.

Первые открытия в Арктике. — Пифей. — Скандинавы. — Эйрик Рыжий. — Братья Дзено. — Баренц. — Ченслер. — Гудзон.

Наши далекие предки имели весьма смутные представления о северных районах Европы, или гиперборейских странах, как они именовали их. Тем более поразительны подробные знания некоторых из этих мест, добытые отдельными мореплавателями.

Ошибочно полагать, что жители солнечных земель — финикийцы, греки, карфагеняне, — испуганные туманами, холодом и снегом, поворачивали назад, лишь завидев первые плавучие льдины в северных водах. Если бы античных мореходов влекло только желание выгодно обменять товары на сырье, а не героизм, они и тогда решились бы пройти за Геркулесовы Столбы[1], где их поджидало полное опасностей неведомое.

Судя по всему, они посещали острова к северу от Великобритании, побережье Швеции и берега Балтийского моря. Эти страны, несомненно, изумляли их, а порой и ужасали, не говоря уж о трудностях подобных переходов на кораблях того времени.

Среди предшественников современных мореплавателей с большим почтением отметим одного грека, а точнее колониста — Массалиота Пифея, жившего в четвертом столетии до Рождества Христова. Во-первых, он значительно опередил свою эпоху по части научных познаний, во-вторых, снаряженный в далекий путь греками, жившими на территории современного Марселя, действовал и в интересах чистой науки, и в коммерческих интересах благосклонных кредиторов.

Пифей являлся не только искусным и бесстрашным мореходом, но и настолько выдающимся астрономом, что смог определить широту родного города с точностью, отличающейся всего на несколько секунд[2] от вычислений современных географов.

Он прошел вдоль средиземноморских берегов Испании, миновал пролив, обогнул, вероятно, Галлию, затем Англию, обследовал острова Касситериды и достиг острова Туле, то есть, как считают, Исландии. Одним из доказательств реальности столь дальних путешествий служит его описание полярного дня, когда солнце не заходит за горизонт. Трудно выдумать подобное явление тому, кто никогда его не видел. «В этих краях, — писал он среди прочего, — уже нет ни собственно земли, ни воздуха, ни моря; только что-то вроде загустевшей кипени из всех элементов, похожей на мягкую и пористую субстанцию, называемую морскими легкими и почти непреодолимую». Отдав должное воображению уроженца средних широт и естественному для предка современных марсельцев пафосу, нетрудно распознать в этой странной картине смешение туманов, снегов и полурастаявших льдов, дрейфующих в сумрачных арктических морях.

Естественно, Пифей не заслужил признания современников, относившихся к его рассказам, как к фантазиям. Но что более серьезно, Полибий[3], а после него Страбон[4] и много лет спустя испытывали к описаниям марсельского первопроходца непонятное для таких умов презрение. Это пренебрежение непостижимо и несправедливо, поскольку далекие потомки подтвердили точность наблюдений древнего мореплавателя и почтили его память. Пифей заслуживал лучшего хотя бы потому, что, возможно, именно он первым предположил связь морских приливов и отливов с движениями Луны. Кроме того, Пифей знаменит своими скрупулезно точными наблюдениями за высотой нашего светила во время летнего солнцестояния, сделанными при помощи гномона[5] значительной величины. Эти наблюдения легли в основу учения о вековом уменьшении наклона эклиптики[6], которое в наши дни окончательно подтверждено. По словам Гиппарха[7], он первым из греков понял, что Полярная звезда находится вовсе не на полюсе; Плиний и Плутарх[8] писали о том, что Пифей заметил связь, существующую между приливами и временем прохождения Луны через меридиан.

Как бы то ни было, Пифей не заслужил признания при жизни, и эра открытий замкнулась более чем на четыре века. И когда наконец люди снова решились выйти на просторы Атлантики, то не без опаски и чрезмерной осторожности, чего нельзя сказать об отважном первооткрывателе античной Туле. Знания древнего ученого, дошедшие до нас в основном благодаря трудам Полибия и Страбона, были утеряны для его соотечественников, которые могли бы извлечь из них немалую пользу. Оттого же, что Пифей не высаживался на арктических землях, он не становится менее знаменитым ученым и неустрашимым пионером; под таким титулом он, несомненно, заслуживает особого упоминания во главе славного списка героев и жертв полярных экспедиций.

Миновала долгая череда веков, прежде чем стали заметны серьезные, реальные усилия, направленные к расширению обитаемых земель на Крайнем Севере. Оставив без внимания старинные легенды, лишенные какой бы то ни было достоверности, а потому недостойные изложения в солидном труде, мы начнем повествование с IX века, то есть перенесемся через тринадцать веков от Пифея в эпоху переселений и открытий скандинавов, или, если угодно, норманнов.

Благодаря совокупным исследованиям датских ученых, объединенным и блестяще представленным господином Габриэлем Гравье, секретарем Руанского географического общества, мы достаточно хорошо знаем этот в каком-то смысле героический период арктических путешествий, и не остается ничего лучшего, как проследить за событиями по труду господина Габриэля Гравье, из которого мы сделаем немалые заимствования[9].

Первым отважным мореходом, который бросил вызов наводящему ужас Ледовитому океану, был норвежец Отер; описание его походов сохранилось в летописях времен царствования короля англосаксов Альфреда Великого. Отер, или Оттар, владел богатым княжеством на крайнем севере Норвегии. Нам известно, что он обладал бесчисленными стадами оленей, не чурался охоты на тюленей и китобойного промысла и обожал мореходное дело. Особенно интересной деталью является тот факт, что он предпринял свое великое путешествие из чистой любознательности, вне всяких меркантильных соображений. Он прошел вдоль берегов Норвегии, Финмарка[10], Лапландии, пересек Белое море до устья Северной Двины, то есть обогнул Европу по маршруту, который Ричард Ченслер[11] повторил только шесть веков спустя.

В то время как Альфред Великий внимал из уст самого Отера рассказ о его приключениях в стране льдов, началась колонизация Исландии норвежцами. Смутно известную во времена Плиния, а затем забытую Исландию вновь открыл в 861 году норманнский пират Наддод[12], обследовавший вулканическую поверхность новой земли и назвавший ее Снёланд, то есть страна снегов. Несколько лет спустя еще три норвежца — Флуки-Рафна, Херьольф и Турольф — прибыли с Фарерских островов, чтобы обосноваться на острове Наддода вместе с домашней живностью. Естественно, они пережили здесь очень суровую зиму, и скот пал из-за недостатка кормов. В 873 году Ингольф, также норвежец, невзирая на мрачные описания Флуки-Рафны, вернувшегося на родину после неудачной попытки, окончательно обосновался на острове, названном Флуки-Рафной Исланд, или Землей Льдов. Вскоре сюда переправились многочисленные его последователи, и новую территорию быстро колонизовали. К 930 году вся пригодная к обитанию часть страны была заселена, и Исландия превратилась в довольно процветающую республику.