Перед председателем Тоа и Нгиа на земляном полу сидел какой-то человек. Он как две капли воды походил на тех солдат-парашютистов, что стояли когда-то в здешней крепости. Комбинезон его был раскрашен полосами и пятнами, словно незнакомец натянул на себя сброшенную удавом кожу. Волосы завивались, как ракушки, и кольцами закручивались возле ушей.
Рядом на полу стояли серые холщовые сумки и высился белой грудой зыбучий шелк парашюта.
Сидевший на земле человек, услыхав шум за своей спиной, обернулся.
— Это моя мать! — сказал он, увидев Зианг Шуа. — Мама!..
Судя по выговору, он из белых мео, отсюда, из Финша!
Теперь Зианг Шуа разглядела: поперек лба у мужчины шел старый шрам — след медвежьих когтей. Ну конечно же, это он, ее первенец, Тхао Ниа.
Но было в нем что-то чужое: пожалуй, не только эта дьявольская вражья одежда. Чужим был его взгляд, и глаза матери и сына, когда встретились, остались настороженными и холодными. Всякий раз, когда возвращался домой Тхао Кхай, стоило матери глянуть на него, сердце переполняла любовь к рожденному ею на свет сыну. А этот… был ли сидевший на земле человек и впрямь ее сыном? При виде его Зианг Шуа ничего не ощутила в своем сердце и губы ее не раскрылись, не назвали сына по имени. Должно быть, когда он умер и стал тигром, душа другого, чужого человека вселилась в его тело.
И, глядя на него, мать заплакала. Вдруг сердце ее пронзила боль за другого Ниа, чей неприкаянный дух скитался столько лет, за того Ниа, что ушел когда-то из дома и не сыскал обратной дороги. И сейчас она скорбела по тому, другому, по своему сыну. В злую ненастную ночь явился слуга начальника и забрал его в носильщики к богатому купцу Цину. Где он, где ее сын?.. Ниа!.. Ниа!..
Ми стояла молча. Она и вовсе не признала брата. Она видела перед собой лишь диверсанта, пойманного ополченцами. И не было у нее к этому человеку никаких родственных чувств. Она разглядывала холщовые сумки, цветом похожие на серо-зеленых ящериц, пятнистый костюм парашютиста, кучерявую голову и полное, одутловатое лицо чужого, нездешнего человека. Все пробуждало в ней мысли о чем-то злом и жестоком. Вот так же думала она о тиграх и змеях или о тэй — обо всем, против чего люди должны бороться сообща, сражаться с винтовками и гранатами в руках. Ми вспомнила, как они в годы войны рыли «волчьи ямы» — западни для тэй.
А Зианг Шуа все плакала. Диверсант снова сказал — громко, ни перед кем не таясь:
— Мама!.. — И, помедлив, спросил: — Мама, вы помните хижину в чаще леса, откуда ушел я в носильщики к богатому купцу Цину?.. А ты, Ми, неужели не узнаешь своего брата? А я вот даже помню тот день, когда тайком водил тебя на ярмарку. А Кхай… Где Кхай? Его небось убил Вьетминь!
Диверсант — Зианг Шуа по-прежнему видела лишь мерзкую вражью личину — повел речь о братстве, о кровном родстве. Все, что было с ними когда-то, все мытарства и печали помнил он. Да и говорил он точь-в-точь как ее сын. И Зианг Шуа снова заплакала навзрыд. Ей пришла вдруг на память старая примета: ежели, повстречав человека, заплачешь, прежде чем расспросить его, как положено, — быть беде. Но она не могла удержать слез.
— Эй ты, — обратился к диверсанту председатель Тоа, — а ну-ка говори все без утайки: где был и что делал, после того как ушел из Финша с караваном Цина?
Тхао Ниа заговорил:
— Вот моя мать и моя сестра. Это — чистая правда. Угнали меня силой с караваном богатого купца Цина. Когда мы спустились к подножию, на караван напали разбойники: хозяева лошадей Тонг и Део сводили старые счеты. Сам-то Цин на этом ничего не потерял. Ему шепнули заранее, что Тонг нападет на караван, чтоб перерезать Део глотку. Но я не мог уже вернуться домой. И пришлось мне тащить товар богатого купца дальше, в Лаос, а потом в Бирму. Круглый год я только и делал, что погонял лошадей. Цин торговал повсюду, где жили мео, — и в Лаосе, и в Бирме. Однажды он совсем уж надумал было вернуться в Финша, но услыхал, что там вроде бунт, и раздумал. А я… меня занесло в такую даль, откуда самому мне не отыскать было дорогу домой. Вот и шел я волей-неволей за купцом Цином. А через год — случилось это в Бирме, в горах, куда Цин поднялся за опием, — на караван напали бандиты. На этот раз они разграбили все дочиста и застрелили хозяина Цина.
Ниа не солгал, купец Цин действительно был убит бандой, промышлявшей одновременно и грабежом, и торговлей — везде богачи из-за денег готовы были перегрызть друг другу глотки.
Тхао Ниа стал погонщиком у нового господина. Только со сменой хозяев у него появилась новая «обязанность»: он теперь не просто погонял вьючных лошадей, но при случае занимался и разбоем. Хозяин его, человек бездушный и злой, торговал, а заодно грабил и убивал. За несколько лет они обошли леса и горы Бирмы и перебрались на север Сиама. В Сиаме их шайка была разбита и разогнана другой бандой.
Но Тхао Ниа уцелел. Он только снова сменил хозяина. Новый владелец тоже промышлял опием и грабил на большой дороге, но вдобавок он еще торговал людьми — поставлял рабочую силу на плантации, а также землевладельцам, поднимавшим целину. И Тхао Ниа стал кули на каучуковой плантации.
Вскоре он вместе с хозяином плантации, выходцем из Англии, переехал в Корат[53]. Американцы строили там большой аэродром. Люди из разных мест потянулись за легким заработком.
Англичанин, владелец плантации, открыл в Корате гостиницу. И Тхао Ниа стал работать у него в ресторане, крутил машину, сбивавшую мороженое.
— Я все время тосковал по дому, — продолжал Тхао Ниа, — и, куда б ни занесла меня судьба, всюду искал дорогу на родину. Случалось не раз мне в Лаосе слышать от людей, будто где-то поблизости, в горах, есть место под названием Финша[54]. Но, добравшись туда, я видел, что, хоть там и в самом деле живут мео, все это чужие места.
Зианг Шуа слушала его и думала: правду ли говорит Ниа? Горькая судьба! Его застрелили вместе с купцом Цином, и мертвое тело прибило течением в Намнгу. Он тосковал по дому и верил, будто ищет дорогу в Финша, на самом же деле тело его носилось в речке Намнгу.
— В прошлом году, — сказал Ниа, — я повстречал уездного начальника Муа Шонг Ко.
Зианг Шуа изумилась: «Ну и дела! Он по-прежнему нарекает злодея начальником!»
Люди зашумели:
— Смердящий козел он, а не начальник!
— Смердящий козел!..
В действительности Тхао Ниа кое-что опустил в своей истории. После Кората он пережил еще немало диковинных и страшных приключений.
Вот как все обстояло на самом деле:
Однажды хозяин-англичанин вызвал его и сказал:
— Ты больше не будешь взбивать мороженое для гостиницы. Я отпускаю тебя. — И добавил: — Я отдаю тебя этому господину.
Незнакомый господин, стоявший перед Тхао Ниа, был в длинном черном одеянии, белокожий, с голубыми глазами и густой бородой — точь-в-точь как у хозяина-англичанина или как у француза, коменданта крепости в Финша.
Он спросил Тхао Ниа на чистейшем языке мео:
— Ты родился в Лайтяу?
— Я из Финша.
— Вот-вот, из Финша.
Как господин в черном проведал, откуда он родом? Ниа подумал: «Может, он из тех французов, что стояли у нас в крепости, поэтому знает про Лайтяу и говорит по-нашему? А что, если меня сейчас схватят — ведь я одержим бесом?» Он очень испугался.
Новый хозяин доставил его в Удон[55], что возле границы с Лаосом. С этого дня Ниа больше не погонял лошадей и не крутил машину, взбивавшую мороженое. Он поступил в Духовную школу миссионеров. Там он узнал, что хозяин его священник.
Тхао Ниа случалось сопровождать святого отца, носившего американский военный мундир, за реку в гости к владетельному феодалу Бун У в Шамбатсак[56]. Они курили там опий иногда чуть не по целому месяцу.