31 октября 1918 г. (в Мудросе) англичане, с участием представителей других союзных держав, заключили с турками перемирие. Турки очищали Аравию, Месопотамию, Сирию, Армению, часть Киликии (из Палестины они уже были изгнаны англичанами), соглашались на временное занятие Антантой Константинополя и проливов. Остатки разгромленной турецкой армии ушли в Анатолию. Это — все, что осталось от Турции по перемирию. По одному из условий перемирия турки обязывались прервать сношения с Германией. Впрочем, они были начисто отрезаны от Германии.

3 ноября сдались на капитуляцию Австрия и Венгрия. По условиям перемирия Антанта получала в полное свое распоряжение все пути сообщения Австрии, да и вообще то, что еще осталось от Австрии, становилось в руках Антанты удобным плацдармом для вторжения в Германию с востока. Полная гибель приближалась исполинскими шагами к окруженной со всех сторон Германской империи, безнадежно утратившей всех союзников. Для Антанты речь шла только об альтернативе: оставить ли без ответа последнюю ноту Германии, где была просьба указать, наконец, в каком месте и когда можно приступить к переговорам о перемирии, продолжать войну и вынудить всю германскую армию к немедленной сдаче, или же согласиться на перемирие, но непременно на такое, которое отдавало бы побежденную страну всецело на волю победителя.

И все-таки нужен был толчок изнутри, чтобы Вильгельм, наконец, понял, что корона валится с головы и что спасения нет. Этот толчок не замедлил последовать. Спасти престол Вильгельма после третьей ноты Вильсона было абсолютно невозможно; тем не менее попытка такого рода (правда, не имевшая и тени шансов на успех) произошла.

Гинденбург и Людендорф сочинили и немедленно (в 10 часов вечера 24 октября) выпустили воззвание к германской армии, в котором говорили о неприемлемости требований Вильсона и о необходимости дальнейшего сопротивления до последней крайности. В ответ на это канцлер Макс Баденский объявил Вильгельму, что либо он, канцлер, уйдет немедленно в отставку, либо должен уйти Людендорф. Конечно, Вильгельм всецело был на стороне Людендорфа, и все-таки он немедленно уволил его в отставку (26 октября). Спастись лично какой угодно ценой, возложить ответственность на других — вот линия поведения, от которой император Вильгельм ни единого раза и ни при каких условиях не отступал. Но на этот раз этот обычный прием и последний разговор с Людендорфом все же потрясли его[172]. Между тем отовсюду из-за границы к Максу Баденскому ежедневно приходили самые достоверные сведения, самые авторитетные указания, что мира «при Вильгельме» Антанта ни за что не заключит. Вильгельм же по-прежнему отмалчивался. Это ускорило взрыв, уже давно готовившийся.

3. Восстание в германском флоте. Начало германской революции

После третьей ноты Вильсона и обращения Гинденбурга к армии в приморских городах и прежде всего в центре стоянки германских судов — в Киле — распространился среди матросов слух о плане морского командования дать англичанам последнюю большую морскую битву, чтобы по крайней мере ценой гибели всего немецкого флота причинить максимум вреда неприятелю. Что война безнадежно проиграна — это уже не подлежало в тот момент ни малейшему сомнению, и угроза бесцельной гибели была той искрой, которая произвела давно готовившийся взрыв.

28 октября команда броненосца «Маркграф» первая отказалась повиноваться офицерам и следовать в Куксгафен (через канал). Другие военные суда двинулись было в путь, но на них тоже вспыхнуло возмущение, и команды всех этих судов составили резолюцию: «Если англичанин нападет на нас, то мы будем сопротивляться и будем до последней крайности защищать наши берега, но сами мы не нападем. Далее Гельголанда мы не едем. Иначе огонь будет потушен (в топках)». Начальство не обратило внимания на эту резолюцию, и 30–31 октября во всем флоте вспыхнуло открытое возмущение. Сначала еще местами власти арестовывали вождей, но движение с каждым днем ширилось и пылало все сильнее.

3 ноября в Киле на открытом воздухе состоялся громадный матросский митинг. Толпа направилась освобождать арестованных, но по дороге была встречена выстрелами. На другой день, 4 ноября, был убит командир броненосца «Konig», восставшие овладели не только всеми судами, но и Кильской гаванью, и солдаты, стоявшие в Киле, примкнули к матросам. Был выбран Совет солдатских и матросских депутатов. 5 и 6 ноября восстание перенеслось в Гамбург и Любек и нигде не встретило сопротивления. 6 ноября революционное движение перешло в Ганновер, Брауншвейг, Кельн, Майнц, Трир и стало приближаться к фронту. Всюду образовывались Советы солдатских, а кое-где солдатских и рабочих депутатов. Повсюду были провозглашены лозунги: немедленное заключение перемирия и прекращение военной диктатуры.

Три течения сразу обнаружились в ходе революции: социал-демократы большинства («шейдемановцы»), независимые социал-демократы (группа, отделившаяся от шейдемановцев весной 1917 г.) и спартаковцы — левая часть независимых, отошедшая от независимых и принявшая коммунистическую программу. В первые дни революции — до 9 ноября — борьба между этими тремя течениями была сравнительно не так заметна.

Хотя шейдемановцы располагали почти всей партийной прессою, но с каждым днем революции их значение все более и более падало. Те же рабочие круги, которые одобряли шейдемановцев первые три года подряд, теперь (т. е. с 1917 г.) не могли им простить поддержку, которую они оказывали правительству, начавшему войну. Голодные, потерявшие веру в победу массы быстрее покинули старую тактику, чем вожди, и шейдемановцы, еще пока могущественные на верхах партии, видели ясно приближающуюся бурю. Их подкашивало еще и то обстоятельство, что, несмотря на все усилия, им никак не удавалось наладить отношения с социалистами стран Антанты: те (забывая часто о собственном поведении) были полны негодования на образ действий шейдемановцев в 1914–1917 гг. и откровенно заявляли, что не верят их словам и что считают их просто эмиссарами перепуганного Вильгельма, который хочет какими угодно средствами добиться мира.

Независимые были также в сущности очень раздражены против шейдемановцев. Правда, отражая чаяния голодающей массы, они терпеливо ждали несколько педель (весь октябрь), пока шла телеграфная переписка с Вильсоном. Но когда обнаружилось, что включение в кабинет Макса Баденского двух социал-демократов большинства — Самого Филиппа Шейдемана и Густава Бауэра — не произвело за границей ни малейшего благоприятного впечатления, независимые стали с каждым днем все резче и непримиримее высказываться против шейдемановцев.

Но на крайнюю позицию в этой борьбе против социал-демократов большинства стал Спартаковский союз, который принял как платформу революционный захват власти и провозглашение диктатуры пролетариата. 21 октября, после двух с лишком лет заключения, из тюрьмы был освобожден Карл Либкнехт; одновременно была освобождена и Роза Люксембург. Спартаковцы, численно не очень сильные, получили разом двух вождей, с которыми по энергии, ораторскому дару, политическому темпераменту, громадному моральному авторитету мало кто мог тогда тягаться не только среди шейдемановцев или независимых, но и среди всех вообще существовавших в то время политических партий Германии. Спартаковский союз вместе с тем пользовался сочувствием и поддержкой Советской России. Все эти обстоятельства сильно помогали спартаковцам.

Но главное заключалось в другом. Октябрь и ноябрь 1918 г. были временем самого болезненного морально-психического кризиса, который когда-либо переживал германский народ за все полторы тысячи лет своего политического существования. Внезапно, без всяких переходов, без всякой подготовки, народная масса была поставлена лицом к лицу с действительностью, о которой большинство даже и не догадывалось. Еще на фронте кое-что знали, а с 8 августа 1918 г. непрерывные поражения, непрерывное отступление были понятны каждому солдату отступающей армии. Но даже и на фронте, где перестали верить словам начальства о победе, были далеки от того, чтобы видеть в происходящем полную гибель, безнадежный проигрыш войны; даже и на фронте среди наиболее раздраженно настроенных солдат было распространено (по их позднейшим свидетельствам) мнение, что война может окончиться «вничью» или с незначительными потерями для Германии. Что касается тыла, то там уже с июля чуяли неладное, но еще в средине сентября в самых широких кругах не верили в конечное и полное поражение.