Я, мол, казни не просплю…
Сколь верёвочка ни вейся —
А совьёшься ты в петлю!
ПЕСНЯ О РОССИИ
Как засмотрится мне нынче, как задышится!
Воздух крут перед грозой — крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют, да все из сказок!
Птица Сирин мне радостно скалится,
Веселит, зазывает из гнёзд.
А напротив тоскует, печалится,
Травит душу чудной Алконост.
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черёд —
Это птица Гамаюн
Надежду подаёт!
В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол
То ль возрадовался, то ли осерчал.
Купола в России кроют чистым золотом,
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая, жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
Словно семь богатых лун
На пути моём встаёт —
То мне птица Гамаюн
Надежду подаёт!
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стёртую перекатами, —
Если до крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал…
БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ
Час зачатья я помню неточно.
Значит, память моя — однобока.
Но зачат я был ночью — порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе —
Девять месяцев это не лет…
Первый срок отбывал я в утробе.
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали
В те времена укромные,
Теперь почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих даже ранее.
А вот живёт же братия,
Моя честна компания.
Ходу, думушки резвые! Ходу!
Слова, строченьки милые, слова!
Первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил,
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил —
Дом на Первой Мещанской, в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так,
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она, копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трёхлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да, не всё то, что сверху, — от Бога.
И народ зажигалки тушил,
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: — Как сыновья?
— Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья,
Вы — тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие,
А значит, обрусевшие,
Мои — без вести павшие,
Твои — безвинно севшие.
Я ушёл от пелёнок и сосок,
Поживал, не забыт, не заброшен,
И дразнили меня «недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
— Пленных гонят! Чего ж мы дрожим
Возвращались отцы наши, братья
По домам. По своим да чужим.
У тети Зины кофточка
С драконами да змеями —
То у Попова Вовчика
Отец пришёл с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия.
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания.
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я.
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились — потом протрезвели
И отплакали те, кто дождались,
Не дождавшиеся — отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили: — Зачем? — он в ответ:
— Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешом,
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушёл.
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене — откажется.
Прошёл он коридорчиком
И кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы,
А что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Все, от нас до почти годовалых,
Толковище вели до кровянки.
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле —
В ремеслухе живи да тужи.
Ни дерзнуть ни рискнуть — по рискнули
Из напильников делать ножи.
Они воткнутся в лёгкие,
От никотина чёрные,
По рукоятки лёгкие
Трёхцветные, наборные.
Вели дела обменные
Сопливые острожники.
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики,
В пристенок с крохоборами.
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами…
Было время — и были подвалы.
Было дело — и цены снижали.
И текли куда надо каналы
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров
Вниз сподручней им было, чем ввысь.
[1975]
Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу
Ивану Бортнику
Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку.
Когда состарюсь — издам книжонку
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны, как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут — второго поколенья.
От них сплошные недоразуменья.
Они всё путают — и имя, и названья,
И ты бы, Ваня, у них был «Ванья».
А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны, как в русской бане лыжи.
Я сам завёл с француженкою шашни,
Мои друзья теперь и Пьер, и Жан.
И вот плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан.
И всё же, Ваня, мы друзьям в Париже
Нужны с тобой, как зайцу грыжа.
Проникновенье паше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке.