Два дела огромной важности должно было сделать это собрание: во-первых, заключить мир, во-вторых, дать Германии конституцию. Для выработки конституции была избрана комиссия под председательством Гуго Прейса. Что же касается мира, то здесь Национальное собрание оказалось в необычайно тяжелом положении.
5. Вручение графу Брокдорф-Ранцау полного текста Версальскою трактата
Уж очень зловещие признаки умножались с каждым днем, уж очень тревожные вести неслись из Парижа. В отдаленном кабинете дворца французского министерства иностранных дел шли ежедневные секретные заседания совета четырех, и молва упорно повторяла, что Клемансо одолевает Вильсона, что о 14 пунктах Вильсона будто никто уже на заседаниях и не говорит, что готовятся самые убийственные условия для Германии. Правда, во всем мире говорили в эти же месяцы, что одновременно совет четырех вырабатывает статуты Лиги наций, «органа международной справедливости». Тогда еще не знали, что этот дорогой Вильсону проект Лиги наций повернулся не в пользу Германии, а против Германии.
Дело в том, что Вильсон упорно желал сделать статут Лиги наций неразрывной частью будущего мира с Германией. Клемансо и Ллойд-Джордж на это пошли (учитывая, конечно, полнейшую реальную безвредность для них этого будущего учреждения) и именно поэтому могли без труда справляться отныне с оппозицией со стороны Вильсона: если что и не так рационально будет сделано, беды большой нет, ведь Лига наций все как-нибудь в будущем исправит. Именно это искусное использование против Вильсона его же собственного порождения — Лиги наций — и заставило впоследствии одного американского публициста сравнить Вильсона в совете четырех с «пуританским проповедником, заблудившимся в игорном притоне». Как мы видели выше, это сравнение опять-таки слишком идеализирует Вильсона, подменяет реального, исторического Вильсона каким-то воображаемым лицом. Если бы речь в Париже шла не об интересах Германии, а о реальных интересах Соединенных Штатов, то, конечно, с президентом никакие «игроки» не совладали бы. Вильсон всей своей жизнью показал, что, когда он действительно чего-нибудь хочет, то не останавливается перед самыми решительными действиями.
К числу признаков, очень тревоживших веймарское Национальное собрание, относилось неприглашение германских делегатов на переговоры. Это было и тяжким, небывалым унижением национального самолюбия, и вместе с тем указанием на необычайно жестокий характер подготовляемых условий. Мир продиктованный, который враги прикажут подписать (ein Diktatfrieden), — так уже наперед называли будущий мир. Зловещим симптомом были также новые и новые тяготы, возлагаемые на Германию маршалом Фошем при каждом новом продлении перемирия (в декабре 1918 г., в январе 1919 г., в феврале 1919 г.). Между прочим, при одном из таких продлений перемирия (16 января) Германия принуждена была выдать почти весь свой торговый флот.
Статьи, печатавшиеся во французской и английской прессе не оставляли сомнений, что Германии предстоит приготовиться к самым тяжким потерям.
Наконец, все в Париже было готово. Еще 18 апреля 1919 г. было получено в Веймаре приглашение от Клемансо прислать к концу месяца делегацию в Версаль. 29 апреля в Версаль прибыла германская делегация под председательством Брокдорф-Ранцау, министра иностранных дел (делегация состояла из пяти человек). 7 мая, как уже упомянуто, состоялось в Версале заседание конференции с участием немецкой делегации. Собственно, это первое заседание должно было заключаться в передаче графу Брокдорф-Ранцау текста мирного договора, а второе заседание должно было быть вместе с тем и последним и состоять в церемонии подписания договора. Никаких других общих заседаний не должно было быть, так как германскому правительству было наперед заявлено, что никакие устные разговоры об условиях не допускаются: германские делегаты, если им угодно, могут делать свои замечания в письменной форме и направлять их председателю конференции Клемансо. Ответы на свои замечания они будут получать также в письменной форме. Жить в Версале они должны были в отеле, оцепленном (вместе с особым местом для прогулок) французской стражей и колючей проволокой.
Заседание открыл Клемансо несколькими словами о порядке ведения дела. «Час сурового расчета пришел», — сказал он между прочим. Отвечал ему глава немецкой делегации граф Брокдорф-Ранцау. «Мы не обманываемся насчет размеров нашего поражения, насчет степени нашего бессилия. Мы знаем, что сила немецкого оружия сломлена, мы знаем ярость ненависти, которая нам тут противостоит, и мы слышали страстное требование, чтобы победители нас одновременно считали побежденными и наказали как виновных. От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны: подобное признание было бы в моих устах ложью», — так начал граф Брокдорф-Ранцау[190]. Он признавал дальше, что Германия (бывшая германская власть) виновна тоже в войне, но и другие в ней виновны; что во время войны немцы делали преступления против международного права, но и их победители делали подобные преступления. Он с укором говорил о «сотнях тысяч невоюющих, которые уже после 11 ноября (перемирия) погибли от блокады, были убиты с холодной обдуманностью, после того как победа была уже достигнута и обеспечена за противниками». В конце своей речи Брокдорф-Ранцау возлагал свои надежды на Лигу наций.
На этом заседание и окончилось. Вернувшись к себе после заседания, германские делегаты начали читать полученную ими свежеотпечатанную большую книгу, которой суждено было начать новую эпоху мировой истории.
6. Содержание трактата. Впечатление в Германии. Вопрос о подписании трактата. Отставка Брокдорф-Ранцау и кабинета Шейдемана. Подписание Версальского мира 28 июня 1919 г
Версальский договор имеет одну черту, которая придаст ему особый, резко индивидуальный характер. Не то, чтобы эта черта встречалась в первый раз в истории; в Тильзитском договоре Наполеон точно так же распорядился с той же Пруссией. Но с того времени, с 1807 г., эта черта уже не встречается в мирных трактатах между европейскими государствами. Именно с этой черты и нужно начать характеристику всего документа.
Договор обращает Германию из субъекта, могущего заявить и поддержать силой свою волю, в объект, в пассивное политическое существо. Германия теряет право иметь армию, кроме 96 тысяч солдат и 4 тысяч офицеров, причем солдаты нанимаются на 12 лет, и если кто из них умирает до истечения этого срока, то его нельзя заменить другим (до конца срока, на который был нанят умерший). Таким образом, воинская повинность уничтожена, и нельзя ее никаким замаскированным путем восстановить. Уничтожается главный штаб. Уничтожается артиллерия (кроме малого числа — 288 — легких орудий), и впредь отнимается право заводить ее. Уничтожается все военное воздухоплавание, и отнимается право заводить его. Уничтожаются все крепостные укрепления и все укрепления военных портов. Воспрещается выделка оружия (даже на продажу в другие страны). Проводится еще целый ряд аналогичных условий. И все это сводится к конечному результату:
1) Германия навсегда лишается армии; ей позволяется иметь лишь вооруженную силу, которая могла бы нести службу внутренней охраны от «беспорядков» Учреждаются контрольные комиссии союзников для наблюдения за точным выполнением и постоянным соблюдением этих постановлений.
2) Германия лишается нрава иметь военный флот. Ей оставляют лишь 6 крейсеров (по 10 тысяч тонн), 6 легких крейсеров (по 6 тысяч тонн), 12 истребителей-миноносцев и 12 канонерских лодок, т. е. силы, совершенно недостаточные для охраны хотя бы малой части береговой полосы. Право держать подводные лодки отнимается. Морские порты Германии, а также реки Дунай, Рейн[191], Эльба, Одер объявляются доступными для судов союзных держав без разрешения Германии.