Князь приостановился на минуту рассказом, долил свой неполный стакан и сразу отпил из него половину.

   – Теперь, любезный доктор,– начал он снова, тяжело переводя дух,– мы, так сказать, приблизились к развязке.

   Можете вы себе вообразить, какой переполох поднялся у нас в семье, когда месяца через два после этого матушка получила страховое письмо из Завидова, извещавшее ее в самых горестных выражениях, что Женя убежала из дому и пропала без вести! Да, доктор, все оказалось бредом помешанной: и потеря паспорта, и почтенное семейство, уезжавшее за границу, и... одним словом, все; только и уцелел, как не призрак, ливрейный лакей. Это был, вероятно, какой-нибудь негодяй, обольстивший тетушку и подбивший ее на всю эту чепуху, чтобы ловчее выманить у нее деньги. Я подозреваю даже, уж не он ли и путешествовал к ней по ночам в спальню через окно. Как бы то ни было, история эта наделала в свое время больших хлопот моему отцу. Он и матушка, я помню, едва уломали Белозеровых, приехавших вскоре сюда, чтоб они предали все это дело, как говорится, воле божьей. Старики, впрочем, недолго и жили после того, всего каких-нибудь года три: семейное горе разом доконало их обоих. В том же году (это был вообще какой-то фатальный год для нас) я лишился сперва отца, а через несколько дней похоронил и матушку: тогда свирепствовала сильная холера здесь. Для меня в то время как-то опротивело все. Чтоб хоть немного рассеяться, я уехал служить на Кавказ. Между тем имение Белозеровых, до истечения законных сроков вызова наследников, поступило в опеку. В вихре удалой кавказской жизни мне, разумеется, было не до того, чтоб справляться об этих сроках; вдобавок к тому же (кто этим не грешил, доктор!) я безнадежно влюбился там, так что тетушка и Завидово совсем вышли у меня из головы. Наконец в январе месяце нынешнего года, перейдя на службу сюда, я узнаю вдруг, что моя почтенная родственница чуть ли не полтора года уже как преспокойно хозяйничает в родовом отцовском имении! После четырехлетнего отсутствия, в которое о ней, как говорится, не было ни слуху ни духу, она, однако же, бог весть как и откуда явилась к сроку и в качестве прямой законной наследницы вступила во владение имуществом моего покойного деда. Конечно, будь я в то время здесь, я непременно расстроил бы это дело! – с энергией заключил рассказчик, слегка стукнув кулаком по столу.

   – Как "расстроили бы", князь? – спросил Матов и посмотрел на собеседника в упор.

   Львов-Островский как будто смешался немного.

   – Помилуйте, доктор! – заговорил он с горячностью, какой прежде не замечалось в нем.– Да разве по нашим законам сумасшедшие владеют имуществом? Наследуют?.. Вы, кажется, намерены возразить мне? Я знаю, что вы хотите сказать... Позвольте... Теперь у меня нет уже ни малейшего сомнения, что тетушка моя помешана: очень недавно еще один приезжий из Урала рассказывал про нее такие вещи, какие может проделывать только особа в подобном состоянии. Она, например, сорит на баб деньги, как щепки, не принимает у себя никого из мужчин, кроме управляющего заводом, затевает, все для баб же, какие-то безумные постройки в селе, а на деле между тем боится истратить лишнюю копейку; даже отказала местному священнику в просьбе ремонтировать на свой счет крайне ветхую сельскую церковь. "Это уж, говорит, дело совести крестьян: как они знают, так пусть и делают". Кроме того, Евгения Александровна вот еще чем занимается: стрельбой в цель и охотой. То и дело, говорят, в комнатах моей тетушки раздаются выстрелы револьвера... Ну, скажите, доктор, разве это не помешательство?

   – В таких случаях весьма трудно судить заглазно,– скромно выразил свое мнение Матов.

   – Соглашаюсь, любезный доктор, что трудно; но если вам скажут, что такой-то человек берет пищу ногами, а ходит на руках, то что вы о нем думаете?

   – Что же? Ему, может! быть, так удобнее.

   – Но после этого, доктор, где же вы прикажете искать настоящее умопомешательство? – горячился князь.

   – Там, полагаю, где совершенно утрачена логика мыслей и действий. Ведь вы не назовете же оригинала или фанатика прямо сумасшедшим,– спокойно ответил Матов.

   – Это что-то уж чересчур снисходительная теория...– иронически рассмеялся Львов-Островский.

   – Да, но в противном случае пришлось бы запереть в сумасшедший дом каждого, кто хоть сколько-нибудь выдается вон из ряда; лучшие люди оказались бы там же. Наконец, придерживаясь вашей точки зрения, я мог бы подумать в настоящую минуту, что вы и сами, князь, помешаны в том, что ваша тетушка – сумасшедшая...– холодно возразил доктор.

   Князь принужденно засмеялся.

   – В вашем присутствии и при вашей снисходительности, доктор, меня не пугает это открытие,– сострил он не то любезно, не то с легкой насмешкой.

   – Шутки в сторону,– сказал серьезно Матов.– Могу ли я откровенно предложить вам, князь, один из тех вопросов, которые обыкновенно принято в обществе называть нескромными?

   – О, сделайте ваше одолжение!

   – Не заинтересованы ли вы лично юридически в положении вашей тетки? Или вы просто исходите из общих соображений, относитесь к этому делу как посторонний человек? – спросил доктор, опять смотря на собеседника в упор.

   Князь немного замялся.

   – Да как вам сказать? – проговорил он, облокотись на кресло и закрывая правой ладонью лоб.– Да, пожалуй, я заинтересован здесь лично. Покойная княгиня, мать моя, не была выделена при выходе замуж; она получила в приданое сравнительно только небольшую сумму наличных денег. У Белозерова, как я и пояснил вам, было родовое состояние, прямых наследников мужского пола не оказывалось, и потому оно должно было перейти в руки Евгении Александровны, а в случае ее смерти или гражданской неправоспособности – в наш род, единственным представителем которого считаюсь теперь я. Таким образом, если тетушка моя действительно помешана, то, помимо уже всяких других соображений, на мне, так сказать, лежит нравственная обязанность позаботиться о том, чтоб родовое достояние моего деда не было разбросано на ветер безумными руками.

   Матов с напряженным вниманием слушал князя, не спуская с него ни на минуту своих выразительных глаз.

   – Конечно,– сказал он, немного подумав,– вы тут непосредственно сами заинтересованы. Но разве административное признание правоспособности за вашей тетушкой, выразившееся во вводе ее во владение, не вполне достаточная гарантия для вас?

   – Ах, боже мой, доктор! – нервически улыбнулся князь, пожав плечами.– Разве вы не знаете, как у нас совершаются обыкновенно все эти так называемые вводы во владение... Впрочем, я нисколько не намерен надоедать вам такими сухими вещами,– поспешил он прибавить любезно.– Это даже совсем и не относится к тому, чем я хотел поделиться с вами как с психиатром... Перемените, пожалуйста, разговор: одно и то же наскучит. Вы, кажется, говорили давеча за обедом, что предполагаете скоро уехать отсюда,– далеко, доктор?

   Лев Николаевич медленно поправил очки.

   – Вообразите, князь! – пояснил он с неуловимой иронией.– Мне, быть может, предстоит личное знакомство с вашей тетушкой...

   Изумление, смешанное с какой-то досадой, отчетливо выразилось на лице князя, и глаза его невольно отвернулись от пристального взгляда Матова.

   – В таком случае поздравляю вас, любезный доктор,– принудил ои себя рассмеяться, будто бы добродушно.– Вы будете иметь редкий экземпляр для вашей практики. В самом деле, вы едете в ту сторону?

   – Да, еду. Мне хотелось бы немного прокатиться по России, прежде чем я получу какую-нибудь оседлость: в четыре года заграничной жизни я несколько отвык от родины. Теперь представляется хороший случай сделать это без особенных затрат: у меня есть разом два поручения туда – от географического общества и медицинского департамента.

   – Я сам думаю съездить нынешней зимой за Урал,– сказал Львов-Островский, теперь вполне овладев собою.– Вышло бы очень мило, если бы мы оказались спутниками; я, по крайней мере, не желаю иметь лучшего товарища в такой дальней дороге, чем вы, любезный доктор, и если только...