Лунные жемчуга.

Чтоб коварная смерть не таилась средь волн,

Чтоб глаза вдаль смотреть не устали,

Ведьмы горные, впредь берегите его

От воды, от свинца и от стали!

Из текста песни группы «Канцлер Ги» — «Горные ведьмы».

Над Забытой долиной взошла большая, круглая луна, совершенно преобразив мир вокруг. Оказывается, даже полночная темнота может разукрасится десятками оттенков и полутонов, что так стремятся передать художники на своих полотнах. Пейзаж, на который любовалась со своей высоты ночная красавица, был достоин кисти самого гениального мастера, ведь другой просто не смог бы изобразить его во всей красе. Огромный утес возвышался над океанскими волнами, и казалось, что верхушка его прячется в тяжелые ночные облака. Деревья, выстроившиеся по обе его стороны, даже издалека поражали своей мощью и силой, накопленной наверняка не за одно столетие. Волны у подножья разбивались с яростной силой, но всё равно казалось, что это не брызги воды и не морская пена, казалось — это само серебро в лунном свете пляшет и резвится вдоль неприступного великана-утеса. Туман делал этот пейзаж совсем уж нереальным, сказочно-волшебным. И наверное, надо быть действительно гением кисти, чтоб передать глубокую тишину и величественное спокойствие, царившее здесь. Кажется, что и волны, и птицы почтительно утихали тут, чтоб не нарушить какие-то древние законы, установившиеся здесь с незапамятных времен.

Сегодня художнику пришлось бы вписать в свою картину редкое явление для этих мест — маленькую точку на горизонте — корабль, неспешно скользящий по просторам океана.

Нет, корабль был, конечно, совсем не маленький, на совесть срубленный из доброго Хрон-древа, легкий, просторный, с глубокими трюмами для добытого добра или товара. Пригодный к бою, готовый нападать или обороняться. Под мощными парусами он летел по волнам, словно морская чайка на небе. На таком красавце не страшно даже по самой Великой воде весь мир обогнуть, а вот судьба занесла его в место, которое когда-то люди нарекли «Забытым».

Команда на корабле была ему под стать: бравые, могучие ребята, несмотря на молодость, не раз уже показавшие себя в деле, заслужившие чести ступить на борт этого судна — одного из лучших в княжеском флоте. Капитаном над ними стоял суровый Варстан. Ценил его князь за храбрость, за ум, словно у хитрого лиса, за ястребиную силу и зоркость. Такому не боязно доверить и лучший корабль, и дело какое важное: военное ли, мирное ли. Всегда знает Варстан где силу показать, где слово нужное молвить, а где тенью серой сделаться незаметной.

Вот и на сей раз возвращался капитан в родные края из дальнего похода. Дорога еще долгая предстояла, и выпала она через северные неприветливые воды, мимо земель чужих, незнакомых. Может, решил Варстан через них путь сократить, может, любопытство свое тешил или князю своему хотел привести вести о новых загадочных краях. Все-таки не часто сыновья Солнечных равнин решались уйти так далеко от родных берегов.

Сейчас стоял капитан на носу корабля один под звездным небом и смотрел на вырисовывающийся в тумане скалистый берег. Вдруг скользнула рядом тонкая невысокая фигурка, подошла тихонечко сзади, приподнялась и шепнула прямо в ухо:

— На что смотришь капитан? Серебряной дорожкой любуешься?

Но не зря славился Варстан своим бесстрашием — не обернулся, не вздрогнул. Может, давно уже услыхал легкие шаги, может, просто разучился бояться. Стоит себе, как и прежде, молчит, а девушка не унималась:

—Ты глянь, воевода, какая сегодня ночь! Такие ночи Горные реады очень любят. А, ну, как запоют они свои песни? А, ну, как заслушаешься и шагнешь прямо к ним по этой серебряной тропе?

Тогда только повернулся к ней капитан. Синие глаза плутовки сейчас казались совсем черными, светились лукавыми огоньками в свете луны, а в распушенных длинных косах путался морской ветер.

Трудно поверить было, что эта насмешница еще семь дней назад взошла на корабль не по своей воле — пленницей бесправной. А теперь вот сумела сделать так, что упали путы с ее тонких рук, открылась запертая дверь, даровав свободу. Нет, воли ей никто не обещал, но и в клети не держали. Казалось, будь-то еще немного, и признают ее чуть ли ни равной.

Девушка назвалась Биртой. Она не рыдала и даже не грустила. На вопросы о доме говорила, улыбаясь «А что дома… — скука смертная. Не привычна я горевать о том, что исправить нельзя. А вдруг судьба мне с вами по Великой воде ходить, чужие страны смотреть… да с таким-то капитаном… Разве худо это?». Люба дюжим парням была еда, что принялась готовить чужеземка, чудными оказались ее северные песни, нравилось им подшучивать над ней (как же молодцам девку не зацепить острым словцом), нравилось даже то, что и она в долгу не оставалась — вместе с ними же звонко смеялась. Шутить шутили, да только пальцем тронуть не смели — хватило одного грозного капитанова слова. А слов на ветер Варстан не бросал.

— Не знаю, о ком говоришь сейчас. Не слышал о них.

И снова отвернулся, словно всякий интерес потерял.

— Конечно, не слышал, храбрый воевода. Как я не знаю сказок ваших краев — так и до тебя не долетали басни, что поют наши матери своим детям.

Девушка стояла, бесстрашно опершись на ограждение, смотрела то ли на приближающийся утес, то ли на звездное небо. Чудны были эти дети севера. В них умели уживаться белая, холодная неприступность снежных вершин и яркий жар огня, что так необходим каждому очагу в долгую зиму. Бирта, со своей белоснежной кожей и синими глазами, была словно создана изо льда и снега, которые надежно укрыли от всех ее тайны. Волосы же, цвета самого темного вина, на солнце сверкали, словно пламенные всполохи, не иначе — горячий нрав девчонки прорывался наружу. Ох, и опасно было это скрытое пламя. Не одну буйну голову способно оно зажечь, не одно сердце дотла спалить. Вот только капитан оставался холоден и все более хмур. Не от того ли хмурился, что знал: упадет искра — не миновать беды на корабле.

— Рассказала бы я тебе, да только чужестранец ты, капитан, а у нас примета есть такая, что баснь эта чужакам не к добру оказаться может.

И ведь знала плутовка, каким словом зацепить. Стоит, словно о своем задумалась, а Варстан только тогда и повернулся снова к ней, спрятал мелькнувшее в глазах любопытство.

— Расскажи, — приказал.

В просьбах перед девкой расшаркиваться ему не по чину.

Засмеялась Бирта.

— Ох, и храбр же ты, капитан… или глуп!

Любой другой за такие слова, будь то отрок несмышленый или муж длиннобородый, тут же встретился бы носом с палубой, а с девчонки-дикарки чего возьмешь? Ей достаточно на милом личике смирение изобразить и рассказ начать. Повела она рукой в сторону утеса:

— Что видишь там, храбрый чужак? Берег, для кораблей гибельный, скалы к гостям не ласковые? Поверишь ли? Давным-давно, когда луна еще была юной, на месте этом стоял большой портовый город, и люди были, и жизнь была. Видимо, хорошо молились их жрецы своим богам. Дали боги им и леса, и земли плодородные, с которых даже за короткое лето успевали земледельцы урожай собрать, окружили горами высокими, что ни одному врагу не по зубам, а для тех, кто с миром да с товаром приходили, были красивейшие спокойные бухты. Жил в том городе мальчишка Дьярви — рыбацкий сын. Красив, говорят, был и смел не по годам. Очень любил море, и море видимо любило его. Не всякому другому прощало оно дерзкое баловство, как прощало Дьярви. Парень до глубокой осени нежился в его волнах, и с каждым разом всё выше и опаснее выбирал себе скалу для прыжков в пучину морскую. Друзья уже не отваживались повторять такие подвиги, мать устала браниться, да только зря всё. Ни царапинки не получил молодой смельчак, только рос и крепчал год от года. Всё это время умерить пыл неугомонного парня могла лишь соседская девчонка по имени Альба. Светловолосая, в отличие от большинства северян, тоненькая и наивно-смешная. Дьярви казалось, что она постоянно нуждалась в защитнике, вот он им и стал. Словно старший брат откликался на ее просьбы, помогал корзины тяжелые с рынка нести, провожал, если ей путь неблизкий предстоял, припрятывал для нее вкусную рыбку из отцовского улова, ну а в праздники даже сбегал от друзей пораньше, чтоб порадовать подругу букетиком лесных цветов. Легко и весело им было друг с другом. Смешливая Альба всегда умела и настроение хорошее подарить, и пожурить побратима за опасные проделки, да только море и скалы просто так не отпускают. Уж если прикипел к ним душою – считай что навсегда это. Вот и сбегал сорванец снова и снова на берег.