— Ты красивенькая, правильная девушка. Ножиком его! Ножиком! Давно пора! Сколько он девушек погубил, испортил... И ни одна не постояла за себя, за нас, женщин... Иди к нему!.. И когда он полезет к твоему телу, ты возьми его за его поганую бороду, потяни вверх и ... ножичком... За всех... за мою дочку... за всех дочек...

Она уже хохотала за захлопнутой с треском дверкой. Каркающие звуки неслись в темноту каморки, и холодные мурашки забегали по спине Наргис.

Молодая женщина подползла к порогу и в щель громким шепотом попросила:

— Выпусти меня, бабушка. Прошу! Выпусти! Скорее!

— Э, нет... А кто будет ангелом мести?

— Ангелом? За что?

— Мою беленькую... мою нежную... этот тиран, этот пожиратель детей, убил... уморил... И ее в крови принесли мне... О, возмездие!

— Но, что я могу?

— Тебя отведут к убийце детей. Ты сильная, здоровая! Одно движение руки... и — радость мести!

— Пусти меня, бабушка!

— Вот когда ты заставишь его захлебнуться кровью, его кровью, тогда я отпущу тебя. Иди в светлый мир, мстительница!..

— Бабушка! Умоляю!

— Молчи! Тише! Кровь за кровь, глаз за глаз... э... Я слышу шаги.

Шепот затих. Где-то действительно шаркали чьи-то шаги. Далеко, далеко лаяли собаки и ухал филин. Послышался голос:

«Эй там, у ворот! Не спать!»

Подобравшись к самой двери, Наргис ногтями до боли царапала шершавые доски и шептала.

Бесполезно. Старуха больше не откликалась.

Наргис осталась одна наедине с мыслями о смерти и ужасе завтрашнего дня. Стилет свой, длиной с четверть, спрятала в складки одежды так, чтобы он был под рукой.

Старуха, очевидно, ушла. Наргис больше не слышала ее ворчания. Ночь тянулась бесконечно. Спать молодая женщина не могла. Едва она закрывала глаза — ее окружали чудовища из кошмаров. Кагарбек дышал ей в лицо и тянул липкие пальцы к ее груди, муфтий шамкал что-то беззубым ртом, а бледный Мирза поджимал свои губы... Матчинский бек снова и снова рубил головы баранам, и струи крови подкатывались к горлу... И вдруг среди звериных образин неправдоподобно-малиновое лицо, лицо страдающего поэта и летописца Али.

«И ты здесь, — пробормотала она, когда среди этих видений показался реальный Али. Она плохо понимала, что вполголоса бормотал поэт, но все сводилось к тому, что он сыпал где-то и перед кем-то золотые ашрафи, что он умоляет ее потерпеть часок, и что он придет за ней и уведет ее в кущи рая к светлым прозрачным водам источника «зем-зем». И Наргис подумала, как не вовремя он со своими «раями». «А ведь в источнике «зем-зем», говорят, тухлая вода».

Наргис не ждала, что Али появится здесь, хотя и можно было предположить, что он попытается ее освободить, ведь сумел же он проникнуть в гаремный сад, подкупив всех стражников.

Наргис очень хотела вырваться из эмирского заключения, понимала весь ужас своего положения, но она не желала, чтобы ее освобождал Али: просто по-женски не хотела быть обязанной ему. Наргис понимала, что воздыхатели вздыхают, вздыхают, а потом начнут требовать воздаяния на вздохи.

XIV

Все, что хочешь, проси у него.

Ибо. кроме него, никто не развяжет

узел бедствий.

                              Гиясэддин Луш

В советской колонии в Кабуле знали, что Наргис в Кала-и-Фату.

— Но мы ничего не можем сделать, — говорил Сахиб Джелял доктору Ивану Петровичу, когда тот приехал к нему с визитом. — Официально она одна из жен бывшего эмира. Эмир нашел политическое убежище в Афганистане — мусульманской стране с очень жесткими мусульманскими законами. Блюстители шариата свирепеют, едва вопрос коснется женщин, а тем более гаремных дел таких персон, как халиф правоверных, а сие звание Сеид Алимхан успел присвоить себе, как только был низвергнут с халифского трона турецкий султан и Кемаль-паша провозгласил отделение церкви от государства. Именно тогда Сеид Алимхан сумел подобрать на сорной свалке халифский тюрбан, и представьте, никто не пытался отбирать у него эту реликвию. Итак, эмир имеет теперь священное звание, а это уже кое-что для беглого властелина, для придания ему авторитета во всем исламском мире, среди темных, малограмотных масс. Можете себе представить, какой «шурум-бурум» на дипломатическом уровне поднимется, если официально попытаться убедить афганские власти потребовать из эмирского гарема, из этой тайной святыни, одну из жен халифа. Это недопустимо!

— Вызволять Наргис надо тайно, — решил Сахиб Джелял. — И этим делом лучше всего заняться вам, доктор. Вы имеете доступ в Кала-и-Фату. Ежедневно общаетесь с эмиром.

Именно потому, что, отбросив всякую дипломатию, доктор пошел в разговоре с эмиром напрямую, он успел там, где оказалась беспомощной дипломатия.

Доктор без всяких церемоний поставил перед эмиром вопрос: Наргис получает немедленно «рухсат», и лишь тогда доктор приступает к лечению.

Доктор действовал так твердо и решительно, что уже в тот же день получил возможность разговаривать с приемной дочерью в той землянке, которая служила тюрьмой.

Но она успела рассказать Ивану Петровичу обо всем и в частности о поведении Мирзы и Али, об их роли. Именно это помогло доктору, а особенно Алаярбеку Даниарбеку при посредстве Баба-Калана, начальника личной охраны эмира, разработать хитроумный план освобождения Наргис.

Но этому плану грозил провал: свою роль сыграли низменные страсти. На второй аудиенции эмир вдруг объявил доктору:

— Соизволили мы объявить трижды развод... нашей супруге... по имени Наргис.

Обрадованный доктор поинтересовался, когда Наргис может покинуть Кала-и-Фату.

— Дали мы... развод той женщине, она ваша дочь и, по нашему решению, вы, отец, сами увезете ее, когда...

— Позвольте увезти сейчас же.

— Позвольте нам конфиденциально (он со смаком произнес это трудное слово)... У нас, правоверных, женщина... разведенная не имеет права получить развод, пока не пройдет девять месяцев. Понимаете почему... а вдруг у нее в чреве... Значит... дитя.

— Но, ваше высочество, мы с вами наедине, нас никто не слушает. Вы европейски образованный человек и отлично понимаете — все эти формальности — шариатская чепуха... И, наконец, дочь моя не собирается выходить замуж.

Эмир благодушно и лукаво улыбнулся.

— Кто знает мысли женщины, а особенно такой коварной красавицы...

— Но, уверяю вас...

— Что знает отец о мыслях дочери... И потом, глубокоуважаемый хаким, вам нечего торопиться... Вы же будете лечить наши глаза... А в Европе ференги говорили, лечение займет много времени. Вы же не можете оставить лечение нашей ужасной болезни на полпути... Лечите, а там видно будет. Наступит в нашей беде облегчение, и мы найдем... узенькую щелочку в наших строгих и мудрых законах... о браке и разводе.

И Сеид Алимхан, спокойный, выдержанный, был непреклонен.

— Но... но я видел... девочка в ужасных условиях. Бесчеловечно с вашей стороны так обращаться с ней.

Эмир вдруг важно напыжился, лицо его налилось кровью, что было у него первым признаком приближения приступа ярости. Задыхаясь, он выдавил из себя:

— Злодейка!.. Несчастная!., э-э-э... пробралась в наше обиталище с ножом... э-э-э... Если бы не бдительность наших, не осторожность нашего начальника охраны Баба-Калана... Он остановил руку преступницы...

После неудачного покушения на жизнь эмира сбежавшиеся придворные потащили Наргис в тюремную кибитку. Кинжал послужил страшной неотвратимой уликой, и только то, что «преступницу» первым схватил сам Баба-Калан и получил от эмира право расправиться с ней, спасло Наргис.

Было важно предотвратить расправу именно в самый горячий момент. Это Баба-Калан успел запрятать Наргис в домашнюю дворцовую тюрьму подальше от разъяренных придворных, которые рвались учинить «ташбуран» злодейке.

А тем временем страсти улеглись. Обезумевший от страха Сеид Алимхан успел поостыть. Красота женщин на него действовала неотвратимо. Уже через полчаса он призвал Баба-Калана и похвалил его, что он не казнил ее сразу.