Солнечным полднем Ярослав и Юрко въехали в Резань. На княжьем дворе за резными воротами их встретила толпа челяди. Князь Ярослав с детства не был здесь. Люди соскучились «по младшенькому».
Старший конюх, когда-то учивший пятилетнего Ярослава скакать на коне через кусты и промоины, увидел его и прослезился:
— Какой соколик вымахал, крылья расправил! — вглядывался он в полузабытые черты княжича.— Поди, забыл нас, стариков, с братьями и то — вы собе, а мы собе...
— Нет, нет, дядя Byкол. Все в памяти. Хорошо вспоминается.
Кормилица-няня тоже расплакалась. А старые друзья детства стали теперь кто конюшим, кто егерем, кто сокольничим. Обступили Ярослава, расспрашивают, вспоминают разные приключения.
— Ну, Ярослав Глебович, — улыбаясь сказал Юрко, — добрая о тебе тут осталась память... Думаю, сосновцы не ошиблись. — А я теперь и не сыщу, где прошли мои первые годы.
— Нам обоим не повезло, — проговорил Ярослав. — Война за войной — горькое время на Руси. А надо бы всем пожить в радости. — Князь говорил, пока они шли к красному крыльцу. — Не за тем ли мы и прибыли?
— Именно за тем. Наша клятва юности не умрет!
Навстречу по красному крыльцу спускался средний из Глебовичей — Владимир, с ним тоже бывало у Ярослава немало озорства и веселых событий, когда тот приезжал в вотчину. Было что вспомнить!.. Веселая вышла встреча: сбежались и младшие княжата, шумные, говорливые, принялись расспрашивать о новом княжестве. Только княжич Глеб Игоревич поначалу сторонился.
Гостей проводили в трапезную. У двери их встретил сам Роман Глебович и княгиня Святославовна,
— Мужаешь, брат! — Роман, не меняя хмурости в глазах, расцеловался с меньшаком, похлопал по широким плечам: — Слышал, слышал твое горестное в плену... А это кто?
— Наш тысяцкий.
— A-а, княжий песенник?
— Тысяцкий! — уже сердясь, перебил брата Ярослав и подошел к княгине, приложился щекой к щеке.
— Ну, садись, воин, за стол, гостем будешь, чуть щурясь, сказал Роман Юрко. — Поди, навоевался с кипчаками? Или ноешь да на гуслях поигрываешь?
— Играем, князь Роман Глебович... Так играем, что у поганых головы летят. — Тут Юрко невесело усмехнулся: не привык он к княжеским упрекам да оговоркам. До сей поры князья лишь слушали его пение и дивились могучему, чистому голосу. Не отвечать на княжеские задиристые речи не мог. И что тут такого, что перед ним старший князь Глебович, от которого ни в Пронске, ни на Донщине люди добра не ждали. От него народам соседним — одно злобство. Так и нечего стесняться его коварного самодовольства. Вот он опять съехидничал:
— Ой ли?! Будто уж так и летят? — А глаза так и колют — испытывают, что ли? Все же ответил спокойно:
— Так и летят, князь! По земле-матушке катятся.
— Ловкостные у вас на Донщине рубаки. У нас так искусно не получается.
— И не получится, коли воевод из-за бражного стола не вытянешь.
— У вас и воеводы лучше? — Роман Глебович скривил тонкие губы.
— Вместе пойдем в бой — увидишь! Наши бьются насмерть!
Князь Роман даже откинулся от стола: такие самоуверенные речи были ему не по душе. Можно бы и оборвать. Но ведь это — правая рука брата Ярослава, и, похоже, в нем есть большая сила.
— Не надоело возиться с гольтепой? — продолжал Роман и уже хлопал по плечу Юрко. — Зову вас обоих в Резань... Живите здесь. Навсегда будем братьями. Станете моими первыми помощниками в княжении. Каждому свое: князю — княжеское, воину — воинское.
— Но мы свое княжество строим, — поспешил отказаться Ярослав.
— Волость! Не княжество! — резко прервал Роман и насупился. — Не может быть княжества без бояр, без дружины княжеских витязей.,.
— Не будем, брат старшой, пререкаться, — и Ярослав придержал его рукой. — Не затем прибыли мы. Весть грозную привезли: половецкие ханы собирают орды — хотят полонить всю Русь.
— Но немы вызываем их на это, а южные князья — самовольники! Чванливые хвастуны! Жадные до славы! — Роман сдавил зубы от злости, желваки вспухли. — У самих — один глаз туда, другой сюда... А на меня валят поклеп пакостный... Люди-то от них не зря к нам бегут—на север... Князь Игорь было спелся с ханом Кончаком — шли воевать Русь! Да Рюрик Ростиславович разбил их войска совместные у Долобска, как воробьёнышей! Игорь тогда с Кончаком все бросили и утекли... А потом они врагами злейшими стали... Кинулся Игорь в поход на половцев — себе оправдание завоевать, да сраму наделал. О себе думают больше, чем о родной земле... Вот так и .просвистали южные князья братское согласие. Потому Киевское княжество глохнет, скудеет оно...
— Не время, брат, вспоминать далекое, — вмешался Ярослав. — У нашей земли беда: враги все злее рвутся вглубь. Наше терпение иссякает...
— По всей Русской земле идет печаль, — добавил Юрко. — Покоя людям нет...
— Вот и пой о горестях Руси! — воскликнул Роман.
— Уже спето. — Ярослав кинулся и положил руку на плечо Романа, будто хотел обнять.— Время приспело готовиться к походу. Пойдем с нами, брат, на половецких захватчиков?
— Погоди! — Роман отстранил, будто стряхнул руку. — Кто пел? О ком? О черных горемыках донских?
— Не о том речь ведешь! — Ярослав придвинулся к самому лицу брата.— Мы разведали: гроза собирается в Дикой степи. Вот о защите и сложили песнь лучшую. Она нужна всем русичам. Эта песня стоит дорогого...
— Что за песня? — пуще нахмурился князь Роман.— Твой певец сложил? Опять дерзостное? Надо остерегаться?
— Нет, брат, геройское! Сложил тот, кто был в походе Игоря Святославовича... Хочешь — скажу ее... По листам прочту!
— Ну, ну, сказывай, грамотей, — то ли с усмешкой, то ли шутливо проговорил Роман. — Ты у нас самый ученый... Мы-то дома росли, а ты меж княжат, монахов и дворовых ума набирался — есть что послушать.
Ярослав только улыбнулся, распахнул бархатный кафтан, вынул сверток, разобрал листы — целые и рваные, но все заполненные письменами. Молодые княжичи так и кинулись к ним: каждое новое писание удивительно! Но Ярослав отстранил отроков: не надо мешать! Взял первый лист и с черно-красной буквицы рисунчатой начал чуть распевчато:
Не ладно .ли будет, братие,
Начать словами стародавними
Боевые повести полка Игорева,
Игоря Святославовича...
Княгиня ухватилась за лицо, глаза расширились!
— Ой, ведь это о дядюшке родном сложено!
— Да, о нем,—ответил Ярослав.— Бил Игорь Святославович поганых крепко.
— Он ведь и в плен попал.
— Как и я... Но поход его был геройский, хоть и не удался. Он своего спасителя Овлура наградил: сделал черниговским вельможей Лавром, женил на дочери тысяцкого Рагуила...
— Сказывай дальше, да не о слугах,— перебил князь Роман.
Ярослав читал первые листы и видел, как все задумчивее становились лица родичей. Все смотрели на него и молча ждали, что будет в следующем листе. Не частое это событие — чтение нового писания. И оно волновало, заставляло остро переживать... А тут говорилось о близком человеке, которого хорошо знали, с кем доводилось охотничать и пировать.
— Читай, читай, — поторапливал Владимир Глебович в нетерпении.
— Ярослав развернул новый лист, продолжал песноречиво:
И сказал Игорь дружине своей:
Братие и дружина!
Лучше убитым быть, чем полоненным.
Сядем-ка на своих борзых коней
Да взглянем на синий Дон!
Юрко следил: как слушали песнь... у всех глаза расширены, не моргнут, уставились на Ярослава. Сидят с полуоткрытым ртом, будто дыхание перехватило. Роман закрыл глаза, усы сильней обвисли, на лице — презрение, словно ждет обиду себе от песни: вот-вот она ударит больно!
Игорь к Дону войско ведет,
А беду его уже птицы ждут на дубах
Волки страх наводят по яругам,
Орлы клекочат — зверей зовут
На кости…
И лисы уже лают на багряные щиты...
О Русская земля, ты уже за холмами!
У княжат заблестели глаза. Святославовна пальцами словно слезинку смахнула, прикрылась ладошкой. Лишь князь Роман хмурился, будто неловкость чувствовал. А князь Владимир Глебович заворочался на дубовой скамье, дрогнувшим голосом спросил: