Взволнованный Смолл смотрел на Уилса, в его глазах светилось чувство!

— Спасибо. Огромное спасибо. Я даже не знаю, что вам ответить. Ведь я с малых лет хотел стать похожим на вас. В то время часто писали и показывали орбитальные патрули, их лучшие смены и экипажи. А особенно часто капитана Колинза. И вы стали для меня кумиром, как, впрочем, и для многих Других мальчишек… Поэтому все то, что вы сказали, стало для меня лучшей наградой. Но ради бога не думайте, что я поступлю во вред вам. И несмотря ни на что, я буду с вами до конца, буду всегда поддерживать вас и не допущу, чтобы память ваших друзей была бы осквернена.

Сказав это, он бросился к Колинзу и обнял его. У старого пилота навернулась непрошеная слеза. Не зная, что и сказать, он только гладил юношу по голове и повторял: «Все хорошо, Джордж, все хорошо…»

Еще за сутки до посадки на родной планете Уилс, сняв фотокопии с документов, разослал их по различным адресам. Теперь, когда за дело возьмутся журналисты, поднимется такая шумиха, которую уже вряд ли смогут замять. К тому же, кроме газетчиков, документы получили и кое-кто из госаппарата и военного ведомства. За многие годы службы у Колинза повсюду появились друзья и знакомые, и многие могли его поддержать.

Космопорт был запружен народом и войсками. Были и представители правительства. Все ожидали прибытия патруля, который месяцы назад покинул этот космодром.

Люк, тихо шурша, откатил в сторону. В коридор влетел луч солнца, а вслед за ним хлынули запахи Земли. Уилс на мгновение закрыл глаза рукой, Джордж зажмурился, и оба, вдыхая свежий утренний воздух, счастливо улыбаясь, шагнули к трапу.

— Вот мы и дома, — произнес Уилс и, взглянув на ожидавших их людей, добавил: — Никогда меня не встречали так. Вероятно, сегодня мы пользуемся популярностью, как самые знаменитые кинозвезды.

У трапа уже ожидала машина, которая быстро доставила их к зданию Космопорта.

Уилс и Джордж вышли из машины и огляделись. К ним бросились репортеры, но плечистые полицейские сдержали их натиск. Несмотря на преграду, журналисты осыпали их вопросами. Джордж смущенно молчал, а Уилс крикнул сквозь шум: «Все вопросы после, господа, нам необходимо немного отдохнуть. Извините».

И, уже не обращая внимания на вопросы, они двинулись по проходу, образованному двумя шеренгами полицейских. Неожиданно они увидели, как им навстречу бегут две женщины. Смолл сжал локоть Колинза, но Уилс никак не мог разглядеть, кто это. Может, соринка попала в глаз, а может, еще что.

Уилс увидел, что перед ними стоят Маргарет и Лизи.

Он растерялся и не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Мои дорогие женщины, а как вы попали сюда?

Маргарет, взглянув ему в глаза, как-то просто ответила:

— Я им сказала, что я твоя жена, — и вопросительно посмотрела на Уилса.

Колинз оглянулся на Смолла, как бы ища у него поддержки. Но тот не отрываясь смотрел на Лизи. Тогда он повернулся обратно и увидел Пита Стредфорда, начальника космодрома, который стоял недалеко, держа что-то в руке. Он был сильно растрепан и мутными глазами смотрел на Уилса.

«Перебрал на радости», — подумал Колинз и улыбнулся ему.

В то же мгновение сверкнула молния и что-то сильно ударило Уилса в грудь. Не веря своим глазам, Колинз смотрел на револьвер в руках Пита.

Раздался крик, но Уилс не слышал его. Он с тоской смотрел в глаза Маргарет, которая бросилась к нему, еще не осознавая случившегося.

Силы покидали его, но он крепко держал ладони этой женщины и что-то пытался сказать ей.

Ноги подкосились, и он опустился на колени. Красная дымка застилала все вокруг, как будто он вернулся на планету маков, последнее, что он увидел, — глаза Маргарет и слезы. «И все-таки я счастлив…» — подумал Уилс.

Александр Головков

Блондинка

Владислав Игоревич спал нагишом, укрывшись мягким, теплым одеялом, на большой, широкой кровати. Он любил телесный комфорт, и душа от этого у него была мягкой, молчаливой. Будильник он заводил на без четверти шесть. В шесть начинались передачи местного радио, от которых он просыпался окончательно.

— На работу проспишь, — послышался женский голос.

В его комнате никогда утром не бывало женщины. Он избегал любви, и страсти его избегали.

— Вставай, будильник прозвенел давно, — повторился голос уже с нотками раздражения.

За окном серел рассвет. Он подумал, что это голоса соседей за стенкой, протянул руку в изголовье и включил свет.

Одеяло свесилось на пол. Простыня сбилась в комок и лежала рядом, раздражая вялыми складками. Он хотел поправить ее.

— Отстань, — недовольно буркнула она.

Серьезным людям в жизни не везет. А Владислав Игоревич был серьезным. Или считал себя таковым. Какую ошибку он совершил в жизни?

В динамике зашипело, потом грянул первый аккорд, и хор подхватил гимн: «Союз нерушимый республик свободных…» Простыня у него была одна. Привычная. Жалко ее было выбрасывать. По утрам он о ней не думал. Когда к вещам относишься тепло, вещи оживают.

— Началась постельная лирика, — не узнавая своего голоса, произнес Безуглов. Он и не любил мистику, потому что там придумывают чепуху и верят.

Он встал и подошел к окну, чтобы определить, какое теперь время года. Вчера была весна. Если бы сегодня наступила осень… Он раздвинул гардины. Была весна. Весна, природа пробуждается… Поэтому ему померещился чей-то голос.

— Пойдешь на работу, подумай, как нам жить дальше, — сказала за спиной у него простыня.

— Чего? Чего? — он обернулся, надеясь, — что ответа не услышит.

— Ты не находишь, что мы потеряли интерес друг к другу.

— Угу, — согласился Безуглов.

— Я так жить не могу, — вздохнула простыня. — Пора определиться…

— Это как?

— Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь, что я говорю о замужестве.

— О чем? — не понял Владислав Игоревич.

— Мне нужен документ.

— Разве мы супруги?

— Ты со мной спишь. Сколько лет!.. Ты муж…

— Не с тобой, а на тебе.

— Какая разница?

— Я не могу никому дать развод, потому что ни на ком не женат.

— Ах, так?! Тогда женись!

— Чтобы жениться, нужна женщина, — без претензии на оригинальность сказал Безуглов.

— А я, по-твоему, кто? — спросила простыня.

— Я прожил тридцать лет и три года, — овладев собой, ответил Владислав Игоревич. — И не слыхал, чтобы вещи говорили. Да притом всякую чепуху.

— Значит, я для тебя вещь, — обиделась простыня. — Почему же ты со мною спишь?

Владислав Игоревич не стал обсуждать положение. Он собрался, выпил чаю и ушел, надеясь, что как все началось, так все и образуется.

Сказано уже, что был он человеком серьезным, нелепости его не занимали. Какая-то тряпка впала в амбицию. Выходя за дверь, он еще помнил о ней. Но, придя на завод, уже думал о другом. Его ждала работа.

Работа — один из способов уединения. Агрегатные станки, токарные полуавтоматы… Все требовали к себе его внимания. На девушек, работавших за станками, он никакого внимания не обращал. За исключением разве нормировщицы Светочки. К ней он относился дружелюбно, как к хорошей соседке. Об этом все знали в женском коллективе. А ему было безразлично.

У него был свой кабинет — мастерская с табличкой на двери: «Наладчик», где он работал и отдыхал. Там стояли верстак, три небольших станочка и мягкий диван. Там он пил чай со своим единственным другом электриком Гудимовым.

В разнообразной жизни Безуглова не могли сбить его с пути ни увеселительные заведения, ни общественные нагрузки, ни спорт. Понимающие люди сказали бы, что он аскет. Дом, работа… Третьего ему было не дано. Йогой он не занимался. А с работы возвращался домой всегда почти в одно и то же время.

Он прошел мимо разговорчивых соседок на кухне к своей комнате и отпер дверь ключом. Простыня лежала на кровати и смотрела телевизор.

Программа посвящалась перестройке.