Откуда же взялись материалы?

Из обширной литературы об А. Н. Толстом, к сожалению, удалось почерпнуть немного. Литературоведы до сих пор почти не касались обстоятельств и хода этого нашумевшего в свое время судебного процесса, если не считать кратких упоминаний о нем. Однако сведения копились. В монографиях В. Щербины «А. Н. Толстой. Творческий путь» (М., «Советский писатель», 1956) и Ю. Крестинского «А. Н. Толстой. Жизнь и творчество» (М., Изд-во АН СССР, 1960) названы два разысканных ими источника, в которых содержится, по словам В. Щербины, «чрезвычайно интересный, еще не использованный литературоведами материал». Это большие статьи о деле графа Толстого, появившиеся одновременно, в воскресенье 30 января 1883 года, в двух столичных газетах, — в петербургской «Неделе» и «Московском телеграфе».

Конечно, я прочел эти статьи.

Соблазнительно было разыскать само судебное досье. В Куйбышевском областном государственном архиве я перелистал несколько пухлых томов, страницы которых испещрены витиеватыми почерками целых поколений судейских писцов, — записи о деле графа Толстого не оказалось. Значит, не было и самого досье.

— До революции в окружном суде был пожар, тогда многое погорело! — сказала хранительница архивов. И, подумав, добавила: — Впрочем, можно еще попробовать… Поищите в архивах Казанской судебной палаты, куда входил Самарский окружной суд и постановлением которого граф Толстой был предан суду…

Я поджидал оказии на поездку в Казань, когда стало известно, что в Куйбышеве обнаружен совершенно уникальный семейный архив А. Н. Толстого.

Это было, может, одно из самых счастливых приобретений нашего литературоведения конца 50-х — начала 60-х годов. Неизвестный доселе архив хронологически охватывал более полувека — с 1867 года (письмо 12-летней гимназистки Саши Тургеневой к матери) до 1921 года (письмо А. Н. Толстого отчиму, относящееся к августу — сентябрю 1917 года, и последние документы самого А. А. Бострома). Архив содержал большую переписку родных Алексея Николаевича, в том числе письма графа Н. А. Толстого жене, первоначальный набросок его завещания, большую многолетнюю переписку Александры Леонтьевны с Бостромом, письма деда писателя Леонтия Борисовича Тургенева к дочери, множество тетрадей с записями, дневников, рукописей произведений Александры Леонтьевны, некоторые издания ее книг. Одних писем разных лет Алексея Николаевича Толстого к матери и отчиму около ста! А кроме того, были первые издания книг А. Н. Толстого с дарственными надписями, многочисленные фотографии с автографами писателя, записки, документы. И все это новое, абсолютно неизвестное!

Начались страдные недели и месяцы. С утра я появлялся в белом двухэтажном особнячке Куйбышевского литературно-мемориального музея имени А. М. Горького. Хранительница фондов Маргарита Павловна Лимарова, оставив меня наедине с очередной порцией старых тетрадей и писем (часто еще не читанных даже сотрудниками музея), уходила. И для меня мгновенно исчезало все — поверхность стола, стены, комната, даже я сам. Терялось ощущение времени.

Старые письма были частичкой исчезнувшего бытия… Глубоко личные, не предназначавшиеся для постороннего глаза страницы, с взволнованно набегающими одна на другую строчками, с вычерками, помарками, с передышками раздумий и размашистой скорописью найденных слов, хранили трепетность и откровение минуты. Начинало казаться, будто они вовсе не давние, будто их принесла вчерашняя почта.

Я поднимал глаза. По соседству с комнатой, где я сидел, за изгибом тихого узкого коридорчика, была еще одна слепая полуподвальная клетушка. Я ее хорошо знал. Там стояла одинокая железная кровать, покрытая серым одеялом, был столик с несколькими книгами, чернильница и перо. Там в конце прошлого века ютился высокий худой человек, носивший широкополую шляпу и темную накидку. Там ночами писал свои очерки и рассказы фельетонист «Самарской газеты» Иегудиил Хламида — молодой Горький. В этой комнатке, остановившись, застыло то же самое время…

Казалось, что стоит выйти на улицу, пройти по городу несколько кварталов до кирпичного островерхого костела — и на деревянном крыльце спрятавшегося подле него домика увидишь красивую женщину, чьи письма и дневники я читал, а рядом — ее сына, озорного, розовощекого подростка в форменной куртке самарского реалиста, прозванного за полноту и неповоротливость Ленькой-Квашней… И быть может — чем черт не шутит! — как раз в этот момент мимо проскачет, отвалившись в коляске, сам дворянский предводитель граф Толстой.

А между тем в Куйбышевский музей имени А. М. Горького через несколько месяцев, а иногда с перерывами и в год с лишним, продолжали поступать разысканные новые материалы. Историю этой интереснейшей находки я расскажу позже. И об архиве в целом, большая часть которого до этой книги еще никогда не публиковалась и не описывалась, речь тоже впереди… Теперь же вернусь к судебному процессу.

Некоторые из обнаруженных в Куйбышеве материалов, относящиеся к 1881–1883 годам, дали мне как раз то, чего до сих пор не хватало. Восстанавливались не только недостающие звенья в событиях, но, главное, ярче стал виден нравственный накал борьбы в зале суда и за его стенами, отчетливей вырисовывались теперь и те далеко идущие последствия, которые имели эти события не только для их непосредственных участников.

Однако это не значит, что больше уже не потребовалось никаких поисков.

Нельзя понять многих скрытых пружин, действовавших на процессе, не зная обстановки в тогдашнем Самарском суде, не имея никаких сведений о людях, кому было поручено свершить правосудие над всесильным волжским помещиком. Но как это узнать? В переписке и дневниках куйбышевского архива на сей счет ничего не нашлось… Где же разузнать подноготную о чиновниках, подвизавшихся в провинциальном суде почти сто лет назад?

Как ни парадоксально, на этот раз меня безотказно выручил… баснословный российский бюрократизм. В Ленинградской публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина передо мной на столе взгромоздились роскошно изданные фолианты с темными кожаными корешками, с золотыми гербовыми двуглавиями и серебряными обрезами страниц. Это любопытные книги. В них не только представлены все до единого из сотен и тысяч управлений и ведомств, отделов и департаментов, но с инвентарной тщательностью учтен и описан каждый, даже самый ничтожный, человеческий «винтик» государственной машины,"⁵ вселенской паутины, простиравшейся по Российской империи. И никто не ускользал от всевидящего начальственного ока! Уж коли сидел даже за тридевять земель, в самых темных канцелярских закоулках, некий Акакий Акакиевич, жалкий коллежский регистратор, которого и сослуживцы-то за человека не считали, то, будьте уверены, в этих книгах были его фамилия, имя-отчество, чин-должность, оттиснутые с такой королевской пышностью и на такой бумаге, которая самому Акакию Акакиевичу привидеться могла только во сне.

Называются эти фолианты «Адрес-календарь. Общая роспись начальствующих и должностных лиц по всем управлениям Российской империи на… [такой-то] год. Санкт-Петербург. Типография Правительствующего сената».

Просматривая адрес-календари по годам, многое узнаешь о Самарском окружном суде, о всех выдвижениях и задвижениях, о сменах начальства, о наградах, о судьбах чиновников, иногда от самого появления их на службе и до смерти. Но это еще не все. Такие же адрес-календари, но только потоньше и победней, издавались ежегодно и в губерниях. Но зато тут все было расписано еще подробней, чуть ли не до сторожа, охранявшего судейское здание.

Адрес-календари Самарской губернии, которые аккуратно выходили в начале декабря истекающего года, рассказывают, и какой очередной чин получил господин прокурор Владимир Ромулович Завадский, и кто был в числе присяжных поверенных, и кто определен приставом или околоточным, и на каких улицах следует разыскивать «камеры» и присутствия. И сколько населения «обоего полу» и по раздельности в Самаре и по уездам, и какие должности и звания имел в последние десятилетия жизни уездный предводитель граф Николай Толстой, и в каких благотворительных обществах состояла впоследствии его вторая супруга, и когда был в гласных городской думы и губернского земского собрания дед будущего писателя Леонтий Борисович Тургенев, и какой общественный вес имела остальная самарская родня Толстых и Тургеневых. Позднейшие адрес-календари сообщают, кто из учителей и какие предметы преподавал в разные годы в Самарском реальном училище имени императора Александра Благословенного, когда там учился Алексей Толстой, по адрес-календарям получаешь почти исчерпывающие справки о семьях знакомых и друзей юности А. Н. Толстого…