Когда-то сюда заходили и корабли из Новгорода Великого с мехами и серебром, со строевым лесом, медом и воском для всей Европы, с шелком и другими товарами Востока из-за Волги и Каспия. В Новгороде Великом расположились богатые ганзейские конторы. В 1478 году Царь Московский Иван Васильевич (Грозный),[40] поддержанный татарской конницей, после долгих войн захватил господин Великий Новгород, казнил многих бояр и купцов и увез к себе новгородский вечевой колокол.

Капитан вернулся с каким-то роскошно одетым рыцарем с плюмажем над сверкающим шлемом и дорогим красно-белым плащом с расшитым серебром голубым Андреевским крестом. Этот человек первым поднялся на борт. Джордж взглянул на него и обомлел, а в следующую секунду рванулся вперед и едва не крикнул: «Папа!»…

Капитан, поднявшись вслед за рыцарем, прочистил горло и сказал громко:

— Джентльмены! Представляю вам вашего начальника главного капитана Его Величества короля Польского и Шведского Сигизмунда[41] Третьего Питера Лермонта!

Питер Лермонт! Великий Боже! Да ведь это младший брат покойного отца и, следовательно, родной его дядя! В семье Лермонтов его называли «черной овцой». В семнадцать лет он убил южника на дуэли в Стирлинге и бежал неизвестно куда. Это было десять, нет, двенадцать лет тому назад. И с тех пор никто ничего не знал о судьбе Питера Лермонта…

Подойти? Назваться?.. Но ведь он сбежал из дому — как отнесется к этому его дядя?

Мало-помалу Джордж Лермонт, отступая, затерялся в толпе будущих кондотьеров.

А капитан тем временем оглядывал пеструю толпу земляков, и Джорджу совсем не понравился взгляд дяди Питера. В нем было высокомерие и презрение и в то же время сожаление и сострадание. Взгляд его яснее всяких слов говорил джентльменам удачи: «Эх, дурачье вы, дурачье! На какое дело вызвались! Все вы жалкие смертники!» А вид у солдат фортуны и впрямь был жалкий и разнесчастный: подобно Джорджу, почти все они болели морской болезнью, растеряв всю свою воинственность.

Но ведь капитан короля Польского, как его там, тоже был солдатом фортуны, и фортуна отнюдь не повернулась к нему задом, судя по дорогому его оружию и платью!.. Фортуна ласкова к немногим, но каждый солдат убежден в душе, что станет ее избранником.

— Кто у вас за старшего? — зычно спросил капитан. Вперед шагнул гигант Дуглас. Питер Лермонт смерил его взглядом, кивнул.

— Как зовут? — спросил он коротко.

— Дуглас, — рокотнул великан. — Джеймс Дуглас. И не притворяйся, Лермонт, что ты не знаешь меня.

Наемники переглянулись — все знали о вражде этих двух кланов.

Питер Лермонт умудрился свысока кинуть взгляд на торчавшую перед ним башню, хотя он был ростом намного ниже этого Дугласа.

— Список! — произнес он повелительно, протягивая руку.

Дуглас не спеша и словно нехотя стал рыться в карманах, достал наконец и сунул Лермонту список команды.

Питер Лермонт небрежно пробежал список глазами, и вдруг брови его взметнулись.

— Джордж Лермонт, подойди сюда!

Джордж, пунцовея, вышел вперед на заплетающихся ногах.

Питер Лермонт впился в него взглядом. До чего же похож он на брата!..

— Сын Эндрю Лермонта? — бесстрастным тоном спросил главный капитан.

— Да… — чуть слышно сказал в ответ Джордж. Ведь врать он не умел.

— Следуй за мной, племянничек! А вы, — он перевел властный взор на наемников, — завтра поплывете со мной в Варшаву. Здесь на берег сходить не разрешаю. Карантин по случаю черной оспы.

Дуглас молча проводил его хмурым взглядом.

— Будь я проклят! — пробурчал он. — Чтобы Лермонт распоряжался Дугласом — такого еще не бывало! Клянусь победой сэра Джеймса Дугласа над маврами, это не к добру!..

Сэр Джеймс Дуглас любил клясться семьюдесятью битвами своего самого славного предка и тезки главного стража Пограничья при великом Роберте Брюсе; и его пятьюдесятью семью победами и тридцатью поражениями, почти столь же славными, как и победы.

На берегу капитана ждал оруженосец с двумя белыми конями, большой кобылой и жеребенком. Дядя жестом показал племяннику, чтобы тот сел на маленького, возле которого стоял оруженосец. Вдвоем поехали они по узким улочкам Данцига, мимо ганзейских контор и складов, купеческих трех- и четырехэтажных, расширявшихся кверху домов, очень похожих на абердинские дома, мимо мастерских ремесленников — гончаров, плотников, оружейников, такелажников.

Данциг был намного богаче Абердина. Бросались в глаза пышные гербы, затейливые и красочные вывески, добротные костюмы разжиревших бюргеров, большие пивные с пивом тевтонских рыцарей «Левенброй», пышущие достатком харчевни, лавки с жирными окороками и бесконечным выбором колбас, со свежей макрелью и угрями.

Капитан остановился в Heilige Geist Casse — переулке Святого духа, возле узкого дома с одним каменным этажом и двумя деревянными, с флюгером в виде фрегата, гербом Лермонтов: на желто-голубых полях красные розы, черные ромбы (брильянты) и шевроны. Строго говоря, только глава клана имел право на этот герб… Из дверей дома выбежал мальчишка лет десяти с волосами светлее льна, удивительно похожий на главного капитана.

— Знакомься, Эндрю, — сказал ему прежним бесстрастным тоном Питер Лермонт, поведя бородкой в сторону Джорджа, — твой двоюродный брат из Абердина. Займись им! У меня дела в крепости. Я вернусь к обеду.

Джордж слез с коня, уступив его оруженосцу — рыжему молодцу явно шотландского вида с пестрым от больших веснушек лицом. Неловко протянул руку кузену…

Несмотря на разницу лет кузены быстро подружились. Эндрю показывал Джорджу богатую коллекцию оружия — боевых трофеев его отца. Там были русские мечи, секиры, аркебузы, — шведские мушкеты, пищали. Он рассказал кузену из Абердина на вполне приличном английском языке, хотя никогда не бывал ни в Англии, ни в Шотландии, что отец его отличился в боях, воюя за короля Сигизмунда III, быстро пошел в гору, участвовал в осаде и взятии Смоленска в 1610 году, ходил с принцем и наследником Владиславом Сигизмундом на Москву, где его, польского принца, короновали как Царя Московии.

Жена Питера Лермонта оказалась полькой ослепительной красоты по имени Катерина. В разрезе ее декольтированного платья отливал золотом католический крест. С сыном она говорила по-польски, а со своим новоявленным родственником из Шотландии — на ломаном английском языке.

Краснея, наш юный джентльмен удачи молча спросил себя: «Жена или любовница? Ведь у дяди в Шотландии осталась жена…»

Джордж обратил внимание на удивительную вещь. Глаза у дяди были карими, глаза его жены — голубыми, а у Энди один глаз был карего цвета, а другой — голубой. Он сразу вспомнил, что мама как-то сказала ему, что в роду Лермонтов такое не раз случалось. По семейному преданию такие же разноцветные глаза были у самого знаменитого из них — у Томаса Рифмотворца.

Питер Лермонт не заставил себя ждать. За обедом, к которому приступили после краткой застольной молитвы, произнесенной вслух дядей, хозяин расспрашивал племянника о давно оставленной им родине.

— Как поживает мой брат? — спросил он Джорджа. — Все плавает?

Джордж потупился и глухим голосом ответил:

— Отца убили…

Ему пришлось рассказать последнюю главу из жизни капитана Эндрю Лермонта. Мужественное лицо дяди оставалось бесстрастным.

Потом дядя Питер стал рассказывать о Польше.

Еще пятьдесят — шестьдесят лет тому назад почти все дворяне-католики Речи Посполитой прозрели и стали протестантами. Веру Кальвина истово насаждал там Николай Радзивилл Черный, литовский магнат. Речь Посполитая — это республиканская монархия, или монархическая республика. Многие магнаты богаче короля. Покойному Сигизмунду Августу было все равно, где молиться — в костеле или кирке. Он и вообще неохотно молился.

После обеда, довольно плотного и невероятно вкусного по сравнению с корабельной солониной, дядя увел Джорджа в свою комнату, закурил трубку и налил в две рюмки гольдвассера — крепкого, как скотч, напитка, в котором плавали золотые искорки.