РОКСОЛАНА КОВАЛЬ

ЗОЛОТОЕ ПЕРО

«Всех ненавижу! Ну, если не всех, то через одного – точно! Жизнь проходит стороной. Аверкин – тоже. Снова не обратил на меня внимания. Стоило трижды заглядывать в зеркало и красить губы. Прошел, как мимо фонарного столба! И его ненавижу! Всех ненавижу. Да подохнут они все разом!

День – дерьмо. С самого утра. Сегодня снова сцепилась с мамой. Все попытки вернуть ее к жизни скоро сведут меня в могилу. Не могу больше видеть ее пьяной! Сейчас наверняка уже под градусом. Потому и не могу достучаться. Дрыхнет, поди, с бутылкой рядом. На нее вино действует лучше снотворного. Один глоток и – я вся твоя, Морфей!

В обед Козлиха устроила мне разнос. Угораздило разбить ящик пива. Сколько было воплей! Вычтет из зарплаты. Букобятина. Ненавижу! Скоро брошу эту работу к черту.

Встретила на рынке Лолку. Говорит, что я не изменилась: такая же страшная, занудная неудачница. Хоть она и гадина, не могу с ней не согласиться…»

Я потрясла переставшей писать ручкой. Зараза! То скребет бумагу, то плюет чернилами. Весь дневник измарала кляксами. Ненавижу! Эти еще влюбленные уроды уселись напротив! Хи-хи да ха-ха! Места другого не нашли. Будут лузгать семечки и осыпать все вокруг шелухой. Ну вот, теперь старикан какой-то уселся рядом, шуршит тут своей газетой! О, еще одна парочка. Обжиматься вздумали. Тьфу.

Долбанная ручка! Вообще перестала писать. Все пальцы в чернилах, а стержень прозрачен и чист! Ну и как мне теперь коротать время, ожидая, когда моя мамаша выспится? Сидеть рядом с тяжеленными пакетами и торговать глазами? Да кто их купит!

— Девушка? – ласково обратился ко мне сидевший рядом старикан, опустивший газету и наблюдавший за моей схваткой с ручкой. – Возьми мою. Не мучайся зря.

Он похлопал себя по карманам, вытащил красивую ручку и, как конфетку ребенку, протянул ее мне. Я взглянула ему в лицо, забрызганное рыжим светом, льющимся сквозь кроны. Прищуренные глаза показались знакомыми. Точно, как у моего покойного деда!

— Оставь ее себе, – сказал он, когда я пообещала вернуть ему ручку минут через десять. – У нее перо волшебное. Глядишь, напишешь свое желание, а оно возьмет да и сбудется. Только помни, что у медали две стороны.

Я пренебрежительно хмыкнула и едва не покрутила пальцем у виска, глянув вслед выжившему из ума старикану. Я ему что, маленькая девочка, чтобы меня с таким умилением утешать и сочинять сказочки о волшебстве? Кого только не встретишь в этом сумасшедшем городе.

Пожав плечами, я снова уткнулась в тетрадь.

«…Отоварившись на рынке, наткнулась на тачку Толика. Полчаса прождала, когда он со своей стелькой объявится. Надеялась, дура, что он меня до дома подбросит. А им, видите ли, не по пути! Они заняты! Разбегутся тратить бензин и свое драгоценное время! Из-за меня свои планы менять! Подумаешь, бедная родственница, нечаянная сестра коммерсанта! Рожи козлиные. Ненавижу!

Когда тащилась домой, увешанная продовольствием, позвонила Тайка. Хвасталась, что ей папуля на совершеннолетие презентовал машину. Тьфу, розетка. Да чтоб тебе все бамперы измяли. Ненавижу!»

Снова оглянувшись на окна, я покрутила в болящих пальцах ручку и посмотрела на свои выровнявшиеся каракули. Чистенькие строчки выстроились армией золотисто-алых букв, сдержав атаку синей орды чудовищных клякс. Даже совестно тратить такую пасту на никчемную писанину. Но другие способы спустить пары, чтобы не лопнуть от злости, временно не доступны.

«…Пока сидела на скамейке парковой аллеи, ко мне подсел какой-то свихнутый старикан и отдал свою ручку. Сказал с умильным видом, что она-де волшебная. Может исполнять желаемое. Если бы и вправду! У меня как раз имеется одно заветное на данный момент желаньице! Чтобы мама открыла мне дверь.

Черт возьми, я уже не могу терпеть! Все мысли сводятся к сортиру. Неужели придется выискивать кусты? Нет, я не могу себе этого позволить. Довольно того, что я на улице отужинала немытыми овощами. До шести часов на работе, потом по базарам, таская тяжелые авоськи, пешком тащилась до дома, и теперь целый час сижу на улице! Жду, пока маманя выспится!»

Я решила вновь наведаться к своей двери. Сунула тетрадь и ручку в сумку, подхватила стоявшие у скамейки пакеты и поплелась через дорогу. Какой-то высруль, высунувшись из окна своего драндулета, громогласно меня обматерил. Чуть не сбил еще и орет! Урод! В неположенном месте, видите ли, перехожу улицу! Щас, попрусь с сумками искать пешеходный переход! Да чтоб ты перевернулся, сволочь! И сам ты сука!

Завернув за угол дома, я нырнула в подъезд. Поднявшись на третий этаж, столкнулась с расфуфыренной соседкой и моей одноклассницей Мариной, закрывающей дверь.

— Стерва, – как обычно приветствовала она меня.

— Шлюха, – с взаимным презрением отозвалась я.

Взобравшись на пятый этаж, я сгрудила пакеты на резиновый коврик и без особой надежды надавила на кнопку звонка. Уже собралась устроиться на ступеньках, как услышала из-за двери недовольное ворчание и щелчки замков. Фух, не могла поверить своему счастью!

Как и ожидала, мама пребывала более в горизонтальном, чем в вертикальном положении. Боже мой, опять этот замасленный халат с мокрыми от пота подмышками. Как же она меня порой бесит! Иногда просто ненавижу ее. И каждый день расплачиваюсь слезами за эти непотребные чувства. Я должна все сделать, чтобы выдернуть ее из пьяного болота, а вместо этого только и знаю, что злиться и орать. Ненавижу себя!

Я бросила сумку на тумбу и пронесла пакеты в кухню. Разумеется, пожрать было нечего. Полная раковина грязной посуды, на полу – бутылки и засохшие объедки. Пробралась в санузлы. На полу, в обнимку с унитазом, спал соседушка. Все, у меня больше нет сил! Я не могу так дальше жить. Единственный выход – повеситься!

Матерясь и заливаясь слезами, я пинками разбудила дядьку Генку и вытолкала его в подъезд. Эта скотина, сопротивляясь, умудрилась заехать мне локтем в лоб! Теперь синяк обеспечен. Всхлипывая и икая, я посидела со своим горем на унитазе и принялась разгребать кавардак. Ненавижу этот висящий в воздухе перегар!

Каждый день вымываю все с марганцовкой, брезгуя к чему-либо притронуться, проветриваю и навожу порядок. На завтра – повторение вчерашнего хаоса.

Зло помахав шваброй, я принялась мыть посуду. Потом взялась за готовку ужина.

— Какого фига ты водишь сюда этих забулдыг? – негодовала я, когда мама спасалась минералкой. – Я больше не могу все это терпеть! Пожалей меня хоть раз!

— Не ори, – поморщилась мама, борясь со сном. – Голова болит. А что? Ты целый день на работе. Толик на звонки не отвечает. А твой отец… Мне ведь поговорить не с кем. Так пусть хоть эти несчастные люди меня выслушают да посочувствуют. А где мое вино? Здесь в бутылке еще оставалось…

— Спустила его в унитаз.

Я вздрогнула, получив косую пощечину. Должен был быть подзатыльник, но я не вовремя обернулась. Она никогда прежде не поднимала на меня руку. Теперь и эту грань перешагнула. Нашла повод снова нализаться. О, расплакалась, заметалась! Схватила мой кошелек и бросилась за покупками, чтобы залить горе!

Я повисла на ней, пытаясь остановить. Потом снова сдалась: черт с тобой!

Гремя кастрюлями, швыряя летящие куда попало крышки и пиная дверцу холодильника, я взглянула на стоявшее на подоконнике фото в веселенькой рамке. На ней мы запечатлены счастливым трио. Улыбающаяся мама, лукаво прищурившийся отец и обнимающая их обоих я. Вся былая жизнь выглядит померещившейся грезой. Иногда мне кажется, что той беззаботной девочки Риты никогда и не было. Она успешно завалена булыжниками грязных будней.

Разве думала я, что мне придется краснеть за свою мать? Ненавидеть до ломоты зубов родного отца? Наводить не дающую пока результатов порчу на бывшую подругу?

Нет, та Маргаритка с фото и не мыслила об этом. Не знала, что соседи будут провожать ее жалостливыми и осуждающими взглядами, тыкать каждый раз: «посмотри, на кого похожа твоя мать. Руки опустила, не видишь, что спивается? Надо же что-то делать».