Ричард Норт Паттерсон
Глаза ребенка
Фреду Хиллу и Сонни Мента
КОШМАР
15 октября
1
На лице Рикардо Ариаса отразились страх и недоумение.
— Если хочешь свести счеты с жизнью, — вкрадчивым голосом повторил незваный гость, — надо оставить записку.
Рики как завороженный смотрел на пистолет, который долгие годы провалялся в темном сыром углу, так что гость сомневался: сработает ли он. Но Ариас не мог знать об этом.
Он принялся шарить по столу в поисках ручки.
Его движения отличались медлительностью, словно он проделывал их под водой, а взгляд был прикован к пистолету. Казалось, в полутемной комнате для него не существовало других предметов: вытертых дивана и кресла, дешевого кофейного столика, выцветших плакатов, компьютера и автоответчика, с помощью которого Рики отсеивал нежелательных кредиторов. В мертвенном свете хромированного торшера лицо Ариаса выглядело особенно бледным. От напряжения у него из носа потекла кровь.
У Рикардо были тонкие черты лица, а черные глаза (то мягкие, то злые — в зависимости от обстоятельств) никогда не утрачивали выражения болезненной подозрительности, как у иного перспективного студента-выпускника, злоупотребляющего кофе и пренебрегающего сном.
— Я не пишу. — Он кивнул в сторону компьютера. — Каждый скажет, что я пользуюсь вот этим.
— Самоубийство — совсем другое дело. — В голосе визитера появилась усталость. — Почерк должен быть узнаваем.
Медленно, с исказившимся лицом Рики взял ручку дрожащими пальцами.
«Я ухожу из жизни, — диктовал незнакомец, — потому что увидел себя в истинном свете».
Не сразу, преодолев инстинктивный протест, Ариас начал писать. Выходило неуклюже, коряво, как у ребенка, который выводит прописи и отрывает руку, не дотянув до конца буквы. Одни получались толстые, другие — тонкие и были похожи на паучков.
«Я понял, — наставлял голос, — что я всего-навсего жалкий эгоист».
Рики остановился, в глазах его были обида и негодование.
— Пиши, — последовал приказ.
Рики вытер кровь под носом и уставился на бумагу. Рука его на мгновение замерла: слова «жалкий эгоист» дались особенно тяжело.
«Единственное, в чем я преуспел, — это вымогательство. Я алчно и без зазрения совести использовал жену и ребенка, потому что сам — ничтожество».
Рики зарделся от гнева и, убрав руку с листка, впился взглядом в уже написанные им слова.
Гость замешкался, потом его внимание привлекла стоящая на книжной полке фотография темно-русой девочки.
Продолжая держать Рики под прицелом, он достал карточку и поставил ее на стол так, чтобы взор серьезных карих глаз ребенка был обращен на жертву незнакомца.
Он понял, что это намного лучше, чем просто записка: последний всплеск дешевой сентиментальности, отличавший Рики Ариаса. Это будет ключ к тайне его самоубийства.
Рики посмотрел на фотографию и все понял.
— Вот видишь, — тихо произнес гость, — я тебя знаю.
Словно повинуясь инстинкту, Рики поднялся.
— Подожди, — он почти кричал. — Я не могу совершить самоубийство из другого конца комнаты.
Их взгляды встретились. Незнакомец не произносил ни слова.
— Ты можешь просто уйти, — слезно увещевал его Рикардо. — Я ничего никому не скажу. Забудем об этом, хорошо?
— Только ты, — тихо произнес гость, которому вдруг показалось, что инсценировать самоубийство не имеет смысла, — только ты мог подумать, что я способен забыть.
Рики уставился на пистолет. Его палач подошел ближе.
Теперь их разделяло чуть больше метра.
Лицо Ариаса вытянулось от страха, в то же время он лихорадочно пытался спастись. Подался вперед, видно, забыв, что там стоит кофейный столик, устремил взгляд в холл, за которым находилась спальная комната.
— Если ты сейчас застрелишь меня, это будет убийство, — судорожно сглатывая, выдавил он.
Незваный гость остановился. Рука с пистолетом поднялась выше.
В глазах Рики появилось новое выражение. Казалось, в этот момент он готов был признать — вопреки тайному инстинкту, — что между двумя людьми возможна настоящая любовь.
— Я отдам ее, — прошептал он.
В ответ гость лишь покачал головой.
Ариас решился.
Гость вздрогнул от неожиданности, когда Рики в панике бросился к двери. На пути оказался столик, и несчастный со всего маху налетел на него.
От внезапной боли Рики пронзительно вскрикнул.
Дальнейшее прокручивалось, как при замедленной съемке: Ариас, взмахнув руками, складывается пополам и летит, точно с трамплина, при этом голова у него трясется, словно у куклы из папье-маше. Виском ударяется об угол стола, так что слышен какой-то отвратительный треск. В следующую секунду мужчина рухнул на ковер, и все, казалось, кончилось. Он лежал неподвижно, вперив потухший взор в потолок, вокруг него разлилось пятно света.
Сжимая пистолет дрожащей рукой, гость опустился на колени.
Висок у Ариаса был рассечен. Из носа продолжала сочиться кровь. Незнакомец взглянул на часы на его руке: те показывали 10.36.
Нерешительно, даже бережно он дулом раздвинул ему губы.
Ствол легко проскользнул в горло, и Рикардо стал давиться. Слышно было его слабое дыхание и легкое шуршание кондиционера.
Визитер закрыл глаза и, затаив дыхание, спустил курок.
Лязгнул металл. Секунду спустя, заставив себя взглянуть на жертву, незваный гость понял, что древняя штуковина дала осечку.
Рики моргнул — к нему возвращалось сознание. Еще в полузабытьи он ощутил во рту металлический привкус, а через мгновение до него, казалось, дошло, что происходит. Убийца прочел это в его глазах и молил об одном — чтобы пистолет выстрелил.
Еще четыре пули.
Осененный чудовищной догадкой, Рики вытаращил глаза и попытался поднять голову. Губы, сомкнутые вокруг дула, дрогнули.
— Прошу…
2
Девочку сотрясала дрожь.
Она была вся в испарине. Хотелось бежать, но ноги не слушались. Девочка не могла даже плакать. Свернувшись калачиком, она лежала в кромешной тьме, тревожно прислушиваясь.
В дверь постучали, потом все сильнее и сильнее.
Наконец дверь распахнулась, и малышка… с беззвучным криком проснулась, избавленная от своего кошмарного наваждения.
Она не могла ничего понять. Но ей приснилось, что в комнату вот-вот ворвется свирепая собака со сверкающими клыками и черной жесткой шерстью и будет высматривать ее.
Приближалась какая-то тень.
Задрожав, девочка подавила вопль и с такой силой обхватила руками свои плечи, что пальцы впились в кожу. Но тут она услышала ласковый голос бабушки, обращавшейся к ней по-испански, и дрожь унялась.
— Это всего-навсего сон, — успокаивала бабушка Елену Ариас, привлекая ее к себе. — Тебе нечего бояться.
Елена, прижавшись к бабушке всем телом и уткнувшись лицом ей в шею, с облегчением зарыдала. Девочка сразу узнавала бабу Розу по запаху духов — от ее нежной кожи исходил аромат свежесрезанных цветов. Она бережно уложила на подушку голову девочки, и та, ощутив на лбу прикосновение бабушкиных пальцев, закрыла глаза.
Но и с закрытыми глазами Елена хорошо представляла себе бабу Розу, ее черные, воронова крыла, волосы, тонкие черты лица, по-прежнему привлекательного, почти как у Терезы (Елениной матери, которая раньше занимала эту комнату).
Теперь девочка могла разобрать звуки, доносившиеся с Долорес-стрит: испанскую речь прохожих, визг тормозов останавливающихся на красный сигнал светофора машин. Там, на улице, было страшно, а в парке Долорес, куда Елену не пускали, по ночам торговали наркотиками. Когда-то ее мать могла открывать окно настежь — сейчас же ставни забиты гвоздями. Но здесь, рядом, была бабушка, и никакой черной собаки девочка в этот момент не боялась.
— А где мама? — спросила она.