Заблудившиеся на чердаке

Странный у него обитал квартирант. Ежеминутно плюющийся, тощий, злой, с двумя выпуклыми макушками. Евгений Захарович втайне его побаивался и оттого ни разу еще не скрестил с ним шпаги. Он понятия не имел, откуда берутся такие соседи, но предполагал, что очень издалека. Может быть, это главным образом и пугало. Гость издалека — все равно, что чужестранец, а чужестранец — производное от «чужого». Нехитрая этимология, наводящая на нехитрые мысли. Они жили вместе, но мечтали жить врозь. Вернее, Евгений Захарович мечтал наверняка, — о тайных желаниях жильца приходилось только догадываться. А, догадавшись, пугаться…

Евгений Захарович терпеливо зашагал, приближаясь к булькающим звукам. Что-то было не так, но сообразить — что именно, не получалось… Через какое-то время он взглянул на буксующие по паркету ноги и по-настоящему растерялся. Он ничего не понимал; то ли перемещался под ним пол, то ли дверь соседа, расположенная на расстоянии вытянутой руки, ускользала в туманное злополучие вместе с окружающими ее обоями, вместе со всей комнатой. Чудилось в этом движении ЖУТКОВАТОЕ, от чего стоило держаться подальше, словно некто предупреждал его, намеренно удлинял путь. И все же после отчаянных усилий ему удалось ухватиться за дверную ручку, рвануть ее на себя.

В лицо пахнуло клубами прокисшего пара, и, поневоле зажмурившись, Евгений Захарович прикрыл рот ладонью. Жилец, обряженный в заношенную безразмерную майку, стоял над ржавым тазом, ожесточенно вытряхивая в воду пачку стирального порошка. Пачку эту он взял, конечно, с хозяйской полки, но, похоже, ничуть этим не смущался. Напротив, вытряхнув последнюю мучнистую щепоть, яростно заполоскал в воде. Вслух же нравоучительно похвалил:

— Милое дело — порошок! — колючие его глазки глянули на Евгения Захаровича с насмешливым одобрением. — Быстро, чисто, — душа радуется! Она ведь, голуба, — вроде носков, — пачкотливая, зараза!

Черная пузырящаяся пена мазнула квартиранта в нос, и он, выругавшись, слизнул ее невероятно длинным языком. И тут же сплюнул себе под ноги. Вытащив на свет отшоркиваемое, молча полюбовался. С некоторым удивлением Евгений Захарович разглядел нечто блеклое, перелатанное, с ветхонькой бахромой. Поймав его взгляд, квартирант клыкасто улыбнулся.

— А твоя, думаешь, чище? Нет, голуба моя! Заблужденьице! Это только у младенчиков — розовое да шелковое. И то — до первых разумных мыслишек. А у нас — только с мылом и порошком!..

— Это вы потому так говорите, что у вас даже на лице шерсть. И еще лба нет, — Евгений Захарович подивился собственной мутной рассудительности.

— Что мне ее, сбривать, что-ли? — возмутился квартирант. — Шерсть-то?

Мокрой рукой он нежно поерошил личико.

— Не буду я ее сбривать — милую мою… Нашел дурака!

— Но ведь мешает!

— А тебе твоя прическа мешает?

Подумав, Евгений Захарович чистосердечно пожал плечами. Он не знал, что ответить, и не знал, как обыкновенно поступают в подобных случаях. Все-таки мохнатые лица — редкость, и не каждый день такие встретишь на улице. Возможно, сбривать шерсть действительно не следовало.

— Не знаю, — Евгений Захарович повторно пожал плечами. Смущенно поправил выбившуюся из-за пояса рубаху.

— А не знаешь, так топай отсюда! Советчик… — квартирант раздраженно возобновил стирку. Протертый до дыр серенький лоскуток замелькал в его волосатых пальцах с непостижимой быстротой.

Евгений Захарович отошел от двери и, посмотрев в сторону окна, увидел множество бегущих людей. Почти все они панически размахивали руками, словно сигнализируя далеким наблюдателям о приближающейся опасности. И тут же с ленивой монотонностью над городом завальсировала сирена — гигантский штопор, медленно, но верно ввинчивающийся в сознание людей. Подстегнутые накатывающей звуковой волной, человеческие фигурки ускорили свое броуновское коловращение.

— Чего стоишь? Ведь полундра!..

Евгений Захарович едва успел отскочить от пронесшегося мимо квартиранта. С лоскутком в кулаке, в длинной, до колен, майке, тот вылетел в распахнутое окно и через мгновение смешался с бегущими.

В дверь громко забарабанили, с лестничной площадки прогудел взволнованный голос соседки:

— Евгений Захарович! Здесь вы?.. Выброс с мебельного! Говорят, смертельно! Может, взрыв будет, а может, нет, но на всякий случай всем велят в бомбоубежище. И вам тоже… Евгений Захарович! Слышите?

— Как же, разбежался, — пробурчал Евгений Захарович. Но с покорностью натянул пиджак с галстуком, жужжащей бритвой завозил по ежово-колючим щекам. Он отнюдь не являлся дисциплинированным чинушей, однако вполне сознавал, что принадлежит обществу и права собственности на себя не оспаривал. И если общество всем кагалом начинало дружно маршировать в сторону юга, он шагал следом, не помышляя ни об одной из оставшихся трех сторон.

Уже нацепив запонки, Евгений Захарович вдруг оживленно хлопнул себя по лбу. Он неожиданно вспомнил, почему ему можно не спускаться в это чертово бомбоубежище. Нашлась замечательная причина — объективная и всепрощающая. Торопливо и радостно он выкрикнул в сторону дверей:

— Да ведь у меня сегодня приглашение! На именины. Так что с бомбоубежищем никак… Рад бы, но никак. Передайте там, если спросят. Мол, не могу, и все такое…

— Именины? — голос соседки подобрел. — Это другое дело. Поздравьте за меня молодоженов. Пожелайте чего-нибудь… Ну, а я побежала.

— Да, конечно…

Он тут же хотел переспросить, каких молодоженов она имеет в виду, но опоздал. Шаги соседки уже грохотали этажом ниже. С неожиданной тревогой Евгений Захарович подумал, что у других гостей может и не получиться так просто. Возможно, их даже заберут в убежище силой. Коли говорят — смертельно, значит, церемониться не будут. Как изрекал кто-то из классиков: к счастью следует вести за ухо, вывернув руки и лупцуя палкой. Вот и не выйдет ничего с именинами. Уцепят ногтями за мочки и разведут по бетонным казематам…

От волнения губы у него дрогнули. Неужто в самом деле ничего не получится?

Евгений Захарович машинально пересчитал сияющие на груди значки: комсомольский флажок, «Донор СССР», «Юный стрелок» и институтский массивный ромб. Навряд ли это можно было назвать наградами, но тем не менее для него в этом виделась некая степень защищенности. Сияющему и блистающему труднее вывернуть руки… Он погладил значки подушечками пальцев, и, возликовав от ласки, они засверкали в пару раз ярче.

Вот теперь вроде все на месте. Одернув на себе пиджак, Евгений Захарович на секунду мысленно возроптал. Да нет же, чепуха какая! Ведь человек родился! Мало ли что там взорвалось! У них, может быть, еженедельно все к небесам взлетает, но день-то рождения не перенести!.. Он пошевелил тяжелый галстучный узел и удовлетворенно крякнул. Нет! Все решительная чепуха! В дни рождений — ни взрывов, ни сирен не бывает. Два события в один день — это слишком, и там, наверху, это тоже, конечно, понимают.

Он вновь посмотрел в окно, и уличный, скребущий по стеклу вой послушно стих. Евгений Захарович торжествующе улыбнулся. Теперь он был абсолютно уверен, что именины получатся и что, стоит выйти из дому, как исчезнут беготня с паникой и все вернется в привычную колею. Совершенно успокоившись, он приблизился к зеркалу, но ничего не увидел. Мутное, похожее на илистую глубь пруда, шевельнулось в ответ на его движение, но из мрачноватой зеркальной тени так и не выбралось. Впрочем Евгения Захаровича это ничуть не взволновало. С внешним видом все обстояло, конечно, в порядке, и еще раз одернув на себе пиджак, он покинул дом.

… Город изменился. Минувшая ночь превратила его в город лилипутов. Вольные и посвежевшие, улицы выманивали из подъездов первых утренних гулливеров, и первым из первых Евгений Захарович брел по пустынной аллее, по обратившемуся в серебро асфальту, скользя ладонями по карликовым кронам деревьев и улыбаясь банальнейшим пустякам. Близкое небо согревало, наполняло тихой радостью. Всасывая грудью сонные облака, он ощущал их внутри себя — теплые, живые. При этом сам Евгений Захарович начинал терять вес и, неуверенно покачиваясь, отрывался от земли. И тогда он выдувал их обратно подобно мыльным, заполненным туманом пузырям и двигался дальше, вороша шевелюрой их мягкие провисшие животы, оставляя за собой легкий колеблющийся смех. Он шел к ПРОХОДУ, зная, что это где-то совсем рядом, и вскоре в самом деле увидел ЕГО.