Некоторые этнологи полагают, что под этим надо понимать

Гавайю из группы Сандвичевых (Гавайских) островов. Вероятнее,

однако, что речь идет о Савайи—одном из островов группы

Самоа2.

Томсон из Отаго3 стремился внести в этот вопрос ясность.

Опираясь главным образом на языковое родство, он пытался

протянуть нить через малайцев к древним обитателям Бараты

В Южной Индии. Теорию эту он также основывает на находке

старинных часов, обнаруженных им в северной части Новой

Зеландии, на которых сохранилась надпись на тамильском языке4.

В 1877 году в южной части ущелья Уэка было найдено

несколько древних изображений на камне; среди

них—изображения животных, не встречающихся в Новой Зеландии, оружия

ь одежды, также неизвестных на этих островах. Надписи на

предметах вооружения напоминали тамильский язык.

На островах Чатам еще встречаются некоторые следы

народности, называвшейся мариори, или майориори; их часто считают

древнейшими обитателями Новой Зеландии.

Маори, как было сказано,—смелый и развитой народ,

прекрасные моряки и рыболовы. Они исключительно хорошо

умеют наблюдать природу. Например, еще до того, как маори

стали известны европейцам, они располагали поразительной

системой классификации растений.

Хотя маори умны и отважны, по временам они выказывали

исключительную грубость и жестокость5. В старину они были

людоедами; после уничтожения рабства этот обычай полностью

прекратился.

Административная система маори покоится на родовом

принципе. Земля распределена между отдельными родами. На севере

имеется еще 18 крупных родов, подразделяющихся на более

мелкие, или «хапус».

Из-за владения землей происходят кровавые битвы.

В 1858 году один из родов, и притом наиболее влиятельный,

отказался от подчинения европейцам и стал под начало

собственного короля.

Таугиао, сын Потатана, первого туземного короля, был

избран, как его наследник, королем в 1860 году.

На протяжении первых 15 лет своего правления он вел

жестокую войну с правительством Новой Зеландии. Он провел не

менее четырех кровопролитных сражений, но, наконец, сдался

в 1881 году и получал с тех пор от правительства ежегодную

пенсию в 225 фунтов стерлингов. Этот последний король маори

умер в 1894 году6.

Маори очень искусны в военном деле. В качестве рабочих на

фабриках, резчиков и ткачей они обнаруживают

исключительное мастерство. Кроме того, маори обладают врожденным

ораторским талантом, что оказывается очень полезным их депутатам

в Новозеландском парламенте. Депутаты маори издавна сумели

добиться уважения и восхищения со стороны белых сограждан.

Однако в массе маори еще совершенно недостаточно

приобщились к европейской цивилизации7.

В 1894 году в Новой Зеландии насчитывалось 41 993 маори,

в том числе 22 860 мужчин.

С великой радостью встретили нас на судне, когда мы

появились с двумя вместительными корзинами, наполненными

овощами, и со сравнительно свежей газетой. Сообщения из Австралии

изменили мое первоначальное намерение зайти в Сидней—там,

как и в Мельбурне, была чума.

В маленьком рыбачьем поселке, где я купил овощи, мне

посоветовали оставить бухту Паттерсон, и, обогнув на судне остров,

заплыть в Полулунную бухту, на берегу которой стоял поселок.

Там удобнее было стать на якорь и легче запастись продуктами.

Кроме того, сюда раз в неделю заходил пароход, поддерживаю-

щий связь с самым южным портом Новой Зеландии—Блеф-

фом.

Поэтому на следующий день мы поплыли вокруг острова по

направлению к поселку, где толпы местных жителей радушно

приветствовали нас.

Мало-помалу появлялись более интеллигентные жители. В

городе проживало несколько австралийцев. Сначала я свел

дружбу с белым почтмейстером, дом которого из-за белых муравьев

тоже был «на ходулях». Затем познакомился с несколькими

курортниками из Австралии, в том числе с одним австралийским

профессором из Крайстчерча. Он всячески старался быть мне полезным

и в то же время получить как можно больше сведений о

таинственном континенте, лежавшем далеко на юге.

Большую часть наших 70 собак я намеревался оставить на

острове Стюарт, так чтобы ими могли воспользоваться будущие

экспедиции. Тем самым мы были бы избавлены от всех

трудностей, связанных с перевозкой собак через экватор. Однако

выяснилось, что на острове Стюарт действовал новозеландский

закон, воспрещавший в интересах овцеводства и в целях

сохранения чистоты породы завезенных шотландских овчарок, ввоз

собак каких-либо иных пород. Этот вопрос имел в Новой

Зеландии существенное значение для национальной экономики.

Что-то следовало предпринимать. Когда мне предложили,

в расчете на возможное согласие правительства, в качестве

местопребывания собак островок, или, скорее, большую скалу

недалеко от острова Стюарт, то я сообразил, что надо делать.

На следующий день я временно распростился с «Южным

Крестом» и с экспедицией и перешел на суденышко с туземной

командой, совершающее рейсы вдоль побережья. Оно называлось

«Руругау», что на языке маори означает: «Не боящийся ветров».

Один из туземцев, говорящий по-английски, заявил: то, что

я попал именно на данный корабль,—хорошее предзнаменование.

С большой сумкой, полной писем, я покинул на маленькой

шхуне Полулунную бухту под прощальный салют и громкое

«ура», раздававшиеся с «Южного Креста». «Руругау» взял курс на

видневшуюся далеко на севере в голубоватой дымке землю.

Сильное западное течение и слабый ветер задерживали судно.

Все же земля на севере постепенно, вплоть до сумерек,

становилось все более различимой. С наступлением темноты с

юго-востока подул свежий ветер, и в 10 часов вечера 1 апреля мы увидели

огни маяка у входа в бухту Блефф.

После сложных поворотов между буями с колоколом и

бакенами мы ровно в 12 часов ночи вошли в гавань Блеффа.

Освещения на улицах не было. С большим трудом и после

долгих поисков нашел я, наконец, телеграф. Он помещался

в низком деревянном здании.

Долго и сильно барабанил я во входную дверь, пока,

наконец, услышал скрип оконца под крышей и недовольный голос,

спросивший, что случилось. Однако стоило мне назвать себя,

как меня самым вежливым образом попросили подождать

секунду. Через несколько минут застучал телеграфный аппарат и

была установлена связь с Австралией.

Телеграфист, исполнявший свои обязанности чуть ли не

в одном белье, был исключительно любопытен. Тик-так, тик-так—

работал аппарат. Вдруг телеграфист остановился. Его коллега

на другом конце провода интересовался, нашел ли я у Южного

полюса какие-либо поселения.

— Что мне ответить?—спросил телеграфист.

— Ответьте, что Борхгревинк нашел много птичьих

поселений.

Тик-так, тик-так—слышалось снова: в Австралии стало

известно, что «Южный Крест» и экспедиция благополучно

вернулись.

Моя первая телеграмма сэру Джорджу Ньюнсу в Лондон

гласила:

«Задача экспедиции выполнена. Положение Южного

магнитного полюса установлено. Доехал на санях до 78 градусов

50 минут. Зоолог Николай Гансон умер. На борту все в порядке.

Борхгревинк».

После отправки телеграммы я как будто освободился от

бремени, лежавшего на мне, и в ту же минуту почувствовал

страшную усталость, почти изнеможение. Собственно говоря, я был

даже и не рад тому, что меня больше не тяготит ответственность.

Я скучал по судну, по одиночеству, по знакомым лицам.

— Вы устали,—сказал мне телеграфист, и я как сейчас

слышу этот голос. Он оделся, проводил меня в гостиницу, где я