— Жаль. Получилась бы неплохая картина.

— Вы, конечно же, шутите? — Марта Дворская, очень бледная, с красными запавшими глазами, перевела взгляд с Шердакова на Полякова. — Я отказываюсь понимать вас, капитан! Может быть, вы, господин Поляков, объясните мне, что все это значит?

Поляков нервно сорвал с груди салфетку и бросил ее на скатерть.

— Простите, но я и сам ничего не понимаю, — его тон был откровенно вызывающим. — Капитан уже выпытывал у меня нечто подобное и получил, на мой взгляд, достаточно ясный и лаконичный ответ: я не пишу картин. И никогда не просил кого бы то ни было позировать мне!

Поляков встал, но выйти из-за стола ему не удалось: все остальные по-прежнему сидели на своих местах.

— Не горячитесь, молодой человек. Не горячитесь и, пожалуйста, сядьте, — твердо произнес Шердаков.

Поляков, видя, что теперь уже все без исключения смотрят на него, безвольно опустился на стул. Его лицо исказила гримаса страдания.

— Ну, не стоит так волноваться из-за каких-то пустяков, — продолжал Шердаков. — Какая, в конце концов, разница: писали вы здесь картину или не писали? Думаю, все присутствующие со мной согласятся.

— Но я уже один раз сказал вам, что ничего не писал!

— Чудесно! Мы все это слышали.

— Тогда перестаньте, ради бога, повторять это!

— Хорошо, хорошо, — постарался успокоить молодого человека Шердаков и повернулся к Олегу Кличеву. — Не будете ли вы так любезны передать мне кусочек пирога? Уверен, что он великолепен. Благодарю вас. Яблочный пирог — моя слабость. Но, к сожалению, в нем слишком много калорий. Н-да. С моей комплекцией волей-неволей приходится над этим задумываться. Еще один кусочек, пожалуйста.

Олег Кличев выполнил просьбу капитана и многозначительно переглянулся со своей женой.

За столом возникло некоторое оживление. Эмма Блиссова обменялась несколькими фразами с доктором Энским. Холмов о чем-то спросил Женю. Та сдержанно ответила.

Но самым примечательным было то, что никто, кроме Шердакова, больше не спешил попробовать яблочного пирога.

Поляков же, чувствуя повышенный интерес к своей особе, сделал новую попытку выйти из-за стола.

Шердаков остановил его заранее заготовленным вопросом:

— Чуть не забыл спросить у вас, господин Поляков. Как часто вы поднимались на третий этаж?

Поляков снова упал на стул.

— Я… я не совсем понимаю вас, капитан.

— Да? Тогда я повторю свой вопрос как часто вы поднимались на третий этаж? — И безжалостный Шердаков улыбнулся.

Поляков поежился. На лбу его заблестели капельки пота.

— Я… не помню. Возможно, два-три раза.

— Только и всего? А могу я узнать, откуда такой интерес к пустым и пыльным коридорам?

— Мне кажется, этот интерес вполне естествен.

— Вас занимала старинная легенда?

— Да, немного.

— Но, как мне помнится, вы полностью отрицали возможность существования призрака?

— Я все еще не изменил своего мнения.

— Нет ли в ваших словах противоречия?

— Никакого противоречия я не вижу.

— А может быть, вас привлекло убийство полковника Можаева? — спросил Шердаков.

Поляков изменился в лице, но ответил дерзко:

— Меня интересует проблема жизни и смерти как экзистенциальная, мистическая категория, капитан, а убийство здесь ни при чем!

— Вы считаете, в наших подходах к проблеме есть существенные различия?

— Безусловно.

— Так-так. Хотелось бы узнать: какие именно?

— Вам этого не понять.

— Отчего же? — Шердаков окинул взглядом всех присутствующих, словно обращался к кому-то из них.

— Проблема жизни и смерти намного глубже, чем вы можете себе представить, — пробормотал Поляков.

Шердаков рассмеялся, щеки его покраснели от удовольствия.

— Что вы пытались изобразить на картине, молодой человек? Что?

Поляков вздрогнул и, как оказалось, был окончательно выведен из равновесия.

— Какое вам, собственно, дело до всего этого?! — почти прокричал он. Руки его затряслись, глаза забегали. — Не было никакой картины! Не было! Она просто не состоялась!

Внезапно Шердаков понял, что Поляков до смерти чего-то боится. Но почему?

— Картина была уничтожена, не так ли?

— Да!

— По какой причине?

— Вас это не касается!

Шердаков улыбнулся строгой отеческой улыбкой.

— Чем же вас так привлек, а затем испугал образ женщины-призрака?

Поляков издал что-то вроде стона и закрыл лицо руками.

— Хватит! С меня довольно!

— Не спорю, образ действительно ужасен. Но, возможно, в нем есть что-то притягательное? В особенности для того, кого так занимает проблема жизни и смерти. — И Шердаков, желая увидеть реакцию окружающих его людей, огляделся.

Марта Дворская с неослабным вниманием смотрела на Полякова. «Не подозревает ли она его в смерти своего мужа?» — подумал капитан.

На Полякова были направлены также взгляды доктора Энского и Эммы Блиссовой. Олег и Надежда Кличевы сверлили глазами капитана.

Холмов задумчиво рассматривал инкрустированные дверцы буфета, а Женя неотрывно смотрела на Марту Дворскую.

Шердаков привстал и, довольный собой, потер руки.

— Тема, определенно, была выигрышной. Картина не могла не получиться. И тем не менее вы ее уничтожили, господин Поляков! Уничтожили лицо женщины, которой многие из нас, не задумываясь, приписывают оба свершившихся преступления. Забавно, не правда ли? Но ведь вы уничтожили ее совсем не поэтому?

— Да, конечно. Но вы не можете знать, почему!

— Вы просто испугались. Испугались того, что кто-то, глядя на вашу картину, решит, что ее писал сумасшедший. Сумасшедший, способный убить!

— Нет! Тысячу раз нет! Картина была прекрасной!

— Да, я вполне это допускаю. Я допускаю также, что вы очень талантливый художник и на третий этаж чаще других поднимались только для того, чтобы лучше почувствовать атмосферу старого дома.

— Замолчите! Немедленно замолчите!

— Отчего же? Ведь я не утверждаю, что вы — убийца!

— О Господи! — Поляков вскочил, опрокинув стул. В глазах его застыл ужас. — Сколько можно просить вас замолчать?! — Он посмотрел на Шердакова, затем на непроницаемое лицо Эммы Блиссовой и выбежал из столовой…

— Нервы, — первой нарушила молчание Надежда Кличева. — В таком возрасте и такие плохие нервы. Как ты думаешь, Олег, почему? — обратилась она к своему мужу.

— Ты все слышала не хуже меня, — буркнул тот.

— Но я совершенно ничего не поняла! Речь как будто шла о привидении?..

— Не хочешь ли ты попробовать яблочного пирога?

— Нет, спасибо. Любопытно, какое отношение ко всему происходящему в этом доме может иметь наш молодой художник?

На этот раз вопрос Надежды Кличевой не был обращен к кому-то конкретно, ей никто не ответил.

Марта Дворская с задумчивым видом вышла из комнаты.

Вслед за ней к выходу направился Шердаков.

— Минуточку, — догнал его Холмов, и они вместе покинули столовую.

Глава XI

Что-то едва различимое

Мужчины вошли в гостиную и расположились на диване.

— Мне кажется, Поляков смертельно чего-то боится… — осторожно начал Шердаков и замолчал, вопросительно глядя на своего собеседника.

— Или кого-то, — дополнил фразу Холмов. — Кого-то из числа тех, кто находился вместе с нами в столовой.

— Можем ли мы в таком случае предположить, что Поляков знает или по крайней мере догадывается, кто убийца? По тому, насколько энергично он пытался заставить меня замолчать…

— Убийцей вполне может быть и он сам.

— Да. Но откуда тогда этот панический страх? Поверьте мне, правосудия так не боятся, — нахмурив лоб, Шердаков снова потянулся за сигаретой. — Определенно, здесь есть над чем поломать голову.

Холмов согласился и с улыбкой отметил про себя, что для близких капитана сигарета, вероятно, стала его атрибутом, как, например, трубка у Холмса или Мегрэ.

— Не думаю, чтобы Поляков боялся привидения, — рассуждал Шердаков. — Ведь даже саму возможность его существования наш художник отрицал категорически. Скорее всего вы правы: Поляков опасается вполне конкретного человека. Вы обратили внимание, как он смотрел на Эмму Блиссову, перед тем как покинуть комнату?