Наиболее удачные доводы к отвержению направлены не на конкретную личность, а на ее пороки, что соответствует христианскому принципу отделения греха от грешника. Например, риторический вопрос «Разве мы должны оставлять без помощи детей и стариков? Да еще к тому же больных детей? Беспомощных стариков?» прозвучит как сильный довод к отвержению. Всякому понятно, что речь идет о поведении, не одобряемом нравственной нормой. Беспомощных стариков и детей нельзя бросать на произвол судьбы.

Вот пример довода к отвержению:

«Господа присяжные! Щадите слабых, склоняющих перед вами свою усталую голову; но когда перед вами становится человек, который, пользуясь своим положением, поддержкою, дерзает думать, что он может легко обмануть общественное правосудие, вы, представители суда общественного, заявите, что ваш суд – действительная сила, сила разумения и совести, и согните ему голову под железное ярмо закона».

Здесь защитник А.И. Урусов, оправдывая своего подзащитного, в то же время перелагает вину на другого, используя довод к этосу, в данном случае опираясь на представление о том, что сильные мира сего тоже должны отвечать перед законом, наравне с прочими. Довод, действенный и сегодня. Не случайно уже в самом начале своей речи Урусов говорит:

«Есть одно чувство, господа присяжные заседатели, которое как бы вставало воочию перед вашими глазами, словно возвышалось над этим уголовным процессом, чувство величественное и гордое, – это чувство общечеловеческого равенства, равенства, без которого нет правосудия на земле!»

Это типичный довод к этосу.

Использование несимпатичных свойств человека в качестве доводов к отвержению – распространенная ошибка политической риторики. Общество с большим подозрением относится к тому, кто ругает других. Это тоже след христианской этической нормы. Нет человека, который не знает, что не хорошо видеть в чужом оке соломинку, а в своем не замечать и бревна. Кроме того, русская коллективная память помнит совершенно бескорыстных, праведных обличителей, Христа ради юродивых, правдоискателей, отказавшихся от мирских радостей и ради правды подвергавших себя опасности. Поэтому человек, становящийся в позу обличителя и преследующий при этом собственные интересы, производит тяжелое впечатление: если ему и удается бросить тень на другого, то и на него самого падает тень.

Плохое впечатление от обличений может сгладить только «мораль» – обобщение, выводимое из конкретного случая. Так, собственно, и поступает процитированный выше судебный оратор Урусов. Если оратор морализирует, ему многое прощают. От моралиста ждут полезных советов. Русская культура любит посрамление порока, разоблачение греха. К этому она подготовлена нравственными проповедями, в том числе и проповедями художественными, которыми так богата русская классическая литература. Но если «морали» мало, а очернения конкретного человека в преизбытке, это воспринимается как «грязь», и риторических очков такой оратор не заработает.

Рассуждая о доводах к этосу, мы говорили «в нашем этносе», «у нас». В самом деле, имея много общего, этические нормы разных этнических и социальных групп во многом расходятся. Если аргументы к логосу универсальны, а аргументы к пафосу обусловлены индивидуальной эмоциональной памятью, то аргументы к этосу, как уже было сказано, обусловлены коллективной памятью и коллективной моралью. Вопрос об уместности аргументации встает здесь особенно остро.

И еще одно замечание. Если доводы к очевидному и к логике должны быть точными, истинными, то доводы к пафосу и этосу должны быть искренними. Оратор уничтожает сам себя, когда своим поведением противоречит своим же аргументам. Оратор оказывает себе плохую услугу, когда в одном и том же выступлении апеллирует к взаимоисключающим нравственным нормам. Его оппонент окажется очень неискусным, если этим не воспользуется. И уж совсем невыигрышная для оратора позиция – смена этических норм, именуемая «приспособленчеством». Нельзя в одном выступлении прославлять атеизм, а в другом – религию. Этого оппоненты не простят никогда, даже если слушатели об этом и забудут.

Доводы к этосу ставят говорящего в определенную позицию. Иногда эту позицию трудно выдержать, и тогда доводы к этосу оборачиваются против говорящего.

«Не жаждой власти, не карьерными устремлениями, не пустым тщеславием и честолюбивыми устремлениями обусловлено мое решение баллотироваться на должность губернатора на второй срок. Моя жизнь сложилась, и с высоты своих лет и в нелегких трудах приобретенного опыта я ощущаю это не просто своей обязанностью, а, если хотите, долгом», – заявляет в открытом письме губернатор В. А. Стародубцев.

Этим заявлением, как и другими, содержащимися в том же письме, автор отводит себе в предвыборной борьбе роль бескорыстного правдолюбца, роль на Руси очень уважаемую и хорошо проработанную в русской культуре. Слишком уж высокие образцы подлинного правдолюбия и бескорыстия были заявлены в нашей истории и нашей культуре и остались в народной памяти. Поэтому, не будучи подкрепленной, завышенная аргументация к этосу производит комическое впечатление. На память приходит цитата из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова: «Не корысти ради, но токмо волею пославшей мя жены...».

Подытожим сказанное. Доводы к этосу апеллируют к этическим представлениям, отложившимся в коллективной памяти. Они подразделяются на доводы к сопереживанию и доводы к отвержению. Доводы к отвержению лучше не связывать с осуждением конкретного лица. Если же такая связь необходима, она должна быть сглажена обобщением, «моралью». Доводы к этосу ко многому обязывают говорящего, ставя его в определенную этическую позицию. Эта позиция должна быть соизмеримой как с его персоной, так и с его словами, сказанными ранее.

§ 6. Ссылка на авторитеты

Доверие и недоверие. Подкрепление логических, эмоциональных и этосных доводов.

Ссылка на авторитеты называется еще доводами к доверию и доводами к недоверию. Их суть в усилении логических, этических и эмоциональных доказательств. Для этого привлекается третья сторона (первая стороной мы называем говорящего, второй – слушающего). Если третья сторона – союзник, то это доводы к доверию, если противник, – к недоверию.

Если речь идет о логическом доказательстве, довод к доверию состоит в том, что наряду с логическим рассуждением указывается лицо, которому это рассуждение принадлежит, и, как правило, дается характеристика этого лица, соответствующая «логосному» духу, такая, как «великий мыслитель древности», «знаменитый логик двадцатого столетия», «китайский мудрец» и т.д. Иногда имена говорят сами за себя, и тогда обычный способ их введения выглядит следующим образом: «Еще Сократ полагал, что...», «Сам Аристотель, отец логики, считал, что...».

В качестве третьей стороны при приведении логического доказательства могут выступать эксперты. Ссылаясь в одной из своих речей на показания экспертов, А.Ф. Кони вначале рассуждает о роли бухгалтерской экспертизы вообще (в разбираемом деле требовалась именно такая экспертиза):

«Бухгалтерская экспертиза требует особого навыка и особых специальных знаний. Если в представителях ее вы не найдете признаков навыка или ручательства в полном обладании счетоводной техники, если заключение их нетвердо, шатко, уклончиво, вы хорошо поступите, если отвергнете экспертизу и не будете ее считать доказательством. Но если экспертиза произведена и выражена со спокойствием и достоинством истинного знания, если сами эксперты являются настоящими представителями своей специальности, то экспертизу надо принять и прислушаться к ней со вниманием и уважением».

После такой преамбулы применяется сам довод к доверию: «Вы слышали, что говорили эксперты, вы знаете, кто они: один опытный чиновник министерства финансов, другой – бухгалтер частного банка, третий – представитель счетоводного учреждения и изобретатель новой системы, системы тройной бухгалтерии».