В 3 часа дня 9 сентября фон Клук получил одновременно приказ отступать и известие, что вся II германская армия уже начала отступление. 9, 10 и 11 сентября все германские силы с боем, а потом форсированно, отходили от Марны к северу; французы следовали за ними. 10, 11, 12, 13 сентября III, IV и V германские армии очистили все позиции и отступили к северу. Последней ушла V армия (кронпринца) — 13 сентября, и кронпринц из совершенно бесполезной бойни, которой он лишний день подверг своих солдат, впоследствии пытался создать себе репутацию храброго и искусного вождя (нечего и говорить, что во все дни этой страшной битвы он лично находился в полнейшей безопасности). Отход немецких армий продолжался до 17-го. Немцы окопались между Уазой и Мезой, шедшие за ними французские части окопались перед немецкой линией, и началась долгая окопная война. План Шлиффена потерпел полную неудачу.

Последствия битвы на Марне были необъятны. Когда уже все кончилось, многие германские военные авторитеты стали утверждать, что они считали войну проигранной в тот момент, когда германская армия отхлынула от Марны к северу. С этого момента Париж был спасен, а следовательно, была потеряна всякая надежда заставить Францию заключить мир, надежда на быстрый разгром русских сил, на то, что Англия не успеет развернуть своих средств во всю ширь. С военными авторитетами в оценке значения этой битвы вполне соглашаются по существу, но тем раздраженнее укоряют их в сознательной лжи люди, находящиеся на другом полюсе, вроде Пауля Фрелиха:

«Военное командование понимало ужасное значение марнской битвы. Но оно не решилось признаться в этом даже самому себе. Теперь оно просто играло азартную игру, и, после того, как ему не удалось опутать ложью французскую армию, оно начало опутывать ею собственный народ. В германских военных отчетах, ежедневно сообщавших о победах, — о страшном поражении при Марне не говорилось ничего… Была решена судьба не какого-либо одного боя и не только марнской битвы, а всей завоевательной войны. Была пора прекратить игру… Почему этого не сделали? Почему народ так вероломно и преступно обманывали? Потому, что боялись народного суда. Потому, что не желали признаться сами себе в собственном безумии. Потому, что теперь верили только в чудо. Итак, все они продолжали лгать: генералы, правительство, воинствующие патриоты, германская социал-демократия; и они лгали целые годы, пока ложь не погибла, а вместе с ней все великолепие вильгельмовской империи. Все снова и снова народ, эти миллионные массы рабочих, гнали плетками в убийственный огонь — во имя потерянной войны»[98].

Собственно, с средины сентября началась та война на истощение, в которой Германия неминуемо должна была оказаться слабее Антанты. И все усилия германского командования направляются отныне к той цели, чтобы вызвать противника на решительные действия или чтобы решительными действиями склонить его к скорейшему заключению мира. Но если у французов после Марны замечалось истощение снарядов, то и немцы должны были оправиться и пополнить запасы после неслыханно щедрой траты снарядов. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем, а кроме стычек и сражений второстепенного характера, на западном фронте ничего не происходило. Драгоценнейшее время уходило, а во французских портах высаживались новые и новые формирования из Англии. Еще в октябре и в начале ноября шли битвы более или менее крупные, и все без решительных результатов; но с средины ноября, после окончания боев на Ипре, произошла прочная стабилизация западного фронта. Весь интерес войны сосредоточился на востоке.

2. Война на восточном фронте Германии и Австрии. Русские успехи в Галиции. Поражение и отступление русской армии из Восточной Пруссии

Вопреки планам германского штаба, приходилось углубляться в русскую территорию, не добившись развязки на западе. Теперь уже пи для кого не тайна, что страшные потери, понесенные русской армией в первые 2 ¹/₂ года мировой войны и далеко превосходившие потери союзников, объясняются тремя главными обстоятельствами:

1) скудостью и дефективностью снабжения как в момент начала войны, так и в течение всех 2 ¹/₂ первых лет войны; только весной 1917 г., ко времени Февральской революции, снабжение стояло на более сносном уровне;

2) почти полным отсутствием способных и достойных своего положения военных тактиков и стратегов на верхах армии, особенно в течение первого периода войны, когда генерал Янушкевич, начальник штаба при верховном главнокомандующем Николае Николаевиче, фактически руководил военными действиями. Когда затем фактическое руководство перешло к генералу Алексееву, в большей степени обладавшему чувством ответственности и не бросавшему людей зря на гибель, многое было уже безнадежно испорчено; вообще, за немногими яркими исключениями, командный состав был не силен[99];

3) подчинением всей русской стратегии планам и требованиям французского главного штаба: русской армии отводилась страшно тяжелая, невыгодная, неблагодарная во всех отношениях роль оттяжки возможно большего количества германских сил с западного фронта, причем никого не интересовал вопрос, как эти оттянутые германские силы могут быть (и вообще могут ли быть). отброшены русской армией и чего это ей будет стоить.

Так, истребление двух русских корпусов в Восточной Пруссии и вытеснение русских из Пруссии в самом конце августа и в начале сентября (н.с.) 1914 г. было платой за спасение Парижа, так как — мы уже упоминали об этом — нужные для разгрома русских корпусов немецкие войска были спешно сняты с французского фронта как раз перед битвой на Марне. Или, например, выступление Румынии ранней осенью 1916 г., очень невыгодное в тот момент для русских войск, очень оспариваемое сначала русскими генералами, было уступкой требованиям союзников, которым важно было, чтобы немцы поскорее и поглубже снова увязли на востоке (чего бы ото ни стоило «востоку»). Таковы три непосредственные причины огромных русских потерь. Были и другие, и их было очень много, по мы тут не пишем истории России, да и самой войны касаемся лишь постольку, поскольку без этого дальнейшее — послевоенное — развитие событий было бы непонятно. Храбрость и упорство русских войск, удивлявшие врага, выносливость и самоотвержение, равнодушие их к смерти могли при этих условиях дать временные и частичные успехи, но не больше. Это — с точки зрения интересов России. Но с точки зрения интересов союзников русская армия, принявшая на себя главную тяжесть войны в первые годы, предоставила Франции, Англии, Италии время, необходимое для развертывания всех их сил, могущественно способствовала ослаблению и истощению Германии, Австрии и Турции и сильно этим облегчила конечный разгром центральных империй.

Безобразная дезорганизация в тылу, бесхозяйственность, гибельное пребывание во главе военного министерства в течение первого года войны Сухомлинова, широчайше развитый и превосходно поставленный немецкий шпионаж и легкомыслие русских властей, благодаря которому, между прочим, по позднейшему признанию немецкого генерала Гофмана, немецкое верховное командование сплошь и рядом узнавало русские военные распоряжения, — все это дополняло картину той обстановки, в которой упорно боролась и погибала русская армия[100].

Достаточно почитать внимательно переписку Сухомлинова с Янушкевичем в 1914–1915 гг., напечатанную в первых трех томах «Красного архива» (за 1922–1923 гг.), чтобы ясно понять, в каких руках находились миллионы человеческих жизней и участь России в тот момент. Они оба вовсе не сознают всей безмерной, чудовищной по своим последствиям личной своей виновности. Это два благодушных обывателя, делящихся впечатлениями. В первые же недели войны не было достаточно снарядов и патронов, поэтому уже в начале сентября 1914 г. генерал Кузьмин-Караваев твердит только одно: «Надо заключать мир», полубезоружные люди, без артиллерийской поддержки и защиты, гонятся под германские орудия и пулеметы и гибнут десятками тысяч зря, а Янушкевич иронизирует насчет «истерических телеграмм» генералов Брусилова и Иванова, требующих снарядов, и великий князь Николай Николаевич посылает Иванову «грозную телеграмму», что надо «по одежке протягивать ножки»[101]. Глава правительства Горемыкин в то же время усвоил окончательно (и при каждом удобном случае высказывал) стройную теорию о том, что война вовсе и не касается ни его, ни совета министров в целом, а касается лишь государя императора, военного министерства и верховного командования. После этих необходимейших вводных замечаний можно ограничиться лишь самым общим, в хронологической последовательности, изложением событий на русском фронте, чтобы обратиться затем к западным державам, истории которых посвящена эта книга.