"Кто ты?", – хочется закричать. Я хочу схватить его за ворот футболки, встряхнуть его и…

– Господи, Грэйс, прости. Мне так жаль.

Что? Я смотрю на него еще секунду. О, боже мой, кто ты, черт возьми? Почему парней так и тянет раздражать, расстраивать, досаждать нам и… черт! Я больше не могу, поэтому ударяю ногой по дверце шкафчика.

– Грэйс, ты…

– Что ты задумал, Рассел? Что, черт побери, ты задумал? – кричу, уперев руки в бока. Он стоит как статуя; я расхаживаю туда-сюда вокруг него, продолжая тираду: – В один день ты эдакий милый парень, который… который спасает людей, а потом ты вдруг превращаешься в такого… такого жесткого гада с языком, пронзающим сердца. Я не понимаю. Это очередная порция мести? Ты и вся команда по лакроссу используете меня в качестве упражнения для сплочения коллектива? Что я вам сделала? Скажи мне! Что, черт возьми, я сделала любому из вас, кроме…

– Кроме чего?

Я сжимаю губы и украдкой смотрю на него из-под завесы волос. Он ошеломлен. Если бы я не знала, то сказала бы, что Йен в шоке. Боже, я испускаю беззвучный стон, сползаю на пол и отпускаю остатки своей ярости. Во всем этом нет никакого смысла. Может, мама права. Семестр или два в Европе, и я смогу начать с нуля. Быть кем и чем захочу.

Подошва скрипит по линолеуму; Йен опускается передо мной на колени. Медленно протягивает руку. Не знаю. Может, он думает, что я кусаюсь. Я должна остановить его. Но сейчас любопытство во мне преобладает над злостью. Его рука касается моей руки – мягкое, горячее касание кожи, а затем легкое пожатие, и это… ох, Господи… это совершенно выбивает меня из колеи. Я разражаюсь потоком слез, и теперь заключена в его объятия. Его губы целуют мой лоб.

Проклятье, мой лоб.

Это еще сексуальней, чем я представляла; как бы мне хотелось отключить центр растерянности в моем мозгу.

– Прости, – говорю, икая. – Я думала, что уже все выплакала. Не знаю, что со мной не так.

– Я знаю, – отвечает Йен через мгновение. – Ты дошла до края, – заканчивает он, пожимая плечами. – Думаю, может, я стал соломинкой, сломавшей спину твоему верблюду.

 Я начинаю смеяться – громко хихикаю со всхлипами.

– Звучит так… так…

– Извращенно? – заполняет Йен паузу, улыбаясь. Я закатываю глаза.

– Подходит. – Затем продолжаю серьезно: – Вчера ты вел себя ужасно.

– Знаю. Прости. Увидел, как ты украдкой убегаешь с поля с этой камерой и подумал: "Лгунья".  

Я вздрагиваю. Его рука крепче обхватывает мою.

– Грэйс, послушай меня. Я не знаю, о чем думает Зак.

Пытаюсь отстраниться, только он меня не отпускает.

– Клянусь, не знаю, – добавляет Йен. – Но я знаю, что ты не врешь. Не врешь. – Он сжимает мою руку и широко улыбается. – Давай куда-нибудь сходим сегодня. Лишь мы… Никаких разговоров про Зака, Миранду или Линдси. Позволь мне загладить вину перед тобой. Я не говнюк, клянусь.

Моя вторая рука подлетает ко рту. Этот комок страха, прокравшийся внутрь и умерший где-то в глубине меня, только что вдвое уменьшился в размере. Йен шутит. Он наверняка шутит.

Если он шутит, я разобьюсь на миллион осколков – знаю точно.

После того, как убью его.

– А как же твои друзья? – приходится спросить.

Йен опускает глаза и бросает мою руку.

– Не знаю, Грэйс. Будем действовать шаг за шагом, ладно?

– Что заставило тебя передумать?

Он передвигается, садясь рядом со мной, подтягивает колени к груди и хмурится.

– Может, все то, что ты сказала о простых или правильных поступках. – Йен приподнимает плечо. – Тебе бы было так просто… не знаю… спрятаться. Сбежать. Притворяться. – Он качает головой. – Но ты бросаешь людям вызов. Не отступаешь. Даже когда боишься. А ты в последнее время часто испытываешь страх, верно?

– Нет.

Йен наклоняется ближе. Я задерживаю дыхание.

– Обманщица, – шепчет он.

Секунду спустя мы оба начинаем хохотать.

Сегодня самый лучший день в моей жизни.

Йен поднимается на ноги, слегка покачиваясь.

– Опять голова кружится?

– Не. Встал слишком быстро. Все в порядке. – Он идет к тележке, на ходу снимая толстовку. Вешает ее на один из крючков, затем толкает тележку к тому месту, где мы остановились. Йен в джинсах – тут ничего нового. Но футболка другая. Она чистая, выглаженная и хорошо на нем сидит. Настолько хорошо сидит, что я замечаю его невероятно красивое тело.

О Боже, еще как замечаю.

Тяжело сглатываю, подхватываю новую пару резиновых перчаток, и вскоре мы работаем в установившемся ритме. Работаем бок о бок несколько часов, напряжение в воздухе только наше – ни следа Зака.  

– Эй, Грэйс?    

Я оборачиваюсь через плечо, смотрю на Йена. Он не драит шкафчики. Он хмуро смотрит на меня. Комок страха мгновенно увеличивается.

– Что?

– Чего ты добиваешься? – Пока я гадаю, как лучше на это ответить, Йен продолжает: – С камерой и провокациями окружающих. Какой цели ты хочешь достичь? 

Бросив взгляд на настенные часы, снимаю перчатки, сползаю на пол, пытаюсь найти слова, чтобы объяснить.

– Я просто хочу, чтобы люди поверили, что это случилось. – Внезапно мне становится холодно; я вздрагиваю. – Никто не верит, знаешь? Копы спрашивали, была ли я в отношениях с Заком, пила ли, принимала ли наркотики, работала ли когда-либо стриптизершей, целовалась ли когда-нибудь с Заком до той ночи. Какое, к черту, отношение все это имеет к случившемуся? Законы о сексуальных преступлениях не распространяются на стриптизерш? На девушек в отношениях? Я этого не понимаю. – Обхватываю ноги руками, кладу голову на колени и закрываю глаза. – Даже родители мне не верят. Мой папа… он только и говорит: "Теперь ты довольна, Тереза? Теперь ты довольна? Ты позволила ей выйти из дома в таком виде, и посмотри, что случилось!". И моя мама… она считает, я должна извиниться перед Мирандой за то, что увела у нее парня, а потом уехать в Европу на семестр или два, чтобы забыть.

– Твой папа тебе верит.

Поднимаю голову, нахмурившись.

– Он был здесь вчера. Хотел разорвать Джереми и Кайла в клочья.

Тру лицо ладонями.

– Ага. Я слышала. Его арестовали, но потом отпустили. – Я откидываю голову назад, прислонившись к шкафчику. – Только это все из-за того, что Кайл и Джереми сделали вчера. Отец до сих пор не понимает, что меня действительно изнасиловали. Он думает, раз я пошла в лес, пила алкоголь, оделась так, как оделась, значит, должна была ожидать, что подобное может произойти. Что я на самом деле хотела, чтобы это произошло. Грр! – Сжав кулаки, ударяю по дверце позади меня.

– Ты хотела?

Злобно смотрю на него, прищурившись.

– Ты шутишь?

Йен поднимает обе руки.

– Серьезный вопрос. Почему ты так одеваешься? Ты хочешь обратить на себя внимание парней? Выделяться из толпы? Быть желанной?

– Хочешь знать, почему я так одеваюсь? Ладно. Когда мне было около девяти, я любила уроки танцев. Любила. Любила уроки, любила свою учительницу. Она носила шелковые юбки поверх балетного комбинезона. Мне нравилось, как они парили вокруг нее, когда она кружилась. Она была такая грациозная. И красивая. У нее были самые гладкие и блестящие белокурые волосы, какие я только видела. А глаза такого же голубого цвета, как наша машина в то время. Я не могла оторвать взгляда от них. Она была идеальна. Абсолютно идеальна во всех аспектах, до моего первого танцевального конкурса, когда за кулисами я увидела, как она повисла на моем отце, словно тот только что спас ее от утопления. – Я сажусь, подбираю ноги под себя, наклоняюсь вперед. – Она отбила его, Йен. Женатого мужчину, у которого была семья, и она это знала. Она соблазнила его, забеременела, и он оставил нас, чтобы уйти к ним, а… – Мой голос срывается. – А на их свадьбе, сказочной свадьбе, на которую ей хватило наглости надеть белое, отец говорит мне, что хочет, чтобы мы с Кристи стали хорошими подругами, потому что она такая замечательная женщина, и он надеется, я многому у нее научусь. Научусь чему? Как быть хладнокровной, расчетливой разлучницей? – Поднимаю обе руки. – Нет. Черта с два, нет. Я лучше буду носить черную одежду и черные волосы до конца своей земной жизни, чем позволю кому-нибудь хоть на одну секунду подумать, будто я чем-то похожа на эту женщину.