Батори подходит ко мне. Близко-близко. Заглядывает в глаза, и я чувствую, что сияю сейчас, будто лампочка. Мы замираем так на секунду, а потом он таким знакомым жестом кладёт руку мне на голову.

— Чертовски рада вас видеть, — говорю я. Ловаш улыбается, перебирая пальцами волосы у меня надо лбом. Мы молчим, а потом он вдруг начинает рассказывать, хотя я ни о чём его не спрашиваю:

— Когда я очнулся, мертвы были уже все. Я поднимал их сам, одного за другим… их тела. А вашего там не было. Это было первое, что я сделал: выплыв, прокусил губу до крови, чуть не откусил… поклялся, что не смогу сделать ни одного глотка воды — и сделал. Вы не представляете, какой может быть на вкус речная вода. У неё был вкус жизни, Лили.

Его пальцы скользят вниз по моему виску, щеке. Задерживаются у подбородка. Мне кажется, что он сейчас меня поцелует, и сердце замирает. Но он продолжает говорить:

— Вас искали, как королевских детей не ищут. Вся округа была прочёсана: военными, цыганами, полицейскими, безопасниками. Каждый клочок был проверен, Лили, и в лесу, где Кристо вас нашёл — тоже. Но почему-то он смог вас найти, а все остальные — нет. Наверное, так было предрешено. Изольду должен был найти Тристан.

Большой палец мимолётно касается мои губ.

— Я был у вашей постели почти каждый вечер, знаете? Поил вас. Причёсывал. И даже рассказывал сказки, как обещал. И повторял одно и то же, надеясь, что однажды вы меня услышите. Повторял и повторял.

— Что? — шепчу я. Сердце моё дрожит, будто крохотный зверёк.

— Лили, найди Люцию. Убей её.

— Вы велели мне её убить, — повторяю я, ощущая, как потухает на моём лице улыбка. Сожри его многорогий, я ожидала совсем других слов.

— Да. Только это вывело бы нас обоих из-под удара. Только это остановило бы терракты — а были терракты, Лили. Всё держалось на Люции, и всё распалось теперь, когда она убита. Я знал, что вы справитесь, и вы справились. Если бы не язычники, Шерифович была бы схвачена или убита ещё в «Фехер Кирай». Но в результате вы обе исчезли, и мне пришлось послать за вами Кристо.

Теперь его рука лежит на моём плече.

— Одного только Кристо?

— «Белого волка» Кристо. Вы знаете, что такое «белый волк»? Это совсем особенное существо. Вы хороши как охотник, Лили. Действительно хороши. Но Кристо так хорош, как вам не стать никогда, и, к тому же, он больше, чем охотник. Я послал за вами свою лучшую армию, Лили.

— Теперь он собирается жениться на мне.

— Да. Я знаю.

— Но я этого не хочу.

— Отчего же?

— Я люблю вас.

— Я тоже люблю вас, моя маленькая серебряная лилия. Очень.

— Вы не понимаете. Я люблю вас как женщина мужчину. Это вы — мой Тристан, не Кристо!

— Я знаю.

— И… вы не найдёте ничего сказать мне? Не предложите мне… не попросите меня быть с вами?

— Вы всегда будете со мной, как и я с вами. Но послушайте меня. Я никогда не женюсь на вас, потому что дворянин и император не может позволить себе этого. Вы никогда не станете моей любовницей, потому что вы… это вы. Так что же я должен сказать вам? «Останьтесь старой девой, чтобы потешить мои гордость и ревность»? Я, который называл себя вашим отцом, вашим верным другом, должен призвать вас сломать свою жизнь? Я говорю вам — примите то, что может даровать судьба. Выходите замуж за славного юношу Кристо Коваржа. Дайте ему шанс, просто попробуйте ответить ему на любовь хотя бы нежностью, позвольте показать ему себя заботливым и ласковым мужем, не отталкивайте его — сейчас вам этот совет кажется глупостью или цинизмом, но я старше вас и знаю, что говорю. Ради меня — сделайте так. Я благословляю вас на это, как ваш император и названый отец. Я умоляю вас об этом, как ваш Батори. Всегда — ваш.

Каждый вдох мне даётся с трудом, через боль, через спазмы. Меня душат слёзы:

— Что вы… говорите?!

— Я говорю, что два года назад обещал быть вам отцом. И что я делаю то, что должен делать хороший отец, — голос Ловаша тоже становится глуше. — Как отец, я заботился о вас и кормил вас. Как отец, я нашёл вам хорошего, достойного жениха. Молодого. Красивого. С добрым нравом. Героя войны. Как отец, я даю за вами достойное вас приданое, и семья вашего мужа никогда не сможет упрекнуть вас в том, что вы пришли в их дом в одной смене платья и с деревянной ложкой. Как отец… я полностью оплачиваю расходы на свадьбу, и это будет самая роскошная свадьба в Кутна Горе. Два года назад вы согласились быть моей дочерью… неужели теперь вы будете жестоки ко мне и разрушите всё, что я сделал для вас? Неужели теперь вы опозорите меня?

Его пальцы снова касаются моей щеки — невесомо, самыми кончиками. Выдыхать так же трудно, как и вдыхать. Но я отвечаю:

— Нет. Нет. Нет.

— Нет?

— Я не откажусь от свадьбы.

Мы смотрим друг другу в глаза. Долго, бесконечно долго. Мы оба видим одно и то же: страдание.

— Я хочу попросить вас только об одной вещи, — говорю я. — Только об одной.

— Да, Лили? — как и я, Ловаш почти шепчет.

— Прошлым летом вы… подарили мне свой первый поцелуй. Теперь… я умоляю о последнем.

Он раздумывает не больше секунды, а потом наклоняется ко мне так быстро, как будто бросается на добычу. Ни у кого в мире больше нет таких нежных, таких жадных губ.

Десять.

Кутерьма не просто во всём доме — во всём цыганского районе. Я вижу в окно, как бегают внизу дети и женщины, в яркой, чистых тонов, нарядной одежде. Во дворах обвешаны красными лентами и шарами деревья и машины. На одном из автомобилей, украшенном багровыми розами, я поеду в костел. Несмотря на осень, погода ясная — Ловаш постарался, над Кутна Горой тучи разогнали, как над столицей перед парадом.

Меня обряжают в шесть рук: Илонка, Патрина и тётя Марлена. Какое-то диковинное, как на картинках к сказкам о прусских принцессах, платье, пышная юбка которого не пришита, а пристёгивается на кучу крохотных крючочков. Белое, с атласным белым же шёлком расшитым корсажем, с многослойной юбкой и тонкой до прозрачности сорочкой с коротким и пышным рукавом. Когда юбка прилажена, я выворачиваюсь из-под смуглых рук и подбегаю к шкафу.

— Чёрное! Что ты! Дурная примета! — кричат они, пытаясь отнять у меня гарсет из рук. Траурный гарсет, купленный в городе Олита. Юбка мешает, но я умудряюсь уворачиваться, не давая жилетик:

— Я его всё равно надену, всё равно, всё равно, мне надо!

— Ладно, наденешь, наденешь! Пусть наденет! — прекращает всю эту возню тётя Марлена. Она даже помогает мне застегнуть гарсет, а потом приносит охапку белой и золотой кружевной тесьмы в белых и красных бусах, и теперь уже шесть рук нашивают эту тесьму мне на жилет вертикальными полосками, густо-густо и очень быстро, прямо на мне. Когда я в итоге смотрюсь в зеркало, мне кажется, что в моём костюме появилось что-то гусарское. Это не то, что я хотела… и притом это неважно. Я знаю, что этот гарсет на мне, и знаю, почему. Всё остальное не имеет значения, и я покорно даю заплести и украсить мне волосы, приколоть матерчатые красные и золотые розы к юбке, обвить шею коралловой низкой — Сердце Луны сейчас у меня на руке, над правым локтем.

В автомобиле меня начинает тошнить сразу, как только он трогается, но я терплю. Кристо уже ждёт меня возле ступеней костела, держа в руках шляпу. Она белая, как и его туфли и костюм, и только сорочка у него красная. Даже волосы кажутся снежно-белыми от полуденного света, и серебряные перстни пускают льдистые блики. Я встаю рядом с ним, и мы поднимаемся, туда, где нас ждёт с иконой в руках наш общий дядя Мишка. Икона в его сухих коричневых руках кажется непомерно большой и тяжёлый, и видно, что ему её уже в тягость держать, но руки не дрожат. Мы с Кристо опускаемся на колени, целуем икону, целуем руку дяде, когда он произносит благословение. Встать у меня получается не сразу, я словно запутываюсь в юбке, и Кристо жёстко хватает меня выше локтя, поднимая.

Я думала, что к алтарю меня поведёт дядя Мишка, но он только доводит до дверей, когда Кристо уже скрылся за ними, и там мою руку перехватывает Ловаш. Одним взглядом он охватывает меня сверху донизу — уверена, не пропустив за яркой тесьмой и чёрный гарсет — и не говорит ничего. Мы просто шагаем, важно, размеренно под звуки органа. Сначала путь до алтаря кажется бесконечно долгим, но потом, когда Ловаш вкладывает мою руку в ладонь Кристо, у меня даже горло перехватывает от того, каким он был коротким… как быстро оборвался.