Измайлов выругался в бессильной злобе, сплюнул, забыв, что еще совсем недавно поспешил бы донести эти слова главного воеводы Трубецкому. Впрочем, он еще успеет сделать это в Разбойном приказе…
28 января 1634 года собрал Царь первый собор после смерти своего отца, Великого Государя Его Святейшества патриарха Филарета. На месте Филарета сидел новый патриарх Иоасаф, псковский архиепископ. Сидели в Грановитой палате во главе с лисой Шереметевым старые бояре, беззубые и хворые, давно не годные к воеводской службе. Знали скопидомы бояре, что будет Царь опять деньги клянчить на свою неудачную, затянувшуюся сверх всяких ожиданий войну.
Царь сказал неплохо заученную большую речь, от начала до конца написанную многоопытным в этих государских делах Шереметевым. Мимоходом похвалил крепкое стояние боярина Шеина, всех воевод и ратных людей. Сказал, что навалилась новая напасть на Московское государство: подкупленный Владиславом крымский хан послал против украинских городов своего сына, и тот повелевал и пожег много городов и сел. А Владислав-король хочет побить боярина Шеина под Смоленском и идти на Москву, чтобы по умышлению Богом проклятого Папы Римского насадить на Руси еретическую веру заместо православной и все Московское государство до конца разорить. Сказал, что денежная казна пуста, а ратным людям, особенно иноземцам, без жалованья и кормовых на службе быть нельзя, а гости и торговые люди дают пятую деньгу неправдою, не против своих промыслов и животов, а все с утайкою. Так вам бы дать денег.
Полуглухие бояре слушали, приставляя ладошку к уху: опять Мишка Романов деньги клянчит, а обещал с войной враз покончить, всех врагов погромить.
Слухи об этом соборе, привезенные гонцами Шеину, больно резанули его по сердцу. Выходит, денег на войну по сию пору нет, соврал он иноземным начальным людям, не скоро придет помощь, если вообще придет…
Прошло два, три, четыре месяца после царского обещания о скорой помощи, а помощь все не приходила. За эти четыре месяца могла погибнуть вся армия, и не четыре раза, а четыреста раз! Еще в октябре Царь писал, что с князьями Черкасским и Пожарским идут дьяки Шипулин и Волков.[125] Но князья эти и дьяки не шли, а сидели в Можайске. Царь писал, что с ними идут во главе другой рати князья Одоевский и Шаховской, но эти князья с дьяком Леонтьевым сидели во Ржеве Володимировом у верстанья и раздачи денежного жалованья собранным ими в разных городах дворянам и детям боярским. Царь уведомлял, что третью рать ведут к Смоленску князья Куракин и Волконский, но и эти князья с ратью своею сидели в Калуге.
Владислав, потеряв надежду двинуться походом на Москву после того, как обескровил его войско Шеин, лишивший его и многих нужных для похода коней, и заряда, растраченного на обстрел шеиновского острога, пошел на большую уступку, предложив Шеину заключить почетное перемирие, разменять пленных и отступить каждому с войском в свои пределы. Шеин считал, что не может уйти восвояси, оставив Смоленск, стоивший Москве так дорого, в руках Владислава. Если, конечно, Царь пришлет ему в помощь новую рать и заряд с запасом.
Шеин немедля вызвал к себе юного дворянина Василия Сатина, служившего у него в охране, парня отчаянно смелого и бойкого на язык.
— Вот какое дело, Вася, — сказал он ему, — трех гонцов я в Москву послал, ни один не вернулся, хотя время все вышло. К Царю грамоту надо пронести, а ты сам знаешь, как обложили нас. Может статься, от этого спасение наше зависит. Пройдешь?
— Пройду ночью.
— Больно ты скор, — помолчав, пожевав совсем седой ус, грустно усмехнулся Шеин. — Ты не один ли, часом, сын у матери?
— Один, да за одного мать как за троих Бога молит.
— Ладно, — тяжко вздохнул Шеин, — вот тебе грамота Царю. И деньги на коня и на все прочее…
— Разреши, Михаила Борисыч, дружка с собой прихватить закадычного, вдвоем-то оно будет сподручней как-никак…
— А кто он таков?
— Тезка мой, Дедишин Васька, из дворян смоленских…
— Дедишин! — воскликнул главный воевода. — А ну подать его сюда!
И оказался Васька Дедишин сыном того самого изменника, что предал защитников Смоленска в далекое Смутное время. Но Сатин ручался за дружка, ручались за него, отличного солдата, и десятник и сотник.
— Ну что ж, — порешил Шеин. — В Евангелии сказано, что сын за отца не ответчик!
И Васька Дедишин, на коего уповали как на соглядатая, и Шереметев и Трубецкой, оправдал доверие главного воеводы. В наметах в ту ночь наткнулся он с Сатиным на троих ляхов. Одного прирезал кинжалом Сатин, а остальных отвлек на себя Дедишин, крикнув:
— Беги, Васька! Не поминай лихом!..
Утром ляхи выставили его над окопом мертвого, распятого на кресте хером, подобно святому Андрею.
Ни в каких гишториях и летописях не пишется о приключениях, выпавших на долю юного Сатина,[126] пробиравшегося в Москву с грамотой Царю от главного воеводы. 1 февраля прискакал Сатин на купленной втридорога у обозника за Дорогобужем лошади, в Кремль, разыскал Шереметева, распорол голенище сапога, вручил первому боярину грамоту.
Шеин писал, что невмочь стало государевым людям стоять против глада и хлада да всего войска польского. Совсем оскудели запасы хлеба и соли.
Королевские люди предлагают перемирие, говорят, чтобы русские и поляки отступили каждые в свою сторону, а послы их потом съедутся на переговоры о мире.
Бояре, получив донесение о предложении короля Владислава, перессорились. Трубецкой, боясь спасения Шеина с его армией и возвышения его, выступил против принятия королевских условий. Шереметев стоял за принятие их, опасаясь похода короля на Москву. Царь колебался. Черкасский и Пожарский поддержали Шереметева вместе с Одоевским и Шаховским, — все они, зная, как слабо вооружены и обеспечены русские войска, не решались помериться силами с ляхами.
Под давлением Боярской думы Царь написал Шеину, что согласен на перемирие с королем на его условиях.
В тот же вечер выехал Сатин из Москвы с ответной грамотой Царя: Государь соглашался на перемирие, но желал, чтобы король дозволил Шеину забрать с собой всю войсковую казну и весь наряд…
Перед отъездом Сатина из Москвы Трубецкой позвал его к себе в Разбойный приказ и там потребовал, чтобы взял гонец с собой его человечка — Ридевского. Под Дорогобужем гонцы проведали, что Шеин так сильно обложен, что к нему и заяц не проскочит. Однако Сатин все равно хотел попытаться пробраться вьюжной ночью в шеиновский острог. Выстрелом из пистоли, якобы случайным, Ридевский ранил в руку Сатина. Пришлось вернуться. Вошли они в двери Разбойного приказа к князю Трубецкому и как сквозь землю провалились, — верно, сплавили их трупы люди князя по подземному каналу под Разбойным приказом. Царю Трубецкой сказал, что, видать, на то воля Божия, пропали гонцы под Смоленском, не суждено более гонцам пробираться к окруженному Шеину.
Шереметев все-таки отправил нового гонца с листом Шеину от Боярской думы. В тайном наказе Шереметев объявлял главному воеводе, что Дума желает мира и требует, чтобы Шеин принял условия короля, пока не стряслось большей беды: не двинулся Владислав на почти беззащитную Москву. Но и этот гонец сгинул.
Пять месяцев минуло с того дня, когда обещал Царь Шеину «скорую» помощь. Сын воеводы Измайлова Василий Артемьевич Измайлов, горячий и отважный, решил самолично проверить, как скоро придет из Можайска войско Черкасского и Пожарского. В конце января, когда днем и ночью мели бешеные вьюги, пробрался он из острога через Вязьму в Можайск. Там он узнал, что еще в декабре у князей-воевод собралось двенадцатитысячное войско и Шереметев прислал ни много ни мало тысячу пудов зелья и две тысячи пудов свинца на ста пятидесяти подводах. Еще раньше пришел из Москвы обоз со съестными припасами. Казалось, можно было смело выступать к Дорогобужу. Князь Пожарский горячо добивался этого. Но тут из Москвы прискакал к князю Черкасскому, цареву сроднику, сам князь Трубецкой. Целый час говорил с ним с глазу на глаз, без Пожарского, товарища воеводы. И Черкасский, проводив Трубецкого обратно на Москву, объявил, что поход откладывается. А когда Пожарский захотел узнать почему, он сказал, что им получено известие о прибытии сильного подкрепления королю Владиславу в Дорогобуж.
125
В «Истории русского дворянства» об этом дьяке говорится: «…Этот подьячий-дьяк-дворянин сделался очень скоро значительным лицом, ни способностей, ни отличий которого отвергать нельзя». И также указывается, что Волковы были новгородскими боярами и вместе с Иваном Пушкиным и Валуевым подписали договор новгородцев с Ганзою. Эти бояре уцелели при разгроме Новгорода Иваном Грозным. Григорий Михайлович Волков в полоцком походе Грозного был назначен Царем воеводой 1-го полка правой руки. Еще Иван III пожаловал Юрию Васильевичу Волкову города Дмитров, Рузу и Звенигород. И еще ценное указание о дьяке Василии Михайловиче Волкове, «бывшем с князьями Дмитрием Михайловичем Пожарским и Черкасским в Можайске при войске (18 октября 1633 г.) и оттуда посланном в декабре этого года на выручку Смоленска…» (кн. 2, с. 230–241).
Но поразительно, что в этой истории не упоминается о Шеине. Однако читатель, думается, поймет, почему Шеин был вычеркнут из истории России.
126
Доблестный дворянин Сатин не упоминается в «Истории русского дворянства», но я отыскал представителей его фамилии в книге IX «Сборника биографий кавалергардов 1826–1908 гг.» И не одного, а сразу двоих. Братья Сатины, Иван и Михаил Александровичи, были дворянами Тамбовской области. Первый дослужился до чина штаб-ротмистра. Женат был на дочери гвардии штабс-капитана Юлии Дм. Чарыковой. За родителями его числилось в Тамбовской и Саратовской губерниях 10250 десятин.
Установил, что брат жены И. А. Сатина Н. Д. Чарыков служил в том же кавалергардском полку, был сыном штабс-капитана лейб-гвардии Измайловского полка, созданного Петром Великим. А далее — неожиданная трагедия: «28 мая 1865 г. во время полкового учения на Софийском плацу в Царском Селе… столкнулся на скаку с наездником, упал с лошадью и умер на месте…»
На этом поиск не кончился. Следуя примеру своего любимого учителя Константина Георгиевича Паустовского, рекомендовавшего меня, слушателя литстудии Московского дома пионеров, в Литинститут, я нашел Сатиных и в любимейшей книге Константина Георгиевича «Россия», изданной в Санкт-Петербурге в 1902 году под редакцией В. П. Семенова-Тяншанского. Благодаря Паустовскому и Семенову я узнал, что дворянский род Сатиных пошел в XIII веке от князя Карачевского, породившего двоих сыновей, ставших родоначальниками князей Козельских и Звенигородских. Известный генеалог русского дворянства князь П. В. Долгоруков, ставший одним из первых «невозвращенцев» в Париже, где он издал свой ценный труд, считал польских князей Огинских (помните бессмертный полонез Огинского?) родичами Козельских (кстати, Берия расстрелял польских офицеров в 1940 г. не только в катыньском лесу под Смоленском, но и в Козельске!). Князья Козельские (позднее и Перемышльские) были родственниками князей Горчаковых, что навело меня на мысль, что в Москву посланца Романа Сатина отправил не Шейн, а его правая рука — Горчаков. Почему я назвал Сатина Романом? На том веском основании, что имя Роман Сатины унаследовали от князей Козельских.
Перейдем далее к Семенову. На стр. 524-й II тома он упоминает воеводу Романа Сатина: «В 1655 году грамотой, данной на имя… воеводы Романа Сатина, Царев-Алексеев был переименован в Новый Оскол». Бьюсь об заклад, что это и был тот самый Сатин, которого Шеин послал в Москву с важнейшей грамотой. Если в 1634 году Сатину было лет двадцать, то в 1655 году ему было бы около сорока! В те годы Московская Русь защищала свои южные границы вооруженными слободами и засеками. Эти казачьи слободы спасали ее от вражеских нашествий. Так возникла Слободская Украина. Сатин построил острог, окружил его валами. Гарнизон его насчитывал почти тысячу ратников. За его плечами стоял опыт смоленской обороны. Во всем равнялся он на воеводу Шеина. Позднее черноземный Новооскольский уезд разделили между собой князья Трубецкие, Потемкины, Мещерские, графы Шереметевы, бароны Корфы, дворяне Бибиковы…
Любопытно, что Сатины владели поместьями недалеко от города Саранска, воеводой в котором был внук Джорджа Лермонта, Петр Юрьевич. Рядом находились помещичьи земли родственников Лермонтовых: Столыпиных, Бахметевых, Волконских, вполне возможно, что Лермонтовы породнились с Сатиными. Одна из деревень в этих местах во времена Семенова (1902) еще называлась Рейтарской, а все первые русские Лермонтовы были рейтарами.
Потомки героя смоленской осады Романа Сатина имели самое большое поместье в Тамбовском уезде — около 15 тысяч десятин, больше, чем Строгановы, Волконские, герцог Лейхтенбергский — родня Царя, Чичерины, Петрово-Солововы, Воейковы, Ланские (родня Пушкина), Философы (родня Лермонтовых). Потомок Сатина — курьера Шеина — А. Н. Сатин владел под Кирсановом имением, при котором он разводил тонкорунных овец. В начале века он прославился стадом их в 3500 голов. В 1888 году он купил во Франции и Германии баранов и маток.
Приятным сюрпризом было наличие среди славного рода Сатиных известного в свое время поэта и переводчика Николая Михайловича Сатина (1814–1873). Это был человек огромной культуры и громадной эрудиции, полиглот. Вот что о нем бесстрашно писал Семенов: «В бытность свою в Московском университете он близко сошелся с Герценом и Огаревым, из которых последний был женат во втором браке на его сестре. В 1835 году Н. М. Сатин был выслан из Москвы сначала в Симбирскую губернию, а потом на Кавказ, а с 1840 года долго жил за границей с Огаревым». Классическими в свое время считались его переводы Шекспира — «Лебедя Эйвона», «Бури», «Сна в летнюю ночь», поэм Байрона. Оставил после себя интересные «Воспоминания».
Семенов подтверждает, что Сатины пошли от князей Козельских.
И на той же странице — находка: оказывается, соседями Сатиных были Мартыновы, породившие убийцу Лермонтова. Семенов сообщает, что Мартыновы владели 5–6 тысячами десятин. «Избыток хлеба отчасти перекуривается»… Отец Мартынова построил свое богатство на продаже спиртного…