— На семинар вызвали.

— Вот хорошо! — Безбровый скользнул в Валькино купе, уселся за столиком напротив. — Я ведь тоже на семинар. Самолетом хотел, да прособирался. Вы-то почему на поезде?

— Ничего, не барыня.

— Вы что, с сынишкой в райком?

Валек осторожно потянул из тепла ноги. Но тут же почувствовал, как тяжелая рука придавила их.

— Что же вы не вышли? — спросила женщина важного человека. — Надо же паровоз поднять, все там.

— Шутите! Поднять… Пусть кран вызывают. Паровоз, Мария Николаевна, не телега!

Разговор у них совсем разладился. Наступило молчание.

— Так что вы тут про шпалы говорили? — вспомнила женщина.

— Да так… К примеру… Кофе не хотите? У меня термос. Принести? Сынишка пусть отогреется.

Мария Николаевна посмотрела на Валька, замялась. Валек сделал вид, что спит. Хотел засопеть посильнее, но нос заложило, и он всхрапнул, тут же почувствовав, что покраснел от этой неожиданности.

— Спит он! — облегченно сказала женщина. — Не буду будить.

Кажется, ушел! Валек так долго притворялся спящим, что и вправду уснул. Он как-то мельком слышал гомон возвращающихся в вагон людей, потом почувствовал толчки тронувшегося в путь состава и обрадовался, не покидая сна, — подняли паровоз! Без крана подняли!

Потом ему приснился отец. Он неторопливо шел за вагоном и вглядывался в окно. Валек догадался, что паровоз поднимал отец, а все ему помогали. Надо было и ему, Вальку, выскочить из вагона. Вот не догадался!

— В следующий раз поможешь! — сказал весело отец.

Окно, оказывается, было открыто, в него задувал теплый, летний воздух. И тайга вдоль невысокого полотна была насквозь прогрета солнцем, укрыта расплывчато колеблющимся зноем. Валек пытался вспомнить и не мог — куда везет его радостно гудящий поезд? Тогда он решил спрыгнуть с поезда. Метнулся по коридору, выскочил в тамбур, обрадовался, что двери не заперты, и, примерившись к скорости, к мелькающим навстречу столбам, смело оттолкнулся от подножки. Прыжок получился легкий и длинный. Он перелетел всю насыпь и все летел. За насыпью тянулось неширокое озерцо. Бросились в стороны, в камыши, две только что любовавшиеся друг другом чирушки — уточка и селезень. Валька приподнимало и несло дальше — к березовой релке, через нее, через огромную марь, вдоль реки, берега которой заставлены островерхими зародами свежего сена…

Валек уже почти не боялся этого нескончаемого полета. Только завидев несущуюся навстречу преграду — огромную ель или даже сопку, он подтягивался весь, ожидая удара. Но удара не было, его просто переносило через любую преграду, как выбитую ветром из куриного крыла пушинку. Валек затревожился: куда затащило! Вон лосиха повела к водопою длинноногого малыша, вон медведь присел, вверх смотрит… Дальше, дальше от этого места! И Валек увидел город. Большие белые дома, трамваи, огромные самолеты, снующие во все стороны. Как приземлился — не понять, только очутился прямо возле охотничьего магазина. И вспомнил, что вез сюда кротиные шкурки. Полный чемодан. В поезде забыл!

…В вагоне было тихо. Валек чувствовал еще, как бьется растревоженное приснившейся бедой сердце, но уже успокоился, зная, что чемоданчик его никуда не делся — лежит себе под полкой в удобном тайничке. Четыреста шкурок! Правда, взрослые за лето, бывает, и по тысяче насушивают, но чего сравнивать! У них и тропы лучше, и капканов не сорок штук.

Валек стал кротовничать случайно. Отец этим не занимался. Вообще он какой-то равнодушный к охоте с рыбалкой. Приведешь к реке, удочку ему настроишь — лови на здоровье! Минуту поглазеет на поплавок, усмехнется и полезет в карман. А уж если задымил своей махрой, то непременно задумается, сонный какой-то станет. До пескаря ему, как же! И смотри: вроде не старый еще, сорока нет, а такой усталый. Работа работой, но и еще какой-то интерес должен быть у каждого. Иначе что это за жизнь? Тягота. Вон поселковые мужики — тоже на лесосеках вкалывают, аж рубахи заворачиваются, а ведь находят время с ружьем пошастать, щук поблеснить, грибов на зиму наворочать.

Старую тропу нашел отец. Совсем случайно. Валил, валил елушки, потом поставил пилу и отошел от товарищей подальше. Другой на его месте сразу бы смикитил что к чему, а он удивился, видите ли, что в капкане кости. И пошел с этим капканом в бригаду. Были тут и охотники. Те долго не раздумывали, понизали на проволоку уловистые пружинники. Валек потом отца почти до слез доводил упреками. А чего ж он! Кротоловок только во сне накупить можно. Уговорил все же, взял отец его к себе на лесосеку, показал тропу. Вычистили ее образцово-показательно. Только сначала не обнаружили другую тропку, что с большой сливалась. А вот на ней как раз сорок ловушечек! Валек объявил их своими и тут же насторожил снова: крот пер и по старым норам, не обращая внимания на останки себе подобных, и новых наковырял будь здоров. Так и повадился Валек с лесорубами в тайгу ездить. Пешком-то туда скоро не дойдешь, а на дрезине — полчаса.

В первый раз, когда проверять явился, вышел на тропу — и похолодел! Мох сбит, капкана нет, вот так! И дальше не пошел, вернулся насупленный, стал приглядываться к лесорубам: кто бы мог? Ему объяснили — капканчик нужно палочкой притыкать, иначе кротяка в нору утащит. Далеко — не далеко, а к чему дополнительная колготня? Богато в тот день взял, все бегал — пустые капканы с места на место перебрасывал. Зато уж кое-кто в бригаде ахнул. Потом дни послабее пошли. Пятнадцать — двадцать кротов. Но это тоже кое-что! Каждая шкурка — рубль двадцать. Этак за лето и приодеться, и приобуться можно — с отца-матери не тянуть.

Отец как-то сказал, мол, тебе, Валек, с пацанятами бы надо — на речку бегать, загорать, в кино ходить… Чудной! Не понимает, что он как в сказке живет, только еще лучше. Утром, когда вальщики только настраивают свои сложные бензопилы, а сучкорубы помогают трактористам заправлять трелевщики, такая тишина в тайге, что каждую упавшую росинку слышно. Валек выходит на тропу и волнуется, хочется ему припустить бегом, ведь первый капкан самый уловистый: каждый день в него попадает два, а то и три зверька. Вчера вынул из него патриарха — не темно-пепельного, как обычно, а бурого, с седым галстучком, огромного и сильного крота. За нос попался. Такой уж длинный у него вырос нос!

А вот следующий капкан — неудачник. Кроты его почему-то сбивают в сторону и спокойно уходят по своим делам. Уж и обкладывал его камешками, чтобы утвердить на месте, и проволоку чуть разогнул, чтобы входное отверстие увеличить, — бесполезно.

Пятнадцать ловушек выставлено до ручья, остальные — дальше. Там уже не слышно ни рева машин, ни визга пил. Там интереснее и тревожнее. Березняка совсем мало, одна ель — деревья старые, замшелые. Совиная глушь. Потянешь крота из норы, а он холодный, как ледышка. И чего-то боязно даже его в руки брать.

Здесь Валек никогда не присаживался отдохнуть: спешил снять добычу — и назад. Вздыхал облегченно у ручья, в прогретой знойным солнцем низинке. Тщательно отмывал руки, доставал из сумки хлеб с салом…

— Спящие! — закричал кто-то на весь вагон. — Тихое! Кто выходит — вперед!

Валек мог бы выйти и здесь — тоже есть охотничий магазин, но до утра еще так далеко, а мерзнуть одному в дощатом вокзальчике радости мало. Лучше выйти утром в большом городе и сразу — по делам. Отец нарисовал, как идти и куда зайти, бумажка в кармане.

— Тихое! На выход!

А вагон уже проснулся, зашевелился. Опять вспыхнули спички, потянуло душным, горьким дымом. Валек почувствовал, что шевельнулась и его спасительница, перевязала платок.

— Мария Николаевна, надо продвигаться! — прошелестел знакомый мужской голос.

— Да… собственно… — ответила она тихо, — идите. Я ведь не одна.

— Нет, нет! Меня ждет машина, подвезу.

— Хорошо, проходите. Мы сейчас. — Она потянулась к окну и зашептала Вальку: — Обувайся, малыш! На машине прокатимся.

— Мне в город. — Валек поджал ноги, сразу почувствовав ими прежнюю стылость вагона.