Он припал к образу Богородицы, ощутив в себе живой трепет и что-то чистое, испытанное только в малолетстве. Терентию почудилось, что близко стоял, светлея крылами, ангел-хранитель, как бы вдохнувший в него животворящую силу… Над образом Владимирской Богоматери сиял золотой ореол… Терентий протер кулаком глаза, думая, что это наваждение, однако сияние не исчезло. Тогда его душу охватил страх. «Сейчас ударит молния — я провинился пред Господом!» Но молния не ударила, а в душу его сошла тихая благодать. Такого счастья протопоп Терентий никогда не испытывал, ему показалось, что он весь переродился, и все-все, что происходило в мире, вдруг стало понятно ему. Счастливые слезы хлынули из глаз; поцеловав образ, он испытал приток новой благодати. Золотой ореол, будто шелк под ветром, все трепетал над образом Чудотворной Богородицы. От этого трепета исходило тихое сияние, наполняющее весь собор… В состоянии душевного лада и любви ко всему живому Терентий вышел из собора. Юродивый Егорий, сидевший на паперти, сказал, что сейчас ему, Терентию, откроются видения. Слезы ручьями текли по впалым, серым щекам божьего человека. И едва Терентий сделал десять шагов, перед ним в воздухе повисла икона Чудотворной Богоматери Одигитрии Смоленской. Протопоп, сотворив знамение, стал на колени. И тогда он услышал надмирный глас Богородицы:

— Скажи людям, чтобы они опомнились, и если не будут исполнять закон Господа, не будут молиться, блюсти посты, а будут лихоимствовать и лить кровь, то их ждет погибель. Пробуждается тот, кто услышан Господом, и он будет спасен.

Отец Терентий, словно провалившись в какую-то темную пропасть, вдруг увидел тянувшиеся вверх фигуры людей. Живые они были или почившие, он не знал, но чувствовал, что эти несчастные страдальцы уже были за чертой, в страшной пустоте и мраке. Он очнулся, отер лицо, но чудо!.. Отец Терентий ясно различил в просвете между колокольнями в золотом сполохе трепещущее сердце Богородицы, с любовью направленный на него взор…

— Скажи мне, Пречистая, какими грехами страдают ныне люди? — спросил Терентий.

— Ложью, блудом, осквернением святыни, предательством. Уснете и вовек не встанете. Но не сразу. Еще будут болезни, мор, глад. Потом наступит три века Славы Богородицы. Россия, как провозвестница, своими лучами в тех веках осветит всю землю. О спасении сей земли я прошу Господа моего Христа, и он сказал мне: «Многажды хотел помиловати, о мати моя, твоих ради молитв, но раздражают утробу мою всещедрую своими окаянными студными делы, и сего ради, мати моя, изыди от места сего, и вси святии с тобою; аз же предам их кровоедцам и немилостивым разбойникам, да накажутся малодушнии и приидут в чувство, и тогда пощажу их». Но я снова просила Господа моего о всепрощении, надеясь на его великую любовь к людям, и он сказал мне: «Тебе ради, мати моя, пощажу их, аще покаются, то не имам милости сотворити над ними». Говори, чтобы спасались в покаянии. Другого пути у людей нет. Я возвещаю о грядущем восшествии нового Господнего храма, очищенного от подлой людской скверны.

Видение исчезло, и теперь Терентий слышал одно горькое, скорбящее, несущееся над миром рыдание Богородицы…

…Шуйского, услышавшего от Терентия о его видении, охватил страх.

— Ты это видел воочию? — спросил Василий Иванович, стараясь не выдать волнения.

— Да, тебе надо покаяться, причаститься. Я готов, государь, тебя исповедать.

— Какой на мне грех? Что я должен замаливать?

— Тебе больше моего ведомо. Бога не обманешь.

— Ты, протопоп, недоговариваешь…

— Я никого не боюсь, кроме вины пред Господом. И потому я реку: несть истины во царях же, и патриархах, и во всем церковном чину, и во всем народе моем. Объяви шестидневный пост. Все мы вызвали гнев Божий, и явился кровоядец и немилостивый разбойник Ивашка Болотников, как кара Господня за наши тяжкие грехи.

Глаза Шуйского, всегда тусклые, распахнулись, из глубин возник гнев: «Как этот поп смеет ругать царей?!» Но ухватистым умом Василий Иванович сообразил, что видения протопопа — Божие послание ему в помощь, и потому шестидневный пост может очистить и призвать к битве с кровоядцем Ивашкой. Рябины Шуйского запунцовели, — он даже не счел нужным выговорить Терентию за вольные слова.

Гермоген, вызванный к царю, подтвердил:

— Господь велит очиститься! Земля, государь, погрязла в сатанинстве.

Чуть ли не седмицу звонили колокола, Москва окуталась синим ладанным дымом, люди поспешали в церкви, истово молились, просили Господа не погубить святую веру и не дать погибнуть в пучине разбоя и смут. И во все дни Терентий неотступно следовал за царем. Шуйский, дочитав молитву, поднял голову. Глаза старца сверкали, не суля Шуйскому ничего доброго.

— Молишься о прощении грехов, а сам же своей лживостью их чинишь! Воры оседлали дорогу меж Москвой и Новоградом, а ты разослал грамоты по городам о победах над Болотниковым, а воров евонных ты не побил — и про то люди ведают, и оттого веры тебе нету, и Бог откачнулся от тебя!

Протопоп удалился, а Шуйский, поджав гневно губы, движимый злобою, резко поднялся с царского места и при расступившейся челяди покинул собор. А немного погодя, как кончилась служба, двое стрельцов, подхватив под руки Терентия, вывели его из собора, впихнули в драную кибитку, и та, дергаясь по булыжнику, покатила прочь из Кремля.

…Гермоген, суровый и воинственный, стоял перед царем.

— Сие твое действие — богопротивное, и ты сам роешь себе могилу. Вороти отца Терентия!

— Ни в коем разе.

— Мне только остается скорбеть о тебе, государь. — И, стуча посохом, патриарх покинул царские покои.

XXIII

Минуло лето, и стояла зима, коротко земное счастье людей, все уходит в вечность невозвратно…

14 февраля забитая снегом каптана въехала в ворота Троице-Сергиева монастыря. Угасал короткий зимний день. Слегка пуржило. Звонили к вечерне. Сазаньи глаза Иова^{20} общупывали толпившихся на церковной паперти людишек: «Был бы я тут — так бы не сумятились. Стадо беспризорно!» Для бывшего патриарха Иова была приготовлена теплая светелка, — тихо мерцали лампадки, хорошо пахли вымытые с полынком полы и лавки.

Иов, изрядно перемерзши за дорогу, подсел к печи с тарелью на коленях. «Позвали… стало быть, не могут обойтись без меня!» Преданный ему архиерей Евласий, тощий и длинный, как оглобля, рассказывал:

— Вор, другой самозванец, собирает рать. Ему отдался в услужение холоп князя Телятевского Ивашка Болотников. Вся Северская Украина зело мятежная. Из казаков прет дурная сила. С ними нету никакого сладу.

— Подлое дело бояр! — вымолвил Иов, отдавая ему пустую тарель.

На двор скоро вкатила огромная голубая каптана, плотно окруженная рындами[29], из нее тяжело вылезли царь Василий Шуйский и сурово насупленный патриарх Гермоген — они вошли в горницу.

Шуйский склонил голову пред патриархом Иовом; у того от разлитого самодовольства сделались оловянными глаза.

— Сбирайте, ваши святества, собор. Зачитайте грамоты. Надо спасать Русь от посланного католиками сатаны-еретика. Сразу ж посля собора благословите государево дело.

16 февраля оповестили всех жителей столицы: чтобы все торговые и посадские люди, мастеровые и служивые явились 20 февраля в Кремль в Успенский собор. Не удивился многомудрый патриарх Гермоген, когда после молебна явно подученный торговый человек слезно возопил, обратясь к Иову:

— О владыко! Прости нас, заблудших овец, принявших на государство Московское вора Отрепьева…

— Слышу, слышу ваш глас, и душа моя, чада мои, развергается — но на то была воля Божия! — отозвался Иов.

Василий Анохин, с трудом влезший в церковь, с ужасом видел восторг толпы, простившей великий грех и бывшему патриарху Иову, и царю Шуйскому, так и не сказавшим правды о гибели царевича Димитрия.

Царь Василий поддался всеобщему ликованию и в горячем порыве вместе со всеми опустился на колени.