Написано было много, но, как и всякая женщина, Умэко без конца повторялась. Дайскэ вынул чек, внимательно перечёл письмо, снова вложил его в конверт и мысленно поблагодарил невестку. Когда она писала, то, видимо, вспомнила давнишний совет Дайскэ пользоваться в письмах простым разговорным стилем, только подпись ему не понравилась, в ней не хватало изящества.

Дайскэ пристально смотрел на лежавший подле лампы конверт. Ещё месяц он сможет жить, как жил прежде. Однако забота невестки, за которую Дайскэ ей так благодарен, пойдёт ему скорее во вред, чем на пользу. Ведь рано или поздно ему всё равно придётся начать новую жизнь. В то же время до разговора с Хираокой он не собирался приниматься за работу ради пропитания, и в этом смысле дар невестки приобретал в его глазах особую ценность.

В эту ночь, как и накануне, Дайскэ, прежде чем забраться под сетку от москитов, задул лампу, но не возражал, когда Кадоно пришёл закрывать ставни. Небо ему было видно и через стеклянную дверь веранды, правда, оно казалось чуть темнее, нежели вчера. Может быть, наплыли тучи, подумал Дайскэ и не поленился выйти на веранду посмотреть. И как раз, когда из-под карниза он глянул ввысь, с неба упала звезда, прочертив в темноте яркую дугу. Дайскэ снова забрался в постель, но уснуть не мог и всё время обмахивался тихо шелестевшим веером.

Отношения с родными его мало занимали, с мыслью о работе он давно смирился. Единственное, что его мучило, это болезнь Митиё, её причины и следствия, и ещё мысль о предстоящей встрече с Хираокой. Хираока велел передать, что придёт к девяти, до наступления зноя. Начало разговора нимало не волновало Дайскэ, они обменяются несколькими вежливыми фразами — и всё. Тема разговора тоже давно определена, последовательность будет зависеть от обстоятельств. Словом, волноваться не о чем. Только бы Хираока его понял и всё обошлось без скандала. Да и самому надо вести себя как можно сдержаннее. Дайскэ решил хорошенько выспаться, закрыл глаза, но уснуть оказалось ещё труднее, чем накануне. Забрезжил рассвет. Дайскэ вскочил и, как был, босиком выбежал в сад. Он долго бродил по холодной росе, потом вернулся на веранду, сел в кресло и в ожидании восхода солнца задремал.

Его разбудил Кадоно, который, протирая сонные глаза, пришёл открывать ставни. Всё вокруг, насколько хватал глаз, Купалось в багровых лучах солнца.

— Что это вы так рано? — удивился Кадоно. Дайскэ, не мешкая, пошёл в ванную умываться. Завтракать он не стал, выпил только чашку чая. Затем рассеянно просмотрел газету, не вникая в смысл и тут же забывая прочитанное. Внимание его было целиком поглощено стрелками часов. Два с лишним, часа оставалось до прихода Хираоки. И Дайскэ не знал, как убить время. Он буквально места себе не находил. За что не принимался, всё валилось из рук. Вот бы проспать эти два часа, а потом проснуться и увидеть Хираоку.

Пока он придумывал, чем бы заняться, на глаза ему попалось письмо Умэко. «Вот что я должен сделать», — подумал Дайскэ, заставил себя сесть за стол и написать благодарственное письмо невестке. Он нарочно употреблял изысканно-вежливые обороты, витиеватые и очень длинные, но когда вложил письмо в конверт и написал адрес, оказалось, что не прошло и четверти часа. Полными тревоги глазами Дайскэ уставился куда-то в пространство, словно пытаясь сосредоточиться на какой-то мысли. Потом вдруг встал.

— Если придёт Хираока, пусть подождёт немного, скажи, что я скоро вернусь, — бросил он Кадоно, выходя из дому. По дороге в букинистическую лавку Дайскэ всё время щурился от палящего солнца.

— Вчера я просил вас зайти ко мне посмотреть книги на продажу, но обстоятельства изменились и я решил повременить.

Обратно, чтобы не идти по жаре, Дайскэ сел на трамвай.

У дома он заметил коляску рикши. В прихожей аккуратно стояли ботинки. Дайскэ и без предупреждения Кадоно понял, что приехал Хираока. Отерев пот и переодевшись в свежевыстиранный халат, он вышел в гостиную.

— Ты посылал за мной, — сказал Хираока. Несмотря на жару, он был в костюме и усиленно обмахивался веером.

— Извини, что в такую жару… — вежливо сказал Дайскэ, чтобы как-то начать разговор.

Они побеседовали о погоде. Дайскэ не терпелось справиться о здоровье Митиё, но он никак не мог решиться. Наконец запас формально-вежливых фраз иссяк, и надо было приступать к делу. Притом не кому-нибудь, а именно Дайскэ, потому что он приглашал Хираоку для разговора.

— Я слышал, Митиё-сан больна.

— Угу. Я даже на службе не был несколько дней. И тебе не ответил, как-то запамятовал.

— Это неважно, лучше скажи, как Митиё-сан, она очень плоха?

Хираока ответил как-то неопределённо, что, дескать, не очень плоха, но в общем самочувствие скверное. Оказалось, что на следующий день, после того как Митиё в самую жару делала покупки и по дороге заходила к Дайскэ, она собирала Хираоку на службу и только было взяла его запонки, как вдруг упала в обморок. Хираока испугался, стал хлопотать возле жены, но через несколько минут она сказала, что ей легче, чтобы он шёл на службу, даже улыбнулась. Вид у неё и в самом деле стал лучше, хотя с постели она не вставала, и Хираока перед уходом велел ей, если снова станет плохо, вызвать врача, а в случае необходимости позвонить ему в редакцию. Домой он вернулся поздно, и Митиё, сославшись на недомогание, сразу легла. На вопрос, что с ней, она так ничего и не ответила толком. Утром она проснулась с каким-то болезненным цветом лица. Хираока тотчас же вызвал врача. Доктор выслушал сердце, нахмурился, сказал, что обморок случился из-за малокровия, и нашёл у неё сильное нервное истощение. И хотя Митиё всячески успокаивала мужа, уговаривая пойти на работу, он, разумеется, остался дома. На второй день вечером Митиё вдруг расплакалась и сказала, что должна просить у него прощения, а за что — это ему скажет Дайскэ, пусть он пойдёт и спросит. Вначале Хираока но принял её слов всерьёз, отнеся их на счёт расстройства нервов. Он, как мог, утешал её, просил не волноваться, но когда и на третий день она повторила свою просьбу, Хираока призадумался. А тут ещё явился за ответом Кадоно.

— Между просьбой Митиё и твоим письмом существует какая-нибудь связь? — Хираока вопросительно посмотрел на Дайскэ.

Дайскэ испытывал глубокое волнение и не сразу нашёлся что ответить, до того неожиданным и простодушным показался ему вопрос Хираоки. Дайскэ даже покраснел слегка, что с ним редко случалось, и опустил глаза. Но очень скоро к нему вернулось самообладание, и он сказал:

— Я знаю, за что Митиё хотела просить у тебя прощения, поскольку именно об этом и намерен вести с тобой разговор… Мой долг сказать тебе всю правду, и я прошу тебя во имя нашей прежней дружбы помочь мне выполнить его.

— Слишком торжественное начало, — сухо заметил Хираока.

— Нет, я хочу высказать тебе всё напрямик, без предисловий, чтобы ты не думал, будто я оправдываюсь. Дело это серьёзное, оно, пожалуй, повлечёт за собой нарушение общепринятой морали, и, если в ходе разговора ты рассердишься и перебьёшь меня, я окажусь в трудном положении. Так что, прошу тебя, наберись терпения…

— Ну, говори же, что случилось! — Движимый любопытством, Хираока в то же время всё больше хмурился.

— А уж потом я с полной смиренностью выслушаю что бы ты мне ни сказал, — закончил Дайскэ свою мысль.

Хираока молчал, сквозь очки пристально глядя на Дайскэ широко открытыми глазами. Солнце жгло немилосердно, его раскалённые лучи уже достигли веранды, но ни Дайскэ, ни Хираока жары не замечали.

Слегка понизив голос, Дайскэ подробно обрисовал все перемены в отношениях супругов Хираока с момента их приезда в Токио. Хираока, плотно сжав губы, с жадностью ловил каждое слово, каждую фразу. Дайскэ говорил чуть ли не час. По Хираока его не перебивал, лишь задал несколько коротких вопросов.

— Таково истинное положение вещей, — в заключение сказал Дайскэ. У Хираоки вырвался не то вздох, не то стон, и Дайскэ почувствовал, как тяжесть камнем легла ему на сердце. — Ты вправе сказать, что я тебя предал, что, как друг, поступил подло. И мне нечего возразить. Я виноват.