Такое отношение ко времени исключает всякий намек на пунктуальность. Поскольку каждый несет свое время с собой, он является не в назначенный срок, а как бог на душу положит. Соответственно, традиционно мыслящие филиппинцы воспринимают и определяют время в виде весьма расплывчатых понятий, таких, как «раньше-позже», «давно-недавно», «долго-недолго», «утром-вечером» и т. п.

Обратимся к последнему этапу развития языка — устной речи в современном понимании, которая характеризуется не образными описаниями, а логическими построениями, появлением понятий, отвлеченными рассуждениями. Абстрагированная, оперирующая понятиями, мысль уже не нуждается в большом количестве описательного материала. Настоящее выделение понятия времени и его измерение начались именно на этом этапе человеческого развития. О временных категориях данного периода можно судить по сохранившимся мифам, в которых отражены представления как магического, так и религиозного периода развития мышления. Мифов очень много, но все они имеют общие черты, и мы воспользуемся анализом северной мифологии (Старшая Эдда), проведенным М. И. Стеблин-Каменским в книге «Миф» (Л., 1976). Разбирая временные представления в мифах, автор прежде всего обратил внимание на полную неопределенность возникновения времени. С одной стороны, время создали боги, упорядочив небесные светила, создав фазы Луны и т. д., и оно непрерывно и конечно, поскольку не существовало, пока не было сотворено.

Так, в «Речах Вафтрудннра», где отражено миросозерцание скандинавов, говорится:

Деллингом звать

День породившего,

Нёр — ночи отец;

Измыслили боги

Луны измененья,

Чтоб меру дать времени.

Инки в Южной Америке в своих молитвах космическому богу повторяли, что по его воле:

Солнце, Луна, день, ночь, лето, зима

Не тщетно, но в размеренном порядке

Идут они в предназначенное им место, к своей цели.

С другой стороны, время существовало и до того, как было сотворено, а кроме того, происходят катаклизмы, в результате которых мир гибнет и вновь возрождается, и, следовательно, время оказывается не конечным, а обратимым, или цикличным. Мифическое время и конечно (у мифа есть начало и конец), и бесконечно (мир вновь возникает после своего конца). По-видимому, представление об обратимости времени не менее архаично, чем представление о том, что оно конечно. Концепция! обратимости времени несомненно имеет некую реальную основу. Чем теснее связь человека с природой, чем меньше он выделен из нее, тем в большей мере протекание времени должно восприниматься им как регулярное чередование таких явлений, как день и ночь, зима и лето, произрастание и увядание, рождение и смерть. Значит, и понимание человеком времени должно соотноситься с природными или жизненными циклами, образующими материальное наполнение времени. Представление об обратимости времени — это вместе с тем отсутствие четкого противопоставления прошлого и настоящего будущему, и, таким образом, оно подразумевает внутреннюю точку зрения на время.

Время в мире никогда не абстрагировано от его конкретного содержания и существует, поскольку имеют место какие-то события, то есть что-то происходит с какими-то активными существами: великанами, богами и т. п. Если же не происходит никаких событий, то время не существует, ход его прерывается. Так, в «Прорицании вёльвы» встречаются названия единиц времени, определяемые не их местом среди таких же единиц, а тем, что происходило в эти единицы времени («век мечей», «век секир», «век бурь», «век преступников»).

С точки зрения тех людей, среди которых бытовали мифы, и сами мифические персонажи, и результаты деятельности этих персонажей — реальность, то есть не прошлое, а настоящее. Естественно поэтому, что в эддических мифах прошлое нечетко отграничено от настоящего, в известном смысле — вневременно. Мифическое прошлое как бы совпадает с настоящим. Миф переносит в эпоху, когда создавалось все то, что продолжает существовать, то есть в максимально реальную эпоху. Сказка, наоборот, переносит в несуществующее, за пределы времени. Мифическое прошлое вневременно потому, что оно так же реально, как настоящее, то есть максимально реально. Сказочное прошлое, наоборот, вневременно потому, что оно, как и весь сказочный мир, абсолютно оторвано от настоящего, то есть максимально ирреально.

Общей для мифа и сказки является возможность материализации времени — это и нити судьбы, которые прядут норны, живая и мертвая вода, чары, заставляющие проспать годы, яблоки Идуны, которые должны отведывать боги, как только начинают стариться.

Суммируя все сказанное, можно заключить, что на определенном этапе развития прошлое для человека существовало реально, а настоящее — отраженным светом этого прошлого и посему было нереальным (отголоски этого существуют в нашу эпоху). Современный человек живет реальным настоящим, в которое прошлое врывается только иногда в религиозных мистериях.

Считать умеем, хотя не знаем что

На этапе развития звукового языка появилась необходимость обозначать относительно короткие промежутки времени, в течение которых осуществляется та или иная деятельность. В связи с этим время, проходящее от одного действия до другого, сравнивали со временем, необходимым для какой-нибудь каждодневной работы или какого-либо регулярно случающегося события. Так, южноафриканское племя юангов обозначало время периодом, нужным для того, чтобы износить пояс, сделанный женщинами из ветвей определенных деревьев. Надетые утром, к полудню они делаются уже непригодными— листья засыхают и обваливаются, появляется необходимость заменить один пояс другим. Таким образом, один пояс служит около шести часов, два — двенадцать часов и т. д. У мадагаскарцев малой единицей времени является время, необходимое для того, чтобы сварить рис: одна варка риса, две варки риса… Нечто похожее можно наблюдать и у некоторых народов Северной Азии. У тунгусского племени гольдов, например, в большом употреблении сравнение времени, нужного для какого-либо действия, с временем, необходимым для того, чтобы выкурить трубку или вскипятить чайник. Они говорят: «Три трубки надо выкурить, пока дошел; две трубки надо было выкурить, пока сшила; один чайник вскипел, пока дошел», и т. д.

Кроме того, используется издавна принятое деление Дня как периода активной трудовой деятельности на более мелкие рабочие периоды, границей между которыми служат приемы пищи и отдых. В русском языке такие периоды назывались по роду работы (пахота и другие полевые работы) упряжкой, которых в зависимости от времени года бывало три-четыре в день. Но то же слово-понятие могло становиться и пространственным обозначением: поле в две упряжки, то есть пространство, может быть вспахано за два таких отрезка времени.

Превращение временных понятий в пространственные, в измерительные единицы протяжения отражается в обычных для большинства языков выражениях: «два часа ходьбы до этой деревни», «три дня езды до города». Расстояние, которое можно было преодолеть за один день пути, в русском языке называлось «днище». Нередко таким образом отмеривались большие промежутки времени — неделя, месяц, год (езды, хода, пути).

С древнейших времен счет дней велся по зарубкам на дереве и по узелкам. Так, согласно Геродоту, персидский царь Дарий, отправившись в Скифию, передал оставленным им на Дунае военачальникам ремень с шестьюдесятью узлами и приказал развязывать по одному узлу в день. Как только будут развязаны все узлы, воины должны сжечь мосты и уходить восвояси. Разбитый Дарий успел вернуться в последнюю минуту и бежал через еще не сожженный мост с остатками войска.

Этот пример иллюстрирует одноразовое использование узелков. Но у инков в Южной Америке существовали целые календари — «кипу» (что означает «завязывать узел» или просто «узел», а также счет), находившиеся в специальном ведении индейцев, которых называли кипу-камайу, что означает: «тот, на кого возложена обязанность считать». Они записывали в узлах любое событие, которое являлось результатом подсчета цифр, вплоть до того, сколько произошло сражений, сколько посольств направлено к инкам, сколько суждений кем-то высказано; такого рода записи и отчеты были годовыми. Близки к подобным хроникам узелковые календари, употреблявшиеся еще в прошлом веке. На севере Кур-земского полуострова в Западной Латвии, где живут родственные эстонцам ливы, в местечке Кшрагс, записан рассказ Хермины Зиберте, 1890 года рождения, о том, что у ее матери был большой клубок красной шерстяной нити, на которой каждый день в году был помечен узлом, а праздничные дни — еще и отдельными нитями, прикрепленными к узлам. Этим годовым календарем успешно пользовались. Она и сама под руководством матери вязала такой календарь, состоящий из нескольких параллельных нитей разного цвета. Год, судя по ее рассказу, начинали с Михайлова дня — 29 сентября, который обозначался первым узлом на белой нити. Вскоре после Михайлова дня у соседей случилась беда: медведь унес теленка. Это событие отметили кусочком нити другого цвета. Конец октября — начало ноября обозначили очередным узлом. На Рождество привязали желтую ниточку. В январе горел дом соседа— добавлен кусочек красной нити. Когда сильно заболел дедушка, привязали черную нитку. В феврале овца принесла двух серых ягнят — в календаре прибавились две короткие серые ниточки.