже не подозревал об этом, сказав, что ему не нужно большое пространство. Ему необходим был простор. Или, точнее, ему необходимо было иметь свое собственное пространство, пространство для Гвен, а также для детей, и кроме того помещение, где могла бы собираться вся семья. Поэтому он перевез свою семью из дома Гвен в этот дом с пятью спальнями и гаражом на три машины, который Гвен окрестила «чудовищным». Она согласилась на переезд только с одним условием, что Джанин продолжит убираться в доме. Гвен заявила, что существует правило в ее жизни, которое гласит, что она отказывается жить в доме на уборку которого требуется больше двух часов. Теперь она жила в доме, на уборку которого уходит больше, чем два часа, но Хок сделал так, что она его не убирала.

Он молча поднялся по лестнице, повернул направо, пересекая большое открытое пространство, которое являлось одним из многих семейных комнат. Он не видел фотографии на стенах, но знал, что они висят на своих местах. Гвен оформила фотографиями стены. Спасибо, мать твою, что она не относилась к женщинам, любящим антикварные вещицы.

Хоку нравилось, как его жена декорировала дом. Фотографии были везде, почти на каждой поверхности, на всех стенах, черт возьми, с трудом даже была видна поверхность холодильника из-за количества прикрепленных фотографий. Они все были разные — она, он, их двое мальчиков, их родители, семьи, друзья — парами, по одному, сидящие, стоящие, но почти на каждом фото все улыбались.

Или смеялись.

И были еще фотографии Симоны и Софи. Гвен вступила в сговор с его матерью и развесила их фото в разных местах, которые вписались в декор, а, следовательно, и в их семью.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, потребовалось время, встречаясь с ними каждый день, чувствовать боль. Но потом она стала притупляться. Потом глядя на фотографии, вместо боли он стал воспринимать их как свою потерю. А потом, фотографии превратились в воспоминания. Горькие воспоминания, но, со временем, и под руководством Гвен, что-то хорошее пересилило эту горечь.

Хок еще раз повернул направо, войдя в первую дверь.

Он вошел в комнату и увидел Эшера, спящего на животе, одетого в свободные шорты и футболку, его черные волосы были в беспорядке, ноги разведены в разные стороны, занимая огромное пространство на кровати, этому четырехлетнему ребенку требовалось гораздо больше места в кровати, чем обычным детям. Одеяло было скинуто. Даже будучи совсем маленьким, он скидывал одеяло. Эшу нравилось чувствовать себя свободным. Никаких ограничений. Даже во время сна. Мама сказала Хоку, что он делал то же самое, поэтому Хок не удивлялся.

Эшер был копией его самого. Как только он покинул утробу Гвэн, был неугомонным и подвижным. И если Хок был дома, Эшер всегда был с ним рядом. Как только Эш слышал, как открывалась входная дверь, он полз в ту сторону, садился на задницу, в ожидании, когда отец подойдет к нему. Он не был капризным, требуя к себе повышенного внимания. Будучи совсем маленьким, Эшер мог развлекать себя сам.

Ему нравилось сидеть и играть рядом с отцом.

Хок подошел к нему, наклонился, и сделал то, что он делал все время, фактически каждый вечер, когда он возвращался домой, а сыновья уже спали. Он положил руку на спину сыну и прислушался к его дыханию. Хок общался и чувствовал все, что происходит с его сыном, своей рукой, затем он провел по его густым волосам. И вышел из комнаты, пересек холл, войдя в другую дверь.

Бруно спал на спине, широко отведя в сторону руку, с согнутой ногой, другая была прямая, рука покоилась на животе. Он был наполовину прикрыт одеялом. Его рука покоилась на голове медведя команды Бронкос полинявшей футболки.

Бруно тихо сидел на коленях у дедушки во время каждой игры Бронкос, когда они играли на родном поле. Было чертовски жутко, но Хок готов был поклясться, что его двухлетний сын следил за игрой гораздо внимательнее и переживал намного больше, чем Бакс. Если же игру показывали по телевизору, Бруно замирал, садился на задницу и смотрел на экран. Если он не спал, а играл во что-то, на нем все время был шлем для американского футбола, когда Хок и Гвен попытались с него его снять, ребенок стал биться чуть ли не в истерике. Поэтому ему разрешили носить шлем, кроме, когда он садился за стол и когда ложился в постель. Это было хорошее решение, учитывая, что когда Бруно не ел, а смотрел футбол по телевизору или боролся со своим братом, он серьезно относился к этому дерьму.