— И никто не брал денег?

— Ну говорю же вам. У меня на связи было… немало людей.

— И все были коммунистами?

— Все. Некоторые официально состояли в партии. Многих мы удерживали от вступления: страховались от того, что на них падет подозрение и возьмут этих героических ребят под контроль. Когда в Англии, и особенно в США, стали карать за членство в партии, мало на кого из наших помощников настучали. А в годы войны их спецслужбы не взяли никого благодаря конспирации. Выбирали людей, которые не выпячивали ни своих взглядов, ни связи с нами. Вот почему мы добились успехов. И я мотался по Лондону с одной встречи на другую.

— Владимир Борисович, кем вы значились в посольстве?

— Атташе по культурным связям. Потом меня перевели в консульский отдел. Для меня это было удобнее: на отшибе от посольства, и я свободнее распоряжался своим временем. Посольство крошечное — 15 человек, в консульстве нас всего двое.

— Вычислить если не проще простого, то не слишком сложно.

— Мы жили в одной куче. Никакого режима работы. Можно сидеть до ночи, а можно днем куда-то уйти и бесконтрольно. Дипломаты тоже разбегались по встречам, это облегчало жизнь. И постоянные воздушные тревоги. В посольских кабинетах стояли раскладушки, мы там между тревогами спали. Иногда спускались в бомбоубежище. Я скажу вам: вариант ухода рисковый, однако для нас удобный. Пойди уследи, кто пришел-ушел.

— Выходит, английская контрразведка за вами вообще не следила?

— Вы не поверите, но я до сих пор не могу понять, почему они вели себя так пассивно. Хвоста за собой я ни разу не видел, пока однажды не привел его ко мне агент: парень попал в поле зрения контрразведки, за ним стали следить — и вот привел. Единственный случай в моей шестилетней лондонской практике во время войны. А специально за дипломатами они не ходили. За военными, за теми, кто носил форму, — да. А я был атташе, штафирка, к тому же и фигура у меня маленькая, щуплая. В нашей профессии очень даже помогает. И, признаюсь, нас опять выручил Филби. Энтони Блант из «пятерки» сообщил: с началом войны наблюдение ослаблено, офицеров мобилизовали, набрали молодежь. Ее, правда, хорошо, быстро учили, однако опыта и сил, конечно, не хватало. Главной задачей, как информировал Филби, было выявление шпионов из десятков тысяч осевших в Англии беженцев. Вот эту публику они потрошили как следует. На нас времени не оставалось. Да и были мы союзниками. С другой стороны, за нами, естественно, наблюдали, посольство было расположено в центре.

— А не приходило в голову: на связи столько агентов, что хоть один да провалится, настучит, и тогда гуд-бай, товарищ нон грата?

— Мы об этом совсем не думали. Добывать сведения во что бы то ни стало, а на собственную карьеру — плевать. Когда началась война, вообще потеряли счет времени. Главная забота — на встречу прийти «чистым», чтобы хвост не увязался. Тревога, бомбежка, слежка, а мой английский товарищ приходит в назначенное место и еще с информацией. Я-то иду потому, что разведчик, я обязан. А почему приходит он, рискуя всем? Да я его должен прикрывать, как только могу. Это же святые люди.

— Понятно, почему вы не попались — профессионал. Но как избежали ареста ваши агенты? Их-то разведприемам не обучали.

— Как вам сказать. Нашими мерками их профессионализм измерить трудно. Один человек проработал со мной шесть лет. Регулярно ходил на встречи, ни разу не попался. Значит, его можно смело считать профессионалом.

— То есть за годы работы они превращаются в профессиональных разведчиков. Вы их что, натаскиваете?

— Такого слова у нас в лексиконе нет. Это называется обучением от встречи к встрече. Как выйти из дома, как провериться, нет ли за тобой хвоста. Как вообще прикинуть, какая вокруг тебя складывается обстановка. Кто обращает внимание, есть ли какие-то новые знакомые — люди, до того интереса к тебе не проявлявшие или вовсе неизвестные. Короче, мы всё время учим, на что обращать внимание, чтобы быть в себе уверенными. И с течением времени наши помощники становятся такими, как надо. Каждый помогал нам в своей области. Один — в радиолокации, другой — в авиации, третий приносил данные по высокооктановому бензину, четвертый — знаток отравляющих веществ. Они были профессионалами в своих областях науки и превращались в профессиональных разведчиков, которые знали, как не провалиться.

— Владимир Борисович, а тот человек, который сам пришел к вам и просветил нашу разведку и Курчатова относительно секретов немирного атома, — он так и останется для нас мистером Икс?

— Даю стопроцентную гарантию. Имен наших агентов не называли и называть не будем. А тех, кто вышел, как мы говорим, на поверхность, пожалуйста. И добавлю, Курчатов был и без мистера Икс ученым исключительно просвещенным.

— А Икс? Он был известным ученым?

— Не очень. Но непосредственно участвовал в важных исследованиях. Атомную проблему решали крупнейшие университеты — Эдинбург, Ливерпуль… Да, Икс был в курсе.

— А после войны он сотрудничал с вами?

— С нами? Работал, работал.

— И так же безвозмездно?

— Также.

— Долго?

— Еще года три. Затем перешел на преподавательскую работу и некоторые свои возможности потерял. Поддерживал с нами контакты время от времени, однако отдачи от него уже практически не было.

— Вы с ним после отъезда встречались?

— Нет.

— Но были же дружны.

— Что делать. Приехал мой сменщик. Взял его и целый ряд моих агентов. У нас такая преемственность всегда существовала.

— И вам не было обидно?

— Обидно — нет. Терять товарищей, расставаться — было больно, да. С такими людьми срастаешься сердцем.

— И вы никогда-никогда не возвращались к прежним связям?

— Бывали случаи, когда я уезжал из страны, проходило время, моя замена вступала в контакт с моим источником, а тот говорил: «Я с вами работать не буду». Тогда я ехал туда… Объяснял: забудем личные симпатии-антипатии.

— И много вот так приходилось ездить?

— Нет, таких случаев было немного. Мне тогда было 25–26 лет, они — на несколько лет старше.

— И в каком вы были звании?

— Старший лейтенант.

— Признайтесь, а в нелегалы не тянуло? Ведь в ваших кругах это почитается за высший пилотаж.

— Думал я пойти по этому пути. Готовился.

— У вас хороший английский?

— Был хороший. С утра до вечера среди англичан. Их речь только и можно на улице перенять, никакие учебники вам этого не дадут. И практика общения с агентами… Принимали за валлийца — откуда у меня взялся такой акцент? Курил тогда трубку, зажимал в зубах. И с моим маленьким ростом терялся в толпе. Мог спокойно адаптироваться в любой англоговорящей стране.

— Так что же помешало?

— Когда узнали, что я в Англии провалился…

— Как — провалились? Вы же только что говорили — «никаких провалов».

— Видите ли, когда я начинал, измен среди своих не было. До войны уходили Орлов, Кривицкий — фигуры крупные, прогремели по всему миру. Из тех же, кого я знал, — никто. А в 1945-м из Канады ушел шифровальщик военных. Унес всё, что было в резидентуре: шифры, личные записи резидента, его книжку со всякими пометками. Буквально ограбил. Канадский провал перебросился не только в США, но и в Европу. Началась страшная свистопляска. Пошли всякие контрольные проверки. Из-за этого работа была, по существу, прекращена на полтора года. Чтобы наши люди не провалились, мы приказали: сидите тихо, никуда не ходите и не рыпайтесь, вот вам условия связи на все случаи жизни. Никого не взяли, но агентурная сеть пострадала. Некоторые, не дождавшись, занялись открытой деятельностью. Кое-кто потерял работу, нас интересовавшую. Другие ее сознательно сменили и сделались для нас бесполезными.

— Но вас-то как это коснулось?

— Агент меня продал.

— Английский?

— Какой же еще? Я с ним познакомился чисто, открыто — на приеме. Он знал, кто я и откуда. Завербовал его, работал с ним, а когда уезжал, то мы по своему обыкновению оставляли на связи агентуру. Ну, я ему эти условия связи дал. И когда после Канады поднялась вся эта буря, он перепугался. Побежал в контрразведку и признался: «Барковский меня завербовал». Из Лондона я к тому времени уже уехал, но идти по нелегальной дорожке было бы большим риском.