Лермонт и другие шотландцы ни бельмеса не поняли, но вид и тон князя Черкасского не предвещали им ничего хорошего. Изрядно напуганный, Лермонт не слишком удивился бы, если бы этот неизъяснимо страшный человек пыхнул огнем из вывороченных ноздрей.

— Истинно так! — подтвердил дискантом воевода Михаил Матвеевич Бутурлин. — На кол их всех! — Он был почти так же черен и свиреп с виду, как князь Черкасский, и объяснялось это также его происхождением: Бутурлины вели начало от «мужа честна» по имени Радша — выходца из угров (венгров) земли Седмиградской (Трансильвании) при святом благоверном великом князе Александре Невском. Бутурлины были знаменитыми воеводами и окольничими при Иване Грозном, дрались против крымских татар и черемисов, горцев и турок, обороняли Смоленск, потрошили польского воеводу Лисовского на Москве-реке у Медвежьего брода. (Род Бутурлиных, увы, скоро выродится: Петр Иванович приобретет печальную известность устроителя пьяных оргий при Петре Великом под именем князя Папы. Александр Борисович прославится как один из любовников Ея развратнейшего Императорского Величества Елисаветы Петровны и командир Ея Величества Кавалергардского полка. За амурные заслуги Императрица пожалует его в графское Российской империи достоинство). Сам Михайло Матвеевич был достославным царским воеводой. В прошлом, 1612 году разгромил он под Рязанью воровского казачьего атамана Заруцкого, казнил множество русских смутьянов, коих ненавидел пуще иноземных врагов.[54]

Охнув, царский окольничий привалился к стволу пушки. Тяжко раненный Огилви в плечо при штурме Белой, он жаждал крови, отнюдь не считая вслед за Евангелием, что отмщение принадлежит Господу.

Лермонт и его друзья по несчастью переглянулись. И Бутурлина они поняли без толмача. Уже двое воевод высказались за казнь!

Повесил голову Джордж Лермонт, заскучали джентльмены. Крепко подвела их госпожа удача!

Все глаза теперь были прикованы к главному воеводе. Михаиле Борисович Шеин был настоящим русским богатырем, истым великороссом: широкое, дышащее отвагой славянское лицо, смелый взор ясных голубых глаз, длинные светло-русые волосы на голове, а борода и усы темно-русые. Лермонт сразу почувствовал, что он на голову выше двух других воевод. От его слова зависела судьба пленных — как скажет, так тому и быть. Польские наемники пришли бы в ужас, знай они, что довелось претерпеть Шеину в польском плену.

Дуглас негромко сказал своим:

— Это Шеин — тот самый, что геройски оборонял от поляков Смоленск. А настоящие герои всегда великодушны!

— Мы покажем ляхам, — объявил Шеин, — как русские поступают с пленными!

Лермонт понял одно — русские не станут казнить пленных.

— Не бывать по-вашему, воеводы, — властно прогремел Шеин, — эти немчины вышли на государево имя и будут служить Царю нашему Михаилу Федоровичу, и ежели есть среди них шляхтичи, так будут взяты они шляхтичами-рейтарами в службу государеву с особым иноземческим жалованьем. А прочие будут служить с ними рейткнехтами.

Он милостиво глянул на приунывших голобородых пленников, расправил роскошную браду, закрывавшую перси, словно два крыла.

— Шкоты? — добродушно осведомился Шеин, обращаясь к пленным на ломаном польском языке, ибо шкотского на Руси никто не знал. — Вижу по крестам андреевским, что сыны вы славной Шкотии, знаменитые на весь мир рыцари великородные. Доблестные воины! Вы служили польскому Царю Жигимонту — Сигизмунду Третьему не за страх, а за совесть, верой и правдой, а он, пес смердящий, оставил вас, славных рыцарей, на погибель. Ежели бы вы не сдались, я взял бы крепость завтра, пройдя в нее по вашим трупам. Но я не Иван Грозный, кой, справляя тризну по убитому в бою Малюте Скуратову в Ливонии, сжег на кострах немцев и шведов. И зачем вам помирать за Жигимонта, переходите, рыцари, с ратниками и холопьями, всей дружиной на нашу сторону, под знамена нового Царя государства Московского Михаила Федоровича, заступника святой христианской веры, коя, как и у вас в Шкотии, а не у ляхов, знать не желает Папу Римского.

Тут выступил вперед голова шкотского шквадрона, и, скрипя ратной сбруей, так сказал великан Дуглас:

— Великородный воевода! Милостивый милорд! Дозволь один только вопрос задать. Ты сам изволил сказать, что мы, шкотские рыцари, бились славно и достойно, и ежели бы не сдались на капитуляцию по доброй воле и не вышли на государево имя, то еще долго не пустили бы вас в крепость…

— Повесить! — прорычал за Шеиным князь Черкасский.

— Четвертовать! — мрачно вторил ему дискантом Бутурлин.

— Так скажи же нам, милорд, — продолжал Дуглас, едва держась на ногах от потери крови, — получим ли мы, приняв службу твоего нового Царя, чья земля разорена войнами и Смутой, достойное и приличное для рыцарей жалованье, не меньшее, чем обещал платить нам король Сигизмунд, — десять пенсов в день!..

— На кол, на кол их всех! — встрепенулись воеводы.

А Шеин расхохотался громогласно.

— Ох, шкоты! Ох, скареды!.. Своего не упустят! Шиллинги, талеры и деньги цените вы куда дороже собственной крови!.. Ху-ху-ху!.. Обещаю и клянусь, что Царь Московский положит вам денежную дачу, жалованье государское, не меньше любезного брата своего венценосного Жигимонта, ежели присягнете вы служить честью и без отъезда матушке нашей Москве! Царю нужна управа на ляхов и на хана… Сдавайтесь под руку Царя-батюшки, и вы никогда не пожалеете о своем решении. Клянусь вам честью столбового боярина!

Эти слова великого воеводы никак не понравились смердам и страдникам, тем бельским холопам, с коих ляхи и шкоты семь шкур драли на содержание войска в Белой, тем самым угнетенным простолюдинам, коих мысленно клялся защищать, выступая в рыцарский поход, Джордж Лермонт. Они шумели, орали, добиваясь, чтобы всех этих наймитов немчин скорее кончали на месте. Но Шеин разогнал холопов.

Джордж Лермонт и его однокашники по шквадрону, прибыв в Польшу и Московию, были поразительно плохо и скудно осведомлены по таким важным для наемных воинов, как, скажем, численность и состав московского войска, вопросам. Им казалось, что у Москвы тьма-тьмущая воинов. Смутное время, почти беспрестанные войны существенно сократили прежнюю численность войск. Вот почему воевода Шеин, князь Черкасский и Бутурлин имели указание зачислить в свое войско иностранных пленных. Только этот умный приказ и спас Джорджа Лермонта и его шквадрон от поголовного истребления!

И все же было чудо! Русские того времени были, конечно, некультурны, необразованны и невоспитанны по сравнению с западниками, даже с шотландцами и ирландцами, не дворянами, разумеется, а теми, кто стоял в шквадроне дома на нижних ступенях народа, а на военной службе были рядовыми, хотя и отличались с младых ногтей смелостью, воинственностью, сообразительностью. Мало того, русские, год за годом живя в условиях Смуты, не просто ожесточились, но и озверели, стали отчаянными и кровожадными. Даже отрок Джордж Лермонт это прекрасно понимал, и вдруг нате вам — пардон и приглашение в русское войско! Никто из шкотов не умолял о пощаде, но вот они услышали из уст Шеина, что Москва дарует им жизнь при условии поступления на московскую службу, и у многих покатились из глаз слезы…

А Дуглас, не изменившись в лице, оглядел лица недавних смертников и сказал твердо и непреклонно:

— Думаю, что говорю за всех своих людей. Мы не приняли бы ваше предложение, мы не изменили бы польскому королю, если бы он не изменил нам, бросив здесь на произвол судьбы. На том стою и стоять буду. Мы честно будем нести у вас службу? если мы, доказав вам нашу воинскую доблесть, получим от вас приличествующее нам уважение, признание и вознаграждение!..

Московские воеводы, конечно, не поняли ни слова, но все-таки поняли, что великодушное предложение Москвы принимается.

— Так да или нет?! — как всегда, кипятился кавказец князь Черкасский.

И тут умудренный многолетней жизнью Дуглас сделал международный жест: поднял на уровень носа правую пятерню и потер большим пальцем два последующих пальца.