- Не в нашу пользу... - сорвалось у меня.

Запах Чероди потёк, меняясь от "невозможно" к "поражён" - и дальше, в аромат, который можно обозначить, как "смешная ошибка".

- Вы - парадоксальное совершенство, - сказал Чероди вслух и подкрепил слова запахом. "Совершенство" - безошибочно: ландыш и молодая женщина. "Парадокс" - сладковатый насекомый запах, который я не могу определить и назвать.

- Ты шутишь, - сказал я. Не спросил. Я не мог представить себе контекст, в котором эти слова не звучали бы шуткой.

Чероди возразил краткой фразой, построенной как "наше вот это - таково, а ваше - таково", но уловить суть мне не удалось, и я снова принялся разгадывать ароматический ребус. Иногда в такие моменты я зверски завидовал парням, ограничивающимся в беседах простыми и конкретными словами, именами вещественного мира - им удавалось договориться легче. Я, общаясь с лицин, вечно увязал в отвлечённостях - хоть, подозреваю, эта затянувшаяся угадайка и позволяла лучше узнать и их язык, и их мировоззрение.

Чероди давно понял, что я пытаюсь докопаться до сути. Наши диалоги, переходившие то в его ароматические шоу, то в обоюдные кукольные представления, порой продолжались часами. Меня восхищали его терпение и изобретательность... впрочем, я уже успел узнать, что Чероди, как сказали бы на Земле, педагог-дефектолог, из клана, специализирующегося на обучении речи детей с физическими недостатками. Лично он работал с теми малышами, у которых либо плохо с обонянием, либо недоразвиты ароматические железы - заболевание, очевидно, встречалось не чаще врождённой слепоты у людей Земли, но случалось. Он имел, как я понял, большой опыт, обучив говорить множество больных малышей - и я привык думать, что Чероди в душе считает нас своими дефективными воспитанниками.

Но, похоже, я ошибся.

Через полчаса мучений я расшифровал его хлёсткий афоризм: "Наша цивилизация строится на поведении, а ваша - на поступках". Чероди вывел его из нашей доброй воли, которая заставляет нас вести себя дружелюбно вопреки внушающим страх и злобу бессознательным инстинктам нашего вида.

- То, что лицин делают, не задумываясь, для землян - тяжёлый выбор, - сказал он. - И меня восхищает цивилизация существ, разумных и дружелюбных вопреки собственной природе.

- Мы примитивны и тщеславны, - сказал я по-русски и тут же попытался перевести. - Хочу сказать: очень просты и любим похвалу сверх всякой меры. И дружелюбны не всегда.

- Все любят похвалу, даже насекомые, - весело возразил Чероди. - И полагаю, что вы сложнее, чем ты говоришь. И мы тоже дружелюбны не всегда. У нас много общего.

Пока я пытался это осознать, Чероди заговорил о женщинах. Похвастался:

- Радзико очень меня обрадовала: она сочла мои гены полезными для клана Кэлдзи. Моя работа не позволяет мне остаться здесь надолго, но я оставлю тут ребёнка. Его родит Нганизо, завтра. Я ведь ещё не говорил тебе?

Это сообщение, признаться, меня немного ошарашило. Конечно, девицы восхищались нашим великолепным наставником безмерно, и в его романе с Нганизо, пушистой кудрявой блондинкой, специалистом, похоже, по цветам, в общем, не было ничего невероятного. Но подход...

- Ты влюблён в Нганизо? - спросил я.

- Она - мёд для меня, - сказал Чероди. - Она, Илинго и Гзицино.

Не та любовь. Чувства, скорее, братские. Не страсть.

- А в кого-нибудь ты влюблён? - спросил я.

Чероди улыбнулся.

- Есть клан, где я принят. Цэнди, - слово мне ни о чём не сказало, но Чероди сопроводил его запахом фруктового торта. - Есть женщина по имени Дзинцизо, - запах того белого клевера, который у нас дома называют "кашкой", - родившая мальчика с моими генами. Есть женщина, которую зовут Гвиро, - солоноватый, свежий запах моря. - Она родила мальчика и девочку. У меня есть дочь в клане, где я принят, - сообщил Чероди с мускусным ароматом гордости.

- Девочка - это возможность когда-нибудь стать отцом матриарха? - спросил я, улыбаясь в ответ.

- Девочка - это особое доверие клана, - уточнил Чероди. - Мальчик - это подарок клана мужчине, который принят и многое для клана делает, - запах "отец" - "сын" - "одуванчик над полем". - А девочка - особое доверие, потому что она останется в клане навсегда вместе с генами своего отца. Нганизо тоже родит дочь, потому что старшие клана Кэлдзи сочли мои гены ценными. Я польщён, - "сердце тает", тонкий запах льда и, видимо, подснежников.

- А с Илинго и Гзицино ты тоже был? - почему-то прямое местное словечко "гзерд" у меня с языка не идёт, кажется слишком физиологичным.

- Был где? - а Чероди так и не научился понимать эвфемизмы, не понимает даже, зачем они нужны.

- Гзерд?

- Да, - удивился он. - Но генетическая совместимость с остальными оказалась не идеальной.

Спать - можно с кем угодно - кроме, разве что, нас, непонятных не вполне людей. Но рожать - только с разрешения матриарха и её советниц-генетиков. В семейных установках лицин всё чётко оговаривается: забота о здоровье клана - прежде всего.

- А твои подруги из клана Цэнди не обидятся, если узнают, что ты ласкаешь тут чужих женщин? - спросил я, пытаясь передать интонацией факт подначки.

Чероди ожидаемо не понял:

- С чего бы им обижаться? Они порадуются: мои гены считаются принадлежащими их клану.

Лицин не знают ревности. И крутить любовь могут прилюдно, и втроём могут, и сообщить одному мужчине о другом могут. И весь клан в курсе, кто, с кем и что - дело житейское, а отношения обычно очень дружеские, настолько дружеские, как почти никогда не бывает на Земле. Только вот рожать без разрешения матриарха женщинам - табу. Гзицино даже пыталась объяснить мне про биохимический замок, который снимает матриарх или кто-то из её свиты - но это оказалось для меня слишком сложным.

Я понял только, что всё, связанное с детьми, планируется очень жёстко. Уточняя, спросил у Чероди:

- А женщинам Кэлдзи можно родить от тебя только одну девочку?

- Да, - сказал он с тенью удивления: элементарная вещь, которую мы уже обсуждали. - Матриарх Радзико планирует на ближайший год трёх девочек - мою дочь и ещё двух от тех, кто прибыл помогать вам знакомиться с лицин. Больше девочки не нужны, у клана ещё есть планы на мальчиков.

При их отношениях с миром точное планирование семьи - необходимая вещь.

- А у Нганизо мог появиться мальчик? - спросил я. - Ну, вдруг?

Чероди, улыбаясь, махнул ладонью:

- Она была открыта для дочери, а не для сына.

- А она тебе об этом сказала?

- Конечно, - и Чероди любопытно развил мысль фразой и запахом, которые мне не удалось перевести точно. Нечто, вроде "её внутренним воротам пришлось выбирать из моих семян подходящие" - смущающая непосредственность.

А потом поразил меня приглашением прийти к Нганизо, чтобы взглянуть на рождение его дочери.

- Матриарх хотела бы вашего присутствия на празднике - твоего и твоих родичей, - сказал он.

Я понял, что отказываться нельзя, нетактично, восхитился и поблагодарил - но приглашение меня не обрадовало. Если начистоту - мне было почти страшно. Я оказался совершенно не готовым морально.

Женщина-лицин раскрыта настолько, что может рожать в окружении толпы родственников и друзей. А я - землянин, для меня все эти женские дела - табу, табу и табу. Стыд тут смешан со страхом и ещё с чем-то - мне и самому не разобраться толком, почему так коротит в спинном мозгу и встаёт дыбом весь мой земной небогатый волосяной покров.

Я помню, как пытался объяснить биологам, насколько тяжело и опасно рожают наши женщины на нашей родине - а они требовали подробностей. Им, видимо, тоже было не уложить в голове, как можно ассоциировать такую радостную и замечательную вещь с болью, страданиями и смертельным риском. Они попросту не понимали, как мы вообще дожили до цивилизации с квалифицированной медицинской помощью, если так непутёво, так опасно размножаемся...