- Ты куда, Женька, гнешь?-вдруг сердится Лидочка.- Жалко волосы? Так бы и сказал сразу. А то - поэты, скульпторы… Алешка, ребята, пошли…

Мы идем. Это только так говорится: «Мы идем». А в самом деле мы передвигаемся. Скачками, как кинопленка.

У входа в парикмахерскую переминаемся. Фотографии разные и парики на витрине рассматриваем.

- Алеша,- говорит Лидочка.- Ну? Что же ты встал? Я шагнул в зал, словно в школе к врачу на уколы. Обкрутили салфеткой. В зеркале мне видно: суетится

около черненький, сухонький парикмахер, весь в белом. Над головой ножницы пробует, воздух стрижет.

- Как вас, молодой человек? Я молчу.

- Бокс? Полубокс? Полечку?

- Стригите наголо,- слышу я голос Лидочки. Ножницы застыли.

- Как вы, барышня, сказали?

- Стригите наголо. Ну, чего же ты молчишь, Алеша?

- Наголо,- подтверждаю я. Остригли.

Потом сразу Женьку и Мишку остригли. Мы ждем, пока и Леву остригут.

- Это почему же вас всех наголо?-участливо спрашивает пожилая парикмахерша, пригнув Левин затылок так, будто хочет приклеить его подбородок к груди.

В больших зеркалах нам все видно. Мы любуемся стрижеными головами, друг другу подмигиваем. Вообще-то ничего получилось.

- Это зачем же вы так? Все вдруг наголо?-опять спрашивает парикмахерша.

- В армию они идут,- серьезно говорит Лидочка. Парикмахерша губы поджала, дальше стрижет Леву

молча.

А наш черненький худенький мастер то сидел тихонько в своем кресле, одеколоны разные на себе опробывал, а тут вдруг встал, расческой по стеклянному столику постукивает:

- Кларцета Федоровна, нужно читать прессу. Между прочим, мы на салон получаем газету. Что я вам всегда говорил? Я вам говорил, что будет война.

Мы поскорее друг за другом к выходу.

На улице как-то холодно без волос. Ну, ведь это еще утро, а скоро солнце припечет. Прошли гуськом в наш двор, и скорее в сарай.

Сначала зашелестел чертеж, а потом к утренним шумам Плющихи присоединилась вся наша техника: напильники, молоток, сверло.

В общем, стараемся.

Оно бы все хорошо. Да вот поджидают нас две конические шестерни.

В дверях Славик нарисовался. Яблоко жует. Присел прямо у входа, сам себе подмигнул, задумался:

- Это вы нарочно?

- Что, Славик?

Он по затылку яблоком трет:

- Ну, волосы? Это вы нарочно?

- Так надо, Славик. Вот, давай как мужчины с мужчиной…

- Давай,- вяло соглашается Славик и нерешительно трогает свой чубчик.

Лидочка берет его на руки, осматривает мордашку, сердится:

- Ив чем это у тебя лоб?

- Где?

Она показывает. Славик искренне удивляется:

- Неужели не догадались? Ведь я же на чердак лазил. Там от гитары была штука такая с шестеренками, крысоловки разные, а ботинок на крепкой резине сколько хочешь. Пошли, посмотрим.

В дверях обозначился граф де Стась. Конечно, с персиком.

- Граф, подари персик Славику,- предлагает Лидочка. Он на аппарат засмотрелся: что означает - не слышит.

- Граф, отдай персик Славику.

Плечами пожимает. Куснул чуть персик, протягивает

Славику: г*

- Пожалуйста. А что?

В сарай Жиган заглянул. Хмурый, усталый. На нем рабочий комбинезон в масле. Жиган прямо из ночной смены. Знать, так и шел от самого завода в спецовке. Наверное, хвалился перед прохожими: вот, мол, я иду. Рабочий человек.

- Бахилю не видели?

- Нет, не видели.

Он присел на порожке, потянулся, закурил.

- Ну и устал я сегодня, ребята,- говорит Жиган. Мы молчим.

- Понимаете, цех срочное задание получил,- он помолчал, огляделся, сказал шепотом: -военный заказ.

Мы молчим.

- Всю ночь вкалывали, как черти. Мастер благодарность вынес.

Один Славик заинтересовался, на Жигана смотрит, а мы своим делом заняты.

- Устал же я,- опять вздыхает Жиган. Мы с чертежами возимся…

- Что же вы молчите?-тихо спрашивает он.- Что же вы молчите, черти лысые?

Согнулся Жиган, папироской на порожке точки делает.

- Ведь я же устал,- говорит он сам себе и потом долго молчит.

Пришел Сережка Бахиля. Жиган на него - никакого внимания. Сидит и молчит. Потом встал, подошел к столу, аппарат разглядывает. Попробовал осторожно ручку покрутить, удивился, что все вдруг завертелось, кроме обтюратора. Пальцем его потрогал, подумал, сказал:

- Сюда нужны конические шестерни.

- Сами знаем,- говорит Женька.- А где достать?

- Где?- удивился Жиган.- Сделать надо. На заводе.

Лидочка ему скорее чертеж подсовывает. Он быстро, почти без нашей помощи разобрался, где должны быть шестерни, на сколько зубцов и какого размера. Закурил, пустил дым в потолок:

- Ладно, сделаю.

- Когда?

- Дня через два. Слово - закон.

Мы смотрим на Жигана и не знаем - кричать ли нам, прыгать ли. Только Славик сказал:

- Вот мировецки!

- А для чего вы все остриглись?-спросил Жиган.- Школа требует?

Мы все ему рассказали. И про танцы, и про нашу клятву, и про то, что скоро в школу.

Он слушал, крутил головой, улыбался. Потом нахмурился, снова за папироску, дым в потолок:

- Ладно, завтра будут шестеренки.

- Ура!

- Ха-ха!

- Банзай!

- Мировецки!-Славик подставляет Жигану консервную банку.- Вот сюда пепел.

И только сейчас Жиган заметил Бахилю, на нас показывает:

- Вот, Сережка, учись. Академиком будешь. Он шагнул к дверям, оглянулся:

- Эх, и устал же я сегодня.

- Еще бы,- говорим мы,- ведь военный заказ. Иди поешь и поспи.

- Ты на правом боку спи,- советует ему Славик.-Тогда сердце не устает.

Он слабо улыбнулся, потрепал голову Славика, хотел что-то сказать, да махнул рукой, отвернулся, вышел.

- Спокойной ночи,- кричит ему вслед Славик.

Наступило утро следующего дня. День авиации. Небо такого цвета, как если капнешь синими чернилами в стакан чистой воды.

У Мишки есть один пригласительный билет на аэродром в Тушино. У нас нет ничего, кроме тонкой резинки. Этой резинкой Мишка должен послать нам свой билет обратно через цепи милиционеров. Мишка завязывает резинку на пальцах, прикидывает:

- А если заметят, то скажем, что мы родные братья. Снимем тюбетейки и, пожалуйста,- все одинаково лысые.

- А как же я?-спрашивает Лидочка и рассеянно крутит в руках мамин театральный бинокль.

Мы смотрим на Лидочку. Думаем.

- Очень просто,- говорит Славик.- Отдадим ей билет. Мы же мужчины. Протыримся. Я скажу, что потерял маму. А вы скажете, что потеряли меня.

Лева хмурится:

- Подожди. Но ведь тебя же никто не берет.

- А мне мама разрешила. Вот и бутерброд дала.

- Ну и протыривайся вместе со своей мамой.

Славик смотрит на нас, как на самых последних предателей. Он даже не утирает слез. Он просто удивленно смотрит на всех по очереди и молчит. Даже не молчит, а говорит мокрыми глазами.

- Ладно, пойдем,- не выдерживаю я.

* * *

В общем, или милиция очень любит детей, или дети очень любят авиацию, но мы на Тушинском аэродроме.

Народу полно. У всех какие-то бумажные козырьки от солнца, все смотрят в небо, а еще тянутся на носки, смотрят туда, где очень далеко на трибуне стоят люди в белом. Мишка спрыгнул с моей спины, почему-то шепотом сказал, что он видел Сталина.

И какой бы самолет с могучим ревом ни пролетал над нашими головами, Мишка машет и громко кричит:

- Папа!

- Сколько же у тебя пап, мальчик?-смеются вокруг. А потом самолеты начали «воздушный бой». Их пулеметы распарывают небо, дико завывают моторы.

В небе - бомбардировщики. Они точно бомбят фанерную цель. В бинокль видно, как от земли подскакивают вверх в дыму, в огне какие-то куски дерева, листы фанеры.

- Алеша, так и на войне будет?-прижимается ко мне: Лидочка.

- На войне еще страшнее,- радуется Мишка.

- Глупый какой,- говорит Лидочка.