Лей Бардуго

Ведьма из Дувы

Были времена, когда лес поблизости деревни Дува пожирал девочек.

Прошло уже много лет с последнего раза, как он забрал ребенка. И все же, в такие ночи, как эта, когда задувают холодные ветры с Цибеи, матери крепче прижимают дочерей и наставляют их: не уходить далеко от дома.

— Возвращайся до наступления темноты, — шепчут они. — Деревья могли проголодаться.

В эти мрачные дни на краю самого леса жила девочка по имени Надя и ее брат Гавел. Их отец, Максим Грушов, работал плотником и дровосеком. Максим был хорошим человеком, и вся деревня его уважала. Его крыши не протекали и не гнулись, стулья были крепкими, а игрушки не ломались. Своими ловкими руками он мог выстругать гладкие контуры и так аккуратно закрепить стыки, что швов будет практически не видно. Работу он искал по всей местности — даже в таких далеких городах, как Раевость. Путешествовал он пешком или же на тележке с сеном, когда погода тому располагала. Зимой он запрягал двух вороных коней в сани, целовал детей на прощание и отправлялся в снежные дали. Максим всегда возвращался домой с мешками зерна или новым рулоном шерсти, а его карманы полнились конфетами для Нади и ее брата.

Но когда пришел голод и у людей закончились деньги, им стало нечем платить за красивый резной стол или деревянную уточку. Они использовали мебель для розжига и молились дожить до весны. Максиму пришлось продать коней, а затем и сани, некогда рассекающие заснеженные тропы.

С удачей его покинула и жена. Вскоре она стала похожа на привидение, молча бродящее из комнаты в комнату. Надя пыталась накормить ее остатками еды, отказываясь от своей порции репы с картофелем; заворачивала хрупкое тело матери в шали и садила ее на крыльце, надеясь, что свежий воздух пробудет в ней аппетит. Единственное, что та соглашалась есть, были маленькие кексы, приготовленные вдовой Кариной Стояновой. От них пахло апельсинами, и они были щедро приправлены глазурью. Никто не знал, где Карина брала сахар, но у бабушек были свои предположения, большинство из которых сводились к богатому и очень одинокому торговцу из речных городов. В конце концов запасам Карины пришел конец, а, соответственно, и кексам тоже. Мать Нади отказывалась прикасаться к еде и воде, и воротила нос даже от крошечного глоточка чая.

Она умерла в первый день зимы, когда осень испарилась в воздухе вместе с надеждой на легкий год. Смерть бедной женщины осталась по большей части незамеченной, поскольку за два дня до ее последнего вздоха пропала без вести еще одна девочка.

Ее звали Лара Деникина — скромная малышка с нервным смехом, из тех, кто стоит поодаль на деревенских праздниках, предпочитая наблюдать за весельем со стороны. От нее остался только один кожаный ботиночек, его каблук был весь в засохшей крови. За много месяцев она стала второй пропавшей девочкой. Первой была Шура Ешевская, которая вышла развесить белье на сушке и не вернулась. От нее осталась только горстка прищепок и намокшие простыни, валяющиеся в грязи.

Деревню охватил страх. В прошлом девочки исчезали почти каждый год. Поговаривали, что периодически они пропадали и в других деревнях, но все это казалось сказками. Теперь же, когда наступил голод и жители Дувы остались без еды, стало казаться, что лес полностью поддался жадности и отчаянию.

Лара. Шура. Все исчезнувшие до них: Бетя, Людмила, Раиса, Николена. Другие, чьи имена уже забыты. Ныне их тихо шептали, как заклинания. Родители молились своим Святым, девочки ходили исключительно парами, люди с подозрением наблюдали за соседями. На краю леса местные построили кривоватые алтари с маленькой кучкой живописных икон, сгоревшими молитвенными свечами, небольшими букетами цветов и четками.

Мужчины жаловались на медведей и волков. Они организовались в охотничьи бригады и подумывали о сжигании некоторых частей леса. Бедного простофилю Ури Панкина чуть не забили камнями до смерти, когда у него обнаружили куклу одной из пропавших. Спасли его лишь рыдания матери, которая настаивала, что нашла чертову игрушку на дороге Вестпул.

Некоторые выдвигали теорию, что девушки могли самостоятельно пойти в лес, ведомые голодом. При определенных порывах ветра от деревьев веяло невероятными ароматами: то пельменями с бараниной, то творожной запеканкой с вишней. Надя и сама их чуяла, сидя на крыльце рядом с матерю и пытаясь накормить ее очередной ложкой отвара. Ей чудился запах жареной тыквы, грецких орехов, коричневого сахара, и ноги сами несли девочку к лестнице, в объятия теней, где деревья шелестели листвой и вздыхали, словно готовясь расступиться перед ней.

Наверняка вы думаете, что эти девушки были просто дурочками. Вы бы никогда так не сглупили. Но вы никогда и не знали такого голода. Последние годы были богатыми на урожай, и люди забыли, какие скудные времена им доводилось переживать. Они забыли, как матери душили детей в кроватке, чтобы прекратить их голодные вопли; как охотник Леонид Гемка съел мышцу икры своего убитого брата, когда их хижина обледенела на два долгих месяца.

Сидя на крыльце дома бабы Оли, старухи вглядывались в лес и бормотали: «хитка». От этого слова у Нади волосы вставали дыбом, но она уже не ребенок, потому ей только и оставалось, что смеяться вместе с братом с этих глупых суеверий. Хитки были злобными лесными духами, отличающимися кровожадностью и мстительностью. По сказаниям, они питались новорожденными и молодыми девочками, которые почти достигли того возраста, когда можно выходить замуж.

— Кто знает, что пробудило его аппетит? — сказала баба Оля, отмахнувшись своей костлявой рукой. — Может, он завидует. Или злится.

— Или ему просто нравится вкус наших девочек, — вставил Антон Козарь, прихрамывая на одну ногу и делая неприличные движения языком. Старухи завопили, как гуси, и баба Оля кинула в него камнем. Хоть Антон и ветеран войны, это не отменяло того, что человеком он был отвратительным.

Бабушки пустили слух, что Дува проклята, и нужно срочно звать священника, дабы тот благословил местных жителей. Услышав об этом, папа Нади лишь покачал головой.

— Это наверняка было животное, — настаивал он. — Какой-нибудь изголодавшийся волк.

Ему были известны все лесные закутки и тропы, потому Максим и его друзья взяли ружья и направились в лес, полные мрачной решимости. Когда им снова не удалось ничего обнаружить, старушки заголосили пуще прежнего. Какое животное не оставляло ни следов, ни запаха, ни остатков тела жертвы?

Деревню охватили подозрения. Этот развратник Антон Козарь очень изменился после войны на северном фронте, не так ли? Пели Ерокин всегда славился своей жестокостью. А Бела Панкина была очень своеобразной женщиной и жила на ферме со своим странным сыном Ури. Хитка мог принимать любую форму. Может, она все-таки не «нашла» куклу той пропавшей девочки?

Стоя у могилы своей матери, Надя наблюдала, как Антон волочит ногу и развратно ухмыляется, как обеспокоенно хмурится Бела Панкина, как напряженно стоит Пели Ерокин со спутанными волосами и сжатыми кулаками. А также, с каким сочувствием улыбается вдова Карина Стоянова, разглядывая своими милыми черными очами Надиного отца, пока тот опускал в землю гроб, вырезанный с особой любовью.

Хитка мог принимать любое обличие, но больше всего ему нравились прекрасные женщины.

***

Вскоре Карина стала неотъемлемой частью их жизни. Она приносила Максиму еду и бутыли кваса, шепча на ухо, что кто-то должен позаботиться о нем и о детях. В ближайшее время Гавела заберут в армию — он сядет на поезд в Полизную и начнет свою военную службу, — но за Надей все еще нужно присматривать.

— В конце концов, — начала Карина приторно сладким голоском. — Ты же не хочешь, чтобы она тебя опозорила?

Позже той ночью Надя подошла к папе, пока он попивал квас у огня. Максим строгал. Когда ему было нечем заняться, он делал куклы для дочери, хоть она уже давно их переросла. Его острый нож неутомимо тесал дерево, сбрасывая мягкие завитки лишка на пол. Он слишком засиделся дома. Лето и осень, которые можно было провести за поиском работы, прошли в заботе за болеющей женой. Вскоре все дороги перекроют груды снега. Пока его семья голодала, на каминной полке собиралась коллекция деревянных кукол, похожих на молчаливый, бесполезный хор. Он порезал палец и выругался, и только тогда заметил Надю, нервно переминающуюся у кресла.