— Стало быть, вы и есть плужный мастер Шоа Тоа из Финша?

— Да-да, «председатель», и «председатель Тоа», и «кузнец Шоа Тоа из Финша» — это все я.

— Беда, я тут совсем очумел.

— Хорошо, хоть опамятовались. Только теперь не давайте сбить себя с толку.

Зианг Шуа давно уже была здесь, просто в суматохе никто не заметил, как Кхуа Ли помогла ей в сторонке сойти с коня.

Она видела все. Зианг Шуа опустилась на камень, закрыла лицо руками и молчала. Молчанье глухой стеной отгородило ее от всех. Будто вернулась и тяжким бременем легла на плечи ее прежняя жизнь. Сколько обид и горестей всколыхнулось в ее памяти! Руки и ноги ее вдруг налились свинцовой тяжестью.

Но вот она отняла от лица ладони и, словно очнувшись от сна, поднялась и пошла к людям, спотыкаясь и прихрамывая. Вот они, ее дети — все трое: Кхай — ее сын, доченька — Ми и… этот… Зианг Шуа, рыдая, упала на землю. Потом поднялась и подошла к Ниа.

— Ты мне сказал как-то, — она говорила спокойно, отчеканивая каждое слово, — что больше не имеешь касательства к семье Тхао. Теперь лишь я поняла, что ты вовсе не был пьян. Да, мой сыночек Тхао Ниа, мой первенец умер — умер в тот самый день, когда проклятый Шонг Ко заставил его тащить вьюки богатого купца Цина. Лет пятнадцать уже минуло, как душа его вернулась, воплотилась в тигра и утонула в речке Намнгу, а потом обернулась человеком из племени са. Только ведь беда никогда не приходит одна — с той самой поры короли да начальники из кожи вон лезут, чтобы погубить остальных моих деток. Ой, сыночек!.. Нет… Нет, не сын ты мне… ты — ди-вер-сант, вражий прихвостень!.. Он не сын мне! Не наш он, не мео! Не знаю уж, какую «матушку» он звал. Я ему не мать!..

Зианг Шуа медленно подошла к Кхаю и, опустившись на колени, обняла его ноги:

— Сыночек мой! Сыночек, виновата я перед Правительством. Чуяла я, знала — вражье у него нутро; да не сказала тебе, сынок. Каюсь, вина моя перед Правительством велика…

Она повалилась ничком наземь. Ми подняла мать и усадила ее, прислонив спиной к большому камню.

— Убейте меня!.. Убейте!.. — надсадно кричал Ниа, отворачивая лицо и закрыв глаза.

И люди, которых сюда заманили обманом, глядя на «королевского посланца», поняли, на чьей стороне правда. Да и сам этот «посланец государя» был плюгав и неказист с виду, бледный и изможденный, точно мертвец, — хоть сейчас заворачивай в саван. Одутловатые щеки, отвислые губы, на шее — багровый кровоподтек. Прежде они только слышали о нем, но почти никто его не встречал, а если и встречал, все одно — не смел поднять глаз. Ну а теперь все открылось: загадочный человек этот — диверсант!

А тем временем у подножия появились какие-то люди в желто-пятнистых накидках, должно быть солдаты. Они поднимались в гору.

Солдаты вели бандитов, которых не удалось догнать старосте Пангу. Пленники так и шли в расшитых своих платьях, с пестрою оторочкой на полах, с пятицветной бахромою у ворота и красными четырехугольниками на спине. Но куда подевалась былая спесь? Лица их были бледны — ни кровинки. Меж ними, сгорбясь и опустив голову, ковылял старый Нгу.

Ниа широко раскрыл глаза. Двое из пленных были сброшены вместе с ним на парашютах в ту давнюю ночь. На них были те же серебряные обручи и платье начальников мео.

XX

Тхао Ниа поднял голову.

— Мама! — тихонько позвал он.

Зианг Шуа закрыла лицо руками.

— Мама! — снова позвал он. — Мама, может ли человек, сгинувший на чужбине, воротиться домой?

Она подумала: утонувший в речке Намнгу лет пятнадцать назад может еще вернуться. Наверно, вернется. Но как узнать: его ли, Ниа, душа вселилась в утопленника? Его ли душа в обличье Ниа воротилась домой?

Но горькая мысль эта не воплотилась в слова. Зианг Шуа молча плакала, спрятав лицо в ладонях.

Ниа обернулся к Кхаю:

— Станем ли мы когда-нибудь братьями, как прежде?

— Ты сам разрубил мост между нами.

— Позволь же мне поставить этот мост заново.

— Что за чушь? — вспылил Кхай.

Ниа заговорил вполголоса. Кхай подозвал председателя Тоа, и они оба стали внимательно слушать.

В полдень отряд партизан и группа сотрудников госбезопасности вместе с Тхао Кхаем, Нгиа, председателем Тоа и Пангом поднимались на одну из вершин у самой границы. Они торопились. Река Намма отсюда казалась тонкой белой нитью, протянутой между горами.

Тхао Ниа подвел их ко входу в пещеру. На каменном полу толстым слоем лежали мягкие белые опилки. Нехитрый тюфяк этот, казалось, еще сохранял очертания и тепло человеческого тела. Рядом валялся перевернутый деревянный ящик и серый бидон из пластмассы.

— Ушел, — разочарованно произнес Ниа, оглядев пещеру.

— Кто?

— Да он самый…

— Подонок Шонг Ко?

— Нет, — пробормотал Ниа.

— Янки? Шпион?

— Мой учитель истинной веры…

— Куда же он мог деваться?

— Не знаю.

По привычке рука его поднялась было для крестного знамения и тут же упала как плеть. Ниа в ярости пнул ногой бидон так, что он вылетел из пещеры. Следом полетели пустые коньячные фляги с наклейкой «Camus 1863».

Ниа рухнул наземь. Надежды его не сбылись, и сердце снова заледенело от страха.

Тхао Кхай и Нгиа еще не успели понять до конца, что же, собственно, произошло.

Председатель Тоа, который поднимался последним, уловил обрывок их разговора и крикнул:

— Что, проморгали?! Янки-то смылся из-под носа!

Но Кхай в эту минуту уже не думал об «учителе веры», не обращал он внимания и на Ниа, лежавшего на земле, — он пристально глядел на Панга.

Того колотила дрожь. Лицо Панга, смуглое от природы, побелело. Зубы выбивали дробь.

Кхай подошел к нему, взял его руку и нащупал пульс. Он опасался, как бы Панг не лишился чувств.

Но нет, староста уже пришел в себя.

— Самый-то главный опять удрал! — громко сказал Панг. — Жаль!..

Председатель Тоа поднял Ниа и усадил его под скалой.

— Не бойся! Не бойся, говорю тебе!.. Хочешь стать человеком, ничего не бойся…

Кхай подозвал председателя Тоа и Нгиа.

— Товарищи! — произнес он. — Я рекомендую товарища Панга в партию…

На вершине горы, усталые после недавней схватки, стояли плечом к плечу четверо друзей.

XXI

Кукуруза на полях начинала желтеть, растрепанные листья ее отвисали книзу. Но каждый увядающий стебель взрастил в своем изможденном теле окутанный покровами большой округлый початок, в котором день ото дня все полнее наливались зерна.

На краю поля поднимались старые амаранты. У подножия кукурузных стеблей на длинной извилистой плети уцелела перезрелая тыква — отсвечивая желтизной, она возлежала меж пошедшими в рост побегами фасоли. Едва поспевала кукуруза, поднимались бобы — всему свой срок; одни амаранты круглый год приносили съедобные листья и семена. Буйволы и плуги мео сильны и неутомимы. Народ мео трудолюбив и усерден, и на полях его во всякую пору кипит работа.

В войну враг выжег Финша дотла. Селенья и пашни укрылись тогда в лесных чащах.

Нынче же все по-другому. Если перед началом полевых работ встать у околицы и глянуть вокруг, можно увидеть, как неторопливые белые тучи отражаются в чистых зеркальных водах, наполнивших округлые чаши полей, что ступень за ступенью поднимаются к вершинам, увенчанным зелеными шишаками: здесь оставлен травяной покров, чтоб не иссякли источники влаги.

Люди из племени хани, вняв доводам Комитета, перебрались в деревни мео и зажили вместе с ними одной общиной, помогая соседям разбить на склонах ступенчатые поля. Кооператив в нынешнем году выделил особую бригаду, чтобы расчистить подходящие земли.

Всем уж давно известно: лишь на поливных землях, где из года в год зреют добрые урожаи, может осесть человек; тут ему не придется кочевать с места на место, корчуя и выжигая лес под недолговечные пашни. Доброе поле — конец скитаньям. Но кому было прежде под силу расчистить, выровнять и обработать землю на здешних склонах? Теперь же поля поднимаются уступами к самым порогам домов. В деревнях мео, хани и зао весь путь от дома до пашни не длиннее ста шагов. Женщины, собравшись косить траву на межах, неторопливо шагают по ближним тропам с детьми за спиной, прикрываясь от солнца зонтами. Покуда они работают, дети играют в тени под зонтиками, а прибежавшие следом за людьми собаки рыскают вокруг за полевыми мышами.