И вот с наступлением темноты я уже был на своем новом месте, во Фриденау. Приятное место, просторная и приятная комната, приятный воздух, приятная мебель – нет, точно, с того дня, что я уехал за границу, у меня ни разу не было такой комнаты. Я включил свет и уселся за письменный стол. И стол, и стул тут тоже были приятные и удобные, и вообще все в этом доме было на удивление приятным, даже рыцарь Хаген из «Нибелунгов»[60], взиравший на меня с противоположной стены, казался дружелюбным и приятным, несмотря на наивно преувеличенную жестокость резного лица. Устроившись поудобней и подставив лицо свежему ветерку, припомнил я былые ночи, ночи тишины и спокойствия, ночи работы, припомнил и почти уже собрался посмотреть свои рукописи, в которые не заглядывал с того дня, как началась война, но тут ветерок этот свежий донес до меня резкий запах собачьих экскрементов. Тогда я еще не знал, что моя новая хозяйка выращивает в своем доме щенков на продажу, но запах этот отвлек меня от намерения поработать, и я вместо этого взял в руки одну из книг Вольтера, которая оказалась в комнате, – ту, что о нашем наилучшем из миров[61]. Впрочем, это не автор так назвал свою книгу, а я – за ее содержание.

Не знаю, Вольтер ли виной, но в первую же ночь на новом месте меня разбудили страшные вопли, а следом брань и проклятия. И не только в первую ночь – во все последующие мой сон тоже прерывался после полуночи из-за диких криков и воплей, которые начинались с ругани и кончались дракой. Не прошло и нескольких таких ночей, как я понял, что было этому всему причиной. Хозяин дома был скрипач, он служил скрипачом в ресторане, и, когда возвращался домой, утаив, как это водится, часть своей выручки, хозяйка устраивала ему скандал, который и перерастал постепенно в драку. Так что мне не раз приходилось срываться посреди ночи с кровати, чтобы выхватить из их рук разного рода смертоносные предметы. А если выпадала блаженная ночь, когда я не слышал их криков, то меня начинало страшить, уж не поубивали ли они там друг друга вконец.

Однажды они учинили такой страшный скандал, какого давно уже не было. Я вскочил и бросился к ним. Что же оказалось? Их единственный сын в свое время занимался дизайном интерьера и заказал для своей комнаты дорогую, шикарную мебель собственной придумки, но заплатить за нее не успел – погиб на фронте. Хозяин столярной мастерской пришел забрать свою работу. И теперь хозяйка дома уговаривала мужа присягнуть на суде, что он видел, как их сын платил за эту мебель, а муж отказывался, заявляя, что всякое лжесвидетельство кончается тюрьмой. «Ну и что! – кричала она. – Даже если такая потрепанная тряпка, как ты, сгниет в тюрьме, никто не пожалеет!» – «Ты же первая будешь жалеть! – кричал он в ответ. – Кто еще обратит внимание на такую потрепанную стерву, как ты!» Слово за слово, крик за криком, и они уже замахнулись друг на друга. Когда б я не схватил их за руки, дело кончилось бы смертоубийством.

Но я забежал вперед. Вернусь к первому вечеру. В тот вечер, как я уже сказал, я сидел и читал книгу Вольтера о нашем наилучшем из миров. Чтение навеяло на меня сон, а сон навеял сновидение. Во сне я гулял в долине под Баальбеком и вдруг увидел старого ворона – он сидел на верхушке дерева, вытянув ко мне голову, и кричал: «Арб! Арб! Арб!» – протяжное «а», короткое «р», звучное «б». И хотя этот старый ворон был похож на Вольтера, я почему-то знал, что это не Вольтер. Но тут он повернул ко мне клюв и проговорил: «Ты слышал, что я кричу “Арб! Арб! Арб!” – а подумал, увы, будто я кричу “Арв! Арв! Арв”! Так вот, говорю тебе снова: “Арб! Арб! Арб!” По этим звукам назвал меня Адам, когда давал имена всем животным, дал мне имя “ореб”, на иврите конечно, и потому правильно поступают те, кто и сейчас называет меня “ореб”, а не “орев”, как это у вас принято сегодня. Так же точно и волка Адам назвал “зееб”, а не “зеев”, как вы говорите нынче. Но кстати – что это я тебя давненько не видывал? Ни в водах Киннерета тебя не видать, ни в воде Иордана, ни в одной из вод Страны Израиля? Таким чистым ты себя полагаешь, что уже и не нужны тебе ее воды?»

Наутро, войдя в ванную комнату, я обнаружил там приплод – в ванне возились и пищали щенята. Я сказал хозяйке: «Разве это место для собак?» – «А чем вам не угодили мои собачки? – сказала она. – Как по мне, так они куда красивее, чем большинство людей, не говоря уже о столяре, который такой мерзавец, что почище даже англичан. У женщины единственный сын погиб на фронте, а этот мерзавец приходит арестовать у нее всю мебель».

Я бы не сказал, что собаки красивее большинства людей, хотя те маленькие шалунишки, что высовывали розовые язычки из ванны, и впрямь были очень симпатичны на вид. Но мне-то хотелось поскорее облиться водой, и поэтому я не стал ими любоваться, а дал хозяйке добавочные пять марок в месяц, чтобы она освободила мне ванну. Она тут же перенесла щенят куда-то в другое место. Но на следующее утро за завтраком я обнаружил у себя в кофе собачьи волосы. Я отодвинул и кофе, и всю еду, которую она мне принесла. Однако то же самое повторилось и на следующий день, и на следующий – в любой еде, которую она мне подавала, обнаруживались собачьи волосы. Оказалось, что она перенесла щенят из ванной, где я мылся, на кухню, где она готовила.

Обедая пополудни со знакомыми, я рассказал им эту историю. Смешливые посмеялись, жалостливые выразили сочувствие, а разумные дали мне совет – сменить квартиру. Гуляя после обеда, я все размышлял об этой женщине и ее собаках. Но тут встретился мне недавний знакомец, скульптор Друзи, и затеял со мной разговор. Мы поговорили о том о сем, и он снова пригласил меня к себе в мастерскую. Тратить время впустую мне не хотелось, но и отказаться было неловко, а тем временем за разговорами мы уже оказались поблизости от его дома.

Мы снова поднялись на тысячу и одну ступеньку и снова вошли в комнату, заполненную фигурами из камня и глины. Друзи усадил меня на один из еще не обработанных камней и сказал: «Прежде чем показывать вам свои работы, хорошо бы выпить кофейку». Он достал из шкафа электрический чайник и вмиг вскипятил в нем воду. Увидев недоумение на моем лице, он спросил: «Что вас удивляет?» Я рассказал ему историю своей хозяйки и ее собак. «Душа из них вон, из всех этих берлинских хозяек! – вскричал Друзи. – В жизни не пил у них кофе и куска хлеба у них не ел! И не в том дело, что они скупы, а в том, что назначают человеку время завтрака. Если хотите быть свободным человеком, назначайте себе время еды сами и не позволяйте другим вами распоряжаться. Кто чужим умом живет, своего не наживет».

Выйдя от Друзи, я немедленно пошел в магазин и купил электрический чайник. Наутро я вскипятил воду и приготовил себе чай, в котором наконец-то не было собачьих волос. И целых три дня подряд я сам готовил себе утренний чай, как делал это, бывало, в Стране Израиля, когда был сам себе хозяином и варил себе еду на маленькой спиртовке. Конечно, электричество не сравнить со спиртовкой – тут огня не видно, а там он виден, но кипяток – он и там, и тут кипяток.

На четвертый день чайник не включился и вода не вскипела. Я пошел спросить хозяйку, почему нет электричества. Меня встретил хозяин. «Эта сука ушла и не вернется до самого вечера, – сказал он. – А что до электричества, так она этим не только вам хотела нагадить, но и мне тоже. Знает, что у меня одно удовольствие – почитать поутру часок газету в постели и что при моих слабых глазах мне нужен для этого электрический свет, вот она и отключила электричество во всем доме. А сама ушла».

Мы стояли с ним рядом в коридоре, точно собратья по несчастью – он, которого жена лишила света, и я, которого она лишила кипятка, – смотрели друг на друга, и каждый жаждал от другого слов утешения. Не знаю, что он видел во мне. Но вот что видел я, глядя на него.

Мужчина среднего роста, рот окаймляют пушистые белые усы. Большие глаза полны грусти и смущения, ноги согнуты в коленях. Я не запомнил его имя, но помнится мне, что это было какое-то французское имя, из одного слога, и еще хозяин сказал, что он потомок гугенотов, бежавших из Франции из-за религиозных преследований. Его предки были выдающимися мастерами по изготовлению скрипок, и он тоже поначалу был скрипичным мастером. Но после женитьбы и рождения сына денег в семье понадобилось больше, а рука его стала уже не та, и он уже не был так точен в работе, как прежде. Поэтому он начал производить самые простые скрипки – для деревенских музыкантов и для скрипачей в дешевых ресторанах. И все тешил себя мыслью, что, когда сын подрастет и его уже не нужно будет содержать, он сможет вернуться к тем скрипкам, которые делал раньше. Сын вырос, кончил курс обучения и вышел, увенчанный званием дизайнера по интерьеру. Тогда мой хозяин снял другую квартиру, в которой была специальная комната для сына, потому что в наше время люди искусства должны показывать себя в просторных квартирах. Сын поставил у себя в комнате роскошную мебель собственного дизайна, разостлал на полу красивый ковер и стал поджидать клиентов, которые придут к нему с просьбой обставить им квартиры. Но вместо клиентов пришла война, и его забрали. И чем дольше длилась война, тем меньше оставалось в стране материалов, в том числе и тех материалов, из которых делают скрипки, а если мой хозяин и находил нужный материал и даже изготавливал новую скрипку, он не мог найти на нее покупателей, потому что молодые музыканты ушли на фронт, а у старых музыкантов уже были их старые скрипки. Он забросил свое ремесло, но другого заработка найти не мог. А тут все дорожает, и расходы растут, а эти женщины – они ведь не привыкли себе отказывать, тем более такая, как его жена, не из самых лучших женщин, прямо сказать. И вот он начал ходить по пивным барам, отводить душу за стаканом. Когда сидит человек среди себе подобных, он смотрит на них и размышляет над их делами. И вот как-то вечером мой скрипач приметил, что у хозяина пивной очень грустное лицо. И подумал: с чего это он так загрустил, вода в Шпрее закончилась, что ли? Это у него была такая шутка по поводу пива – что это не пиво, а вода на воде. Ну, как говорится, взгляд влечет к себе взгляд, а бывает, что и сердце влечет к себе сердце, вот и хозяин пивной учуял, что он на него смотрит, подошел и сел рядом. И пошел у них разговор по душам. Сидит рядом с ним хозяин пивной и рассказывает, что клиентов становится все меньше, да и те, что все еще приходят, долго не задерживаются, а парочки и вовсе не показываются. А почему? А потому что порядочная пивная держится на хороших музыкантах, а у него с тех пор, как его музыкантов забрали на войну, никакой музыки в пивной не слышно. Вот и нечего клиентам здесь у него искать. Тут мой хозяин ему говорит, этому хозяину пивной: «Может, я могу заменить твоих музыкантов?» А самому еще невдомек, что тут и заработок может быть неплохой. Принес ему хозяин пивной скрипку, он и заиграл. А после полуночи тот ему уплатил. Назавтра он уже сам принес свою скрипку и играл весь вечер, и похоже было, что голос его скрипки людям понравился, потому что хозяин пивной самолично поднес ему кружку пива и кусок кровяной колбасы и еще вдобавок щедро уплатил за игру.