Сергей Григорьев

Питомка Лейла

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ТЫСЯЧА ЖЕНИХОВ И НЕВЕСТ

I. О том, как ловко дьячок вышел из затруднительного положения, сделав кляксу и присыпав ее песком

— Согласно ли, князь, то, что мы собираемся делать, с достоинством человека! — воскликнул молодой офицер в гвардейской форме, сопровождая по нескончаемой анфиладе дворцовых покоев опекуна, одетого в придворный мундир, расшитый золотом. Грудь опекуна опоясывали широкая орденская лента, шпагу украшал бант из лиловой ленты, а сбоку висел в лентах большой золоченый ключ. Панталоны опекуна — из белого сукна, по шву оторочены золотыми позументами.

Опекун язвительно усмехнулся на замечание своего спутника, приостановился и ответил:

— О чьем именно достоинстве вы говорите, мой друг?

— Я говорю, князь, о достоинстве человека!..

— Ну да, но — это люди, — ответил опекун, поведя рукой в направлении безмолвных людей, выстроенных длинным коридором вдоль покоев. Справа стояли молодые люди, слева — девушки. И те и другие были юны, они только что покинули забавы резвого детства. Казалось, что это был маскарад, только без масок. Вот кучер в плисовой безрукавке и шляпе с павлиньим пером. Вот ремесленник, с обвязанной узким ремешком головой, чтобы не мешали работе, рассыпаясь, русые кудри. Дальше, сутулясь от привычной на голове ноши, уличный разносчик в белом фартуке и красном кушаке. Тут — испитый и навеселе тощий ткач из фабричной светелки. Там — господский лакей или казачок в сюртуке с золочеными пуговицами. Многие явились сюда принарядясь, а иные были босы и в лохмотьях… Неменьшее разнообразие открывалось в левой веренице девушек, выстроенных лицом к молодым людям. Среди девушек можно было видеть бледноликих прачек с набухшими руками утопленниц, белошвеек с исколотыми пальцами, огородниц в белых платочках и в сарафанах, с подоткнутыми по привычке подолами, портних, одетых по последней модной картинке, служанок в накрахмаленных широких ситцевых юбках, прядильщиц в платьях с узкими, плотно застегнутыми у запястья рукавами… Иные из девушек были так одеты, что, встретив ее на Кузнецком мосту или в театрах, вы ничем бы ее не отличили от барышни или от дочери гильдейского купца.

Опекун со своим молодым спутником проходили по длинному ковру, между двух рядов людей, провожаемые взглядами от угрюмой злобы, то веселой насмешки, то робкой заплаканной надежды, то затаенной гордости, то открытой бесшабашной удали…

— Это люди, — с нажимом повторил старик-опекун.

— Люди? Но что же отличает людей от человека? — возразил молодой офицер.

— А! — со вкусом причмокнул опекун. — Когда спрашивали у крепостных про вашего покойного батюшку, что он за человек, то крепостные отвечали: «Человек ничего, хороший, людей не обижает…» Отличие явственное, не правда ли?..

— Князь, князь! Неужто я опоздал? Прошу меня извинить! — послышалось позади.

— Нет, генерал, мы вас ждем… Позвольте вам представить — гвардии капитан Друцкой, флигель-адъютант ее величества, назначен государыней присутствовать при всех наших действиях… А это, друг мой, именно генерал Хрущов, человек, которому высочайше повелено устроить счастие этих людей…

— И устроим, и устроим, — суетливо приговаривал, отдуваясь, генерал Хрущов.

Он был румян, тучен; его воловьи ласковые глаза были подернуты влагой… Генерал с удовольствием окинул взглядом длинный ряд юных девиц.

— Теперь мы можем приступить, — сказал опекун. — Вот наш молодой друг находит, что, исполнив то, что нам повелено, мы нарушили в каждом из этих людей достоинство человека.

— Ха-ха-ха! — весело и звонко рассмеялся генерал Хрущов и больше ничего не сказал…

— Что же, начнем, пожалуй? — предложил опекун.

— Начнем, начнем — весело говорил, идя с левой стороны за опекуном, генерал Хрущов…

Друцкой следовал за ними…

— Каков будет порядок?

— Да я так полагаю, государи мои, что времени им было дадено достаточно, чтобы каждый мог сыскать суженую, а девка высмотреть суженого. Три дня они резвились во дворе и парке — водили хороводы, бегали в горелки, пели песни и плясали. Им и было приказано встать тут друг против друга, как сами хотят… Вот глядите, что за пара, — прибавит опекун.

Он указал на молодого русого парня в новой безрукавке и канифасовой алой рубахе, повидимому, кучеренка из богатого дома. Как раз против кучеренка стояла девушка в городском нарядном платье и шляпке, с подвязанными лентой полями. На руках девушки были перчатки. Казалось, что это не простолюдинка, а барышня, попавшая сюда на смотрины тысячи женихов и невест по нелепой случайности и только ждет подходящего мгновенья, чтобы объясниться и уйти…

Видя, что взгляды комиссионеров остановились на ней внимательно, девушка вдруг с очаровательной грацией упала на колени и, простирая вперед руки, воскликнула:

— Умоляю вас о милости!

— О чем ты просишь, милая?

— Я прошу, чтоб меня не подвергали этой участи. Я не хочу итти замуж…

— Неужели тебе никто не приглянулся?..

— Никто. Я не хочу выходить замуж. Я не могу жить в деревне. Не делайте меня несчастной!

— Как! — воск чикнул опекун. — Ты противишься воле государыни! Она, в неизреченной милости своей и материнской о вас заботе, решила сделать вас счастливыми, воспитать через вас поколения счастливых людей…

— Нет, я знаю, что буду несчастна.

— Если ты и будешь несчастна сама, то можешь составить счастье супруга! — медленно и наставительно говорил опекун, осанисто выставляя блистающую золотом и драгоценными камнями грудь. — Не в этом ли истинный путь и назначение девушки? Если никто тебе не приглянулся, то уж, наверное, ты приглянулась многим. Хоть бы вот этот парень. Ну, чем он не хорош!

Опекун повел рукою в сторону молодого кучера в безрукавке. Парень стоял окаменелый и, вытянув шею вперед, смотрел, хотя и оторопело, однако весело.

— Истинную правду изволите говорить, ваше сиятельство, — сморгнув, заговорил кучер, — мы будем очень хороши.

Опекун и остальные комиссионеры улыбнулись.

— Для чего же ты хочешь?

— Для того, ваше сиятельство, чтоб взять вот их за себя.

— Ты желаешь на ней жениться?

— Желаем на них жениться, ваше сиятельство!

Услышав эти слова, девушка резво вскочила на ноги и кинулась было бежать. Строгий взор опекуна ее остановил.

— Давайте, господа, с этой пары и начнем. Пройдем в круглое зало, там я велел быть письмоводителю и писарям…

Опекун приказал девушке и претенденту на ее руку итти вперед. Все двинулись между двумя шпалерами женихов и невест. Девушка плакала. Невесты недвижимо провожали шествие, перешептываясь и морщась от сдержанных слез, женихи — угрюмыми недобрыми взорами…

При входе опекуна в круглый зал письмоводитель вскочил из-за стола и низко поклонился. Писаря, с заложенными за ухо гусиными перьями, вытянулась во фронт. То же сделал и стоявший в ряд с писарями дьячок, по-утиному вытянув тощую шею с кадыком. Опекун уселся за столом в кресло. Рядом с опекуном, по сторонам, сели оба комиссионера — гвардии капитан Друцкой и генерал Хрущов. Для них были приготовлены кресла со спинками пониже. Стол, накрытый сукном, письмоводитель во фраке с длинными фалдочками, писаря и, наконец, духовное лицо — все говорило, что тут открывается важное присутствие…